Поэт Андрей Санников для УралLIVE
Преамбула
Есть линия русских стихотворений — одна из важнейших. Внутри каждого из нас она бормочет.
Лермонтов в1841-м:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу.
И звезда с звездою говорит.
Вот иду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня
Тяжело мне, замирают ноги…
Милый друг мой, видишь ли меня? (Это — Тютчев в 1865-м)
Впереди тревожная дорога,
Много, много горя впереди.
О, побудь со мною ради Бога,
Хоть немного посиди… (Клычков, 1937 год)
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку. (Пастернак в стихотворении “Гамлет” 1946-го года)
Ну и, наконец:
Выхожу один я. Нет дороги. (Виктор Соснора в 1973-м)
Первая амбула
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.
На меня направлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можешь, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один. Всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
…Пастернак — слишком на публику, в лохмотьях китча. В приятных таких трико. “Как я вам, а? Прислонясь?”
Ничего, хорошенький. Руки на груди, одна нога заведена за другую и полусогнута. Ни на какую дорогу (ночью “поле переходить”) не пойдёт. Не собирается. Держит паузу, смотрит/смотрится в зал — сколько народу? Но делает вид, что неинтересно — сколько. В зале полно фарисеев (“в-фарисеев”, если уж быть точнее). “Я один!” Ага! Щас. Один. Принц? — а на самом-то деле — актёр ведь? “Нет, не актёр я, я принц”. Братья-актёры переглядываются, всё больше тревожась — бездари, ничтожества, фарисеи (в-фарисеи)! Фыркнул. Постоял на сцене, прислонясь. Сказал вдруг необычайный трюизм — “жызньпрожытьнеполеитэдэ”. Овация публики (в-фарисеев). Поклонился, ушёл. В гримёрку. Какая дорога, что вы? На ночь-то глядя.
Что, неужели ради этого дебильного трюизма про “жызньпрожыть” — и была сооружена/направлена кошмарная конструкция из ровно одной тысячи биноклей?!
На, оси!
Как на эту свалку слов запала наша интеллигенция/интилиготина — мне непонятно. Слезу промокала, кивала. Даже ведь и не озадачилась, и не обиделась — это, что ли, он весь такой в белом, а она, что ли, в-фарисействе тонет? Он весь такой принц, а она, интилиготина, биноклей каких-то где-то взяла и тысячу их наприставляла — один театральный бинокль к жопке другого?
Длина одного театрального бинокля 7 см. Умножаем в уме на тысячу.
“Сумрак ночи” — шикарно! Просто шикарно.
Вторая амбула
ДУША МОЯ СКОРБИТ СМЕРТЕЛЬНО… АВВА ОТЧЕ! ВСЁ ВОЗМОЖНО ТЕБЕ; ПРОНЕСИ ЧАШУ СИЮ МИМО МЕНЯ; НО НЕ ЧЕГО Я ХОЧУ, А ЧЕГО ТЫ.
Это слова Спасителя ночью в Гефсиманском саду. Кровавый пот течёт по Его лицу и падает на землю. Иуда ведёт во тьме огромную толпу с мечами и кольями. Христа схватят и убьют.
У Бориса Пастернака — “и на этот раз меня уволь”. Публика/интилиготина что, Евангелий вообще не читала? И это “уволь” Кому и от Чьего имени было сказано Пастернаком — что, не догадалась интилиготина? Не ужаснулась, что Пастернак себя Христом (а Христа собой) вообразил?!! “На этот раз меня уволь” — ну то есть в прошлый раз как-то всё не задалось, проблемы всякие возникли. Распятие и всё такое. А в этот раз как-то потщательнее всё планировать надо, ага..
Кощунство — невероятное, запредельное. Мертвенное.
Я вот что подумал (пытаясь объяснить/оправдать) — может быть, Пастернак просто-напросто дурак? А не злодей? Просто дурак — и всё тогда понятно и удобно объясняется. И приставленные друг к другу, как позвонки, театральные бинокли, и пошлятина трюизмов, и легкомыслие при пересказе Евангелия.
Третья амбула
Пастернак панически боится Бога (ни Лермонтов, ни Тютчев, ни Клычков — не боятся). Пастернак боится Бога потому, что путает Его, например, ну — со Сталиным. И тогда фраза про “я один всё тонет в фарисействе” — не жалоба, не молитва, а донос.
Ведь если “Авва Отче”, то как можно у Отца требовать увольнения? Нет, заявления об этом подают не Отцу, а начальнику. Невозможно-де работать. Интриги, фарисейство. Но — восхищён Вашим мудрым руководством, то есть просто-таки от души люблю начальниковский “замысел упрямый”. Однако в таких условиях вынужден просить об увольнении. Ну то есть пора уже мне зарплату поднять, а недоброжелателей — осадить. А заявление — чего уж там — порвите, дайте я сам его порву!
— Нэт, пуст Вашэ заявлэние у мэна пака палэжыт! Идытэ, работайтэ!
“Твою маман! — на подгибающихся ногах выходит из начальникового кабинета Борис Леонидович. — За каким этим самым я с этим долбаным заявлением попёрся, а? Дурак я, дурак!”
Ага. Дурак и есть. Уж лучше (как Блок) путать женщину с Родиной, чем Сталина с Отцом Небесным.
Четвёртая амбула
Стихи Пастернака безобразны, случайны по конструкции, некрасивы. Приблизительны, неточны. То есть вообще его стихи, а не только этот “Гамлет” со сросшимися параллельно двумя семидесятиметровыми позвоночниками из биноклей (такая как бы удочка двойная бамбуковая).
И ещё — что-то ужасное у него со звуком. Как будто в зале попал в звуковую яму — ни хрена не слышно! Вон же певцы-музыканты — видно же, как головы разевают, пальцами по струнам шевелят. А звука нет. Только низкое и тупое тум, тум, тум-тум-тум. И дребезжит время от времени что-то, как стекло в буфете от проехавшего в соседнем квартале гружёного грузовика.
Да, кстати, злюсь-то я не на Пастернака. Вообще не на него! На дуру/публику/интилиготину злюсь — ну когда она будет Божнева/Вагинова/Поплавского/Роальда Мандельштама/Соснору наизусть учить? Нет ведь — долдонит год за годом общепит какой-то про “прислонясь” и про “не это подымает”! Варёная капуста с портянками и губной помадой — как интилиготину нашу ещё не вытошнило от такой пищи-то духовной?
«Ельцин-центр» должен быть разрушен.
Читайте колонку Андрея Санникова. «РОЖАЙТЕ!»
