"С небес на землю"
Рассказы и рисунки офицера, командира отделения группы эвакуации раненых, выполнявшего задачи на Харьковском направлении"
"С небес на землю"
Военный госпиталь для меня стал одним из тех мест, где можно было себе позволить остановиться и, в некий короткий раз подумать о своей жизни, да и вообще о многом другом. Поразмышлять ни о какой-то там глубокой философии, а скорее о насущном и о том, что находится где-то рядом с ним. Лечебные стены это в каком-то роде заточение, а с другой стороны и успокоение, которое теплится в оторванном от всего пространстве, в котором тебя никто не может достать.
Таковым было для меня одно из больших отделений центрального госпиталя. Место, в котором не было суеты и какой-то гонки жизни, здесь вообще можно сказать застыли границы времени, так же как и приковались к койкам некоторые из числа тех, которые с большим трудом могли ходить. Для них не было каких-то ритмов, и их совсем ничего не торопило. Одни из подобных стали моими соседями по палате. Глядя на них, в моей голове с каждым разом вырисовывались все новые и новые смыслы, которые словно бы каким-то ударом спускали меня с небес на землю. "Место, которое спускает с небес на землю" – именно так мне и подумалось, когда я иступлено всматривался в какую-то точку, попивая кофе в зоне отдыха большого травматологического отделения. Я был наверное один из немногих ходячих на своей секции, поэтому мог в любое время выходить и пить кофейные напитки, которые можно было себе купить на проходной первого этажа госпиталя. Обычно я на неё и выходил, чтобы попробовать какое-нибудь зерновое, а после выходил на улицу, дабы осмотреть здешние окрестности госпитального парка. Его убранство наполняло множество насаждений и аккуратных дорожек, которые в некоторых местах занимали набело окрашенные лавочки.
На последних отдыхали выздоравливающие фронтовики. Сама обстановка позволяла вдохнуть им другую жизнь, освободиться от прошлого под пение птиц и шелест покачивающихся деревьев. Это было в какой-то степени тем живым местом, в которое очень сильно тянуло, в нем можно было просто от всего отстраниться. Правда, не многие из тех счастливых могли себе позволить быть в этом живом месте, чаще всего это были такие же ходячие, как и я, либо подобные, но с увечьями верхнего пояса конечностей. Конечно, на улицу выходили ребята и на костылях, и с ампутированными конечностями, другие тоже превозмогали себя и выезжали со своими металлоконструкциями на инвалидных колясках. Кто из них хмурый, а кто-то смиренный и улыбчивый, большого порядка были те, которые могли еще и смеяться – у каждого из них своя история, свое испытание и своё преодоление. В последнем занимают не мало важную часть и близкие к ним сердца, которые утоляют жажду от своей долгой разлуки. Смотришь порой на таких загипсованных и радуешься, что у них есть свои мужественные женщины, которые тоже, невидимой силой поднимают их души. Тут настоящая любовь, никаких книг и фильмов не нужно, все как на ладони. Такие пары очень часто попадаются на глаза, они держаться за руки и обнимаются – они проходят испытание, и, наверное исцеление, любовью.
Ещё на лавочках встречаются и одинокие, одни из них просто разговаривают по телефону, а другие задумчиво всматриваются в какую-то бесконечную даль. Пересмеиваются на лавочках и новые знакомые по палате, которые только на днях обрели свое товарищество. И они, как и некоторые другие находящиеся в госпитальном парке были теми, которые могли себе позволить находится в этом живом месте, остальные же с большей силой могли перемещаться в коридоре либо и вовсе только в своей палате до раковины. Они постоянно меня спускали с небес на землю, заставляя вновь и вновь задуматься о своих несуществующих трудностях. Иной раз, глядя на них не хочешь ничего испытывать, а все ровно не получается. Только со временем я понял, что они еще пробивали моё сознание, потому что глядя на других, я уже ни о чем не думал. Не думал, потому что просто не мог уже натянуть какое-то вверенное благополучное на тех покалеченных, на которых оно совсем не лезло. Не знаю почему так, но, когда видишь мальчишку без стопы, или без ноги ниже колена, то, несколько раз внутри себя повторяешь, что все хорошо, и, что не все ещё потеряно.
Так же думаешь, когда видишь и удрученного, у которого нет левой кисти, вот также, невольно навиваешь мысль, что у него осталась правая рука и он сможет стать художником, или, допустим освоит любую другую профессию – да что угодно, ведь осталась главная работающая рука, да и все кроме этой кисти на месте!
И подобный поток надежд постоянно одолевает, когда видишь какой-либо удрученный случай. Не можешь не сравнивать их с чем то более плохим, а когда то самое крайнее видишь, то понимаешь, что, не о чем думать и, нечего прививать. Когда я увидел однажды подобное тяжелое, то только вспомнил, как в детстве лепил из пластилина солдатиков. Было у меня такое хобби. До этого я постоянно их выпрашивал у бабушки, а она от своей любви к внуку покупала все новых и новых ружейных из пластиковых наборов. Вспоминаю как обижался, когда она не находила тех, которые были мне нужны. Глуп я был тогда, потому что то, что мне было нужно – не было на прилавке. Это сейчас продаются солдатки, какие хочешь, бери на любой выбор и даже отливай на заказ. А тогда их не было, все продающиеся наборы были одинаковые, в одних очертаниях и позах, поэтому я и стал создавать своих – стал их лепить. Лепить и выдумывать таких, которые могли быть в разных позах, и сидячих и лежачих, в том числе и раненых.
Сначала у меня получалось плохо, а потом, с каждым разом все лучше и лучше, некоторые даже были лучше покупных. Правда, как и в любых начинаниях есть первые ошибки, так и у меня они были, только в моей лепки эти ошибки были в пропорциях: где-то у солдатиков получались короткие ноги, а где-то кривые и не совсем с человеческими пропорциями руки. И вот таких же солдатиков я видел, когда ожидал свою очередь на рентген или узи сосудов. У них тоже, были разных размеров руки или ноги, где-то были очень глубокие шрамы, а где-то и такие бесформенные пустоты, внутри которых не было мышечной ткани либо и вовсе костей.
Смотрел я на них и вспоминал себя маленького, когда я был скульптором, правда тогда я из пластилина создавал какую-то воинственную бесформенность, а здесь хирурги, пытались из такой же, только избитой и живой формы сохранить не только её эстетический вид, но и по возможности обеспечить сохранность её функции. Я – в прошлом маленький человек, который лепил солдатиков, и хирурги-скульпторы, которые в настоящем нынешнем тоже своим образом лепят, делают пересадки кусочков материала с одного участка тела на другой. Ваяют и собирают, придают форме её объем и полноту. Скульпторы тела и сберегатели жизней.
Вот такие у меня и были мысли, когда видел тяжелых ребят, даже не мысли, а скорее всего воспоминания, возможно даже где-то неуместные. Кроме очередей на процедуры я их больше и не видел, все они, большей частью размещались на верхних этажах и совсем с них не спускались.
Потом мне было трудно что-то о них думать. Просто безкаких-то больших или малых слов. Ясно было только одно, что они, опускали с небес на землю, заставляли одуматься и просто остановиться, чтобы посмотреть в какую-то свою бесконечность.
Военный госпиталь для меня стал одним из тех мест, где можно было себе позволить остановиться и, в некий короткий раз подумать о своей жизни, да и вообще о многом другом. Поразмышлять ни о какой-то там глубокой философии, а скорее о насущном и о том, что находится где-то рядом с ним. Лечебные стены это в каком-то роде заточение, а с другой стороны и успокоение, которое теплится в оторванном от всего пространстве, в котором тебя никто не может достать.
Таковым было для меня одно из больших отделений центрального госпиталя. Место, в котором не было суеты и какой-то гонки жизни, здесь вообще можно сказать застыли границы времени, так же как и приковались к койкам некоторые из числа тех, которые с большим трудом могли ходить. Для них не было каких-то ритмов, и их совсем ничего не торопило. Одни из подобных стали моими соседями по палате. Глядя на них, в моей голове с каждым разом вырисовывались все новые и новые смыслы, которые словно бы каким-то ударом спускали меня с небес на землю. "Место, которое спускает с небес на землю" – именно так мне и подумалось, когда я иступлено всматривался в какую-то точку, попивая кофе в зоне отдыха большого травматологического отделения. Я был наверное один из немногих ходячих на своей секции, поэтому мог в любое время выходить и пить кофейные напитки, которые можно было себе купить на проходной первого этажа госпиталя. Обычно я на неё и выходил, чтобы попробовать какое-нибудь зерновое, а после выходил на улицу, дабы осмотреть здешние окрестности госпитального парка. Его убранство наполняло множество насаждений и аккуратных дорожек, которые в некоторых местах занимали набело окрашенные лавочки.
На последних отдыхали выздоравливающие фронтовики. Сама обстановка позволяла вдохнуть им другую жизнь, освободиться от прошлого под пение птиц и шелест покачивающихся деревьев. Это было в какой-то степени тем живым местом, в которое очень сильно тянуло, в нем можно было просто от всего отстраниться. Правда, не многие из тех счастливых могли себе позволить быть в этом живом месте, чаще всего это были такие же ходячие, как и я, либо подобные, но с увечьями верхнего пояса конечностей. Конечно, на улицу выходили ребята и на костылях, и с ампутированными конечностями, другие тоже превозмогали себя и выезжали со своими металлоконструкциями на инвалидных колясках. Кто из них хмурый, а кто-то смиренный и улыбчивый, большого порядка были те, которые могли еще и смеяться – у каждого из них своя история, свое испытание и своё преодоление. В последнем занимают не мало важную часть и близкие к ним сердца, которые утоляют жажду от своей долгой разлуки. Смотришь порой на таких загипсованных и радуешься, что у них есть свои мужественные женщины, которые тоже, невидимой силой поднимают их души. Тут настоящая любовь, никаких книг и фильмов не нужно, все как на ладони. Такие пары очень часто попадаются на глаза, они держаться за руки и обнимаются – они проходят испытание, и, наверное исцеление, любовью.
Ещё на лавочках встречаются и одинокие, одни из них просто разговаривают по телефону, а другие задумчиво всматриваются в какую-то бесконечную даль. Пересмеиваются на лавочках и новые знакомые по палате, которые только на днях обрели свое товарищество. И они, как и некоторые другие находящиеся в госпитальном парке были теми, которые могли себе позволить находится в этом живом месте, остальные же с большей силой могли перемещаться в коридоре либо и вовсе только в своей палате до раковины. Они постоянно меня спускали с небес на землю, заставляя вновь и вновь задуматься о своих несуществующих трудностях. Иной раз, глядя на них не хочешь ничего испытывать, а все ровно не получается. Только со временем я понял, что они еще пробивали моё сознание, потому что глядя на других, я уже ни о чем не думал. Не думал, потому что просто не мог уже натянуть какое-то вверенное благополучное на тех покалеченных, на которых оно совсем не лезло. Не знаю почему так, но, когда видишь мальчишку без стопы, или без ноги ниже колена, то, несколько раз внутри себя повторяешь, что все хорошо, и, что не все ещё потеряно.
Так же думаешь, когда видишь и удрученного, у которого нет левой кисти, вот также, невольно навиваешь мысль, что у него осталась правая рука и он сможет стать художником, или, допустим освоит любую другую профессию – да что угодно, ведь осталась главная работающая рука, да и все кроме этой кисти на месте!
И подобный поток надежд постоянно одолевает, когда видишь какой-либо удрученный случай. Не можешь не сравнивать их с чем то более плохим, а когда то самое крайнее видишь, то понимаешь, что, не о чем думать и, нечего прививать. Когда я увидел однажды подобное тяжелое, то только вспомнил, как в детстве лепил из пластилина солдатиков. Было у меня такое хобби. До этого я постоянно их выпрашивал у бабушки, а она от своей любви к внуку покупала все новых и новых ружейных из пластиковых наборов. Вспоминаю как обижался, когда она не находила тех, которые были мне нужны. Глуп я был тогда, потому что то, что мне было нужно – не было на прилавке. Это сейчас продаются солдатки, какие хочешь, бери на любой выбор и даже отливай на заказ. А тогда их не было, все продающиеся наборы были одинаковые, в одних очертаниях и позах, поэтому я и стал создавать своих – стал их лепить. Лепить и выдумывать таких, которые могли быть в разных позах, и сидячих и лежачих, в том числе и раненых.
Сначала у меня получалось плохо, а потом, с каждым разом все лучше и лучше, некоторые даже были лучше покупных. Правда, как и в любых начинаниях есть первые ошибки, так и у меня они были, только в моей лепки эти ошибки были в пропорциях: где-то у солдатиков получались короткие ноги, а где-то кривые и не совсем с человеческими пропорциями руки. И вот таких же солдатиков я видел, когда ожидал свою очередь на рентген или узи сосудов. У них тоже, были разных размеров руки или ноги, где-то были очень глубокие шрамы, а где-то и такие бесформенные пустоты, внутри которых не было мышечной ткани либо и вовсе костей.
Смотрел я на них и вспоминал себя маленького, когда я был скульптором, правда тогда я из пластилина создавал какую-то воинственную бесформенность, а здесь хирурги, пытались из такой же, только избитой и живой формы сохранить не только её эстетический вид, но и по возможности обеспечить сохранность её функции. Я – в прошлом маленький человек, который лепил солдатиков, и хирурги-скульпторы, которые в настоящем нынешнем тоже своим образом лепят, делают пересадки кусочков материала с одного участка тела на другой. Ваяют и собирают, придают форме её объем и полноту. Скульпторы тела и сберегатели жизней.
Вот такие у меня и были мысли, когда видел тяжелых ребят, даже не мысли, а скорее всего воспоминания, возможно даже где-то неуместные. Кроме очередей на процедуры я их больше и не видел, все они, большей частью размещались на верхних этажах и совсем с них не спускались.
Потом мне было трудно что-то о них думать. Просто безкаких-то больших или малых слов. Ясно было только одно, что они, опускали с небес на землю, заставляли одуматься и просто остановиться, чтобы посмотреть в какую-то свою бесконечность.
Военный госпиталь для меня стал одним из тех мест, где можно было себе позволить остановиться и, в некий короткий раз подумать о своей жизни, да и вообще о многом другом. Поразмышлять ни о какой-то там глубокой философии, а скорее о насущном и о том, что находится где-то рядом с ним. Лечебные стены это в каком-то роде заточение, а с другой стороны и успокоение, которое теплится в оторванном от всего пространстве, в котором тебя никто не может достать.
Таковым было для меня одно из больших отделений центрального госпиталя. Место, в котором не было суеты и какой-то гонки жизни, здесь вообще можно сказать застыли границы времени, так же как и приковались к койкам некоторые из числа тех, которые с большим трудом могли ходить. Для них не было каких-то ритмов, и их совсем ничего не торопило. Одни из подобных стали моими соседями по палате. Глядя на них, в моей голове с каждым разом вырисовывались все новые и новые смыслы, которые словно бы каким-то ударом спускали меня с небес на землю. "Место, которое спускает с небес на землю" – именно так мне и подумалось, когда я иступлено всматривался в какую-то точку, попивая кофе в зоне отдыха большого травматологического отделения. Я был наверное один из немногих ходячих на своей секции, поэтому мог в любое время выходить и пить кофейные напитки, которые можно было себе купить на проходной первого этажа госпиталя. Обычно я на неё и выходил, чтобы попробовать какое-нибудь зерновое, а после выходил на улицу, дабы осмотреть здешние окрестности госпитального парка. Его убранство наполняло множество насаждений и аккуратных дорожек, которые в некоторых местах занимали набело окрашенные лавочки.
На последних отдыхали выздоравливающие фронтовики. Сама обстановка позволяла вдохнуть им другую жизнь, освободиться от прошлого под пение птиц и шелест покачивающихся деревьев. Это было в какой-то степени тем живым местом, в которое очень сильно тянуло, в нем можно было просто от всего отстраниться. Правда, не многие из тех счастливых могли себе позволить быть в этом живом месте, чаще всего это были такие же ходячие, как и я, либо подобные, но с увечьями верхнего пояса конечностей. Конечно, на улицу выходили ребята и на костылях, и с ампутированными конечностями, другие тоже превозмогали себя и выезжали со своими металлоконструкциями на инвалидных колясках. Кто из них хмурый, а кто-то смиренный и улыбчивый, большого порядка были те, которые могли еще и смеяться – у каждого из них своя история, свое испытание и своё преодоление. В последнем занимают не мало важную часть и близкие к ним сердца, которые утоляют жажду от своей долгой разлуки. Смотришь порой на таких загипсованных и радуешься, что у них есть свои мужественные женщины, которые тоже, невидимой силой поднимают их души. Тут настоящая любовь, никаких книг и фильмов не нужно, все как на ладони. Такие пары очень часто попадаются на глаза, они держаться за руки и обнимаются – они проходят испытание, и, наверное исцеление, любовью.
Ещё на лавочках встречаются и одинокие, одни из них просто разговаривают по телефону, а другие задумчиво всматриваются в какую-то бесконечную даль. Пересмеиваются на лавочках и новые знакомые по палате, которые только на днях обрели свое товарищество. И они, как и некоторые другие находящиеся в госпитальном парке были теми, которые могли себе позволить находится в этом живом месте, остальные же с большей силой могли перемещаться в коридоре либо и вовсе только в своей палате до раковины. Они постоянно меня спускали с небес на землю, заставляя вновь и вновь задуматься о своих несуществующих трудностях. Иной раз, глядя на них не хочешь ничего испытывать, а все ровно не получается. Только со временем я понял, что они еще пробивали моё сознание, потому что глядя на других, я уже ни о чем не думал. Не думал, потому что просто не мог уже натянуть какое-то вверенное благополучное на тех покалеченных, на которых оно совсем не лезло. Не знаю почему так, но, когда видишь мальчишку без стопы, или без ноги ниже колена, то, несколько раз внутри себя повторяешь, что все хорошо, и, что не все ещё потеряно.
Так же думаешь, когда видишь и удрученного, у которого нет левой кисти, вот также, невольно навиваешь мысль, что у него осталась правая рука и он сможет стать художником, или, допустим освоит любую другую профессию – да что угодно, ведь осталась главная работающая рука, да и все кроме этой кисти на месте!
И подобный поток надежд постоянно одолевает, когда видишь какой-либо удрученный случай. Не можешь не сравнивать их с чем то более плохим, а когда то самое крайнее видишь, то понимаешь, что, не о чем думать и, нечего прививать. Когда я увидел однажды подобное тяжелое, то только вспомнил, как в детстве лепил из пластилина солдатиков. Было у меня такое хобби. До этого я постоянно их выпрашивал у бабушки, а она от своей любви к внуку покупала все новых и новых ружейных из пластиковых наборов. Вспоминаю как обижался, когда она не находила тех, которые были мне нужны. Глуп я был тогда, потому что то, что мне было нужно – не было на прилавке. Это сейчас продаются солдатки, какие хочешь, бери на любой выбор и даже отливай на заказ. А тогда их не было, все продающиеся наборы были одинаковые, в одних очертаниях и позах, поэтому я и стал создавать своих – стал их лепить. Лепить и выдумывать таких, которые могли быть в разных позах, и сидячих и лежачих, в том числе и раненых.
Сначала у меня получалось плохо, а потом, с каждым разом все лучше и лучше, некоторые даже были лучше покупных. Правда, как и в любых начинаниях есть первые ошибки, так и у меня они были, только в моей лепки эти ошибки были в пропорциях: где-то у солдатиков получались короткие ноги, а где-то кривые и не совсем с человеческими пропорциями руки. И вот таких же солдатиков я видел, когда ожидал свою очередь на рентген или узи сосудов. У них тоже, были разных размеров руки или ноги, где-то были очень глубокие шрамы, а где-то и такие бесформенные пустоты, внутри которых не было мышечной ткани либо и вовсе костей.
Смотрел я на них и вспоминал себя маленького, когда я был скульптором, правда тогда я из пластилина создавал какую-то воинственную бесформенность, а здесь хирурги, пытались из такой же, только избитой и живой формы сохранить не только её эстетический вид, но и по возможности обеспечить сохранность её функции. Я – в прошлом маленький человек, который лепил солдатиков, и хирурги-скульпторы, которые в настоящем нынешнем тоже своим образом лепят, делают пересадки кусочков материала с одного участка тела на другой. Ваяют и собирают, придают форме её объем и полноту. Скульпторы тела и сберегатели жизней.
Вот такие у меня и были мысли, когда видел тяжелых ребят, даже не мысли, а скорее всего воспоминания, возможно даже где-то неуместные. Кроме очередей на процедуры я их больше и не видел, все они, большей частью размещались на верхних этажах и совсем с них не спускались.
Потом мне было трудно что-то о них думать. Просто без каких-то больших или малых слов. Ясно было только одно, что они, опускали с небес на землю, заставляли одуматься и просто остановиться, чтобы посмотреть в какую-то свою бесконечность.
