Весной исполнилось 460 лет со дня рождения Уильяма Шекспира. Эта круглая дата слегка затерялась за широким празднованием двух других юбилеев этого года - Александра Пушкина и Иммануила Канта. Калининградский драматический театр заметил все три и отметил спектаклями – весной состоялись премьеры истории любви «Наше всё» и уличного спектакля «Не КАНТовать», а совсем скоро – 28 и 29 сентября – артисты театра впервые сыграют «Макбет. Трагедия» по пьесе Уильяма Шекспира. Накануне премьеры мы поговорили с автором сценической редакции и режиссером спектакля Владиславом Тутаком о значимости знаменитого английского драматурга для современного российского зрителя, причинах изменений в тексте пьесы и уникальности визуальной стороны постановки.
Немного атмосферы с премьерного показа спектакля и перформанса перед ним:
- Владислав, на ваш взгляд, Шекспир близок и понятен современному зрителю и театру?
- Сложно ответить однозначно. Конечно, Шекспир – важный, первостепенный и всегда остающийся актуальным автор. Его мир как отдельная универсальная планета, которая была до нас и будет после нас. Как и все большие авторы, он, в первую очередь, исследовал природу человека, мироздания, вселенной со всеми их сложностями, парадоксальностью, неустойчивостью. Он очень четко ощущал устройство мира в его первозданном, народном значении,– и это всегда будет актуально.
У меня самая важная ассоциация с Шекспиром, которая дает мне внутреннюю опору размышлять о нем, - театр. Непосредственно то, чем я (и все мы здесь) занимаемся. Могу смело поставить между Шекспиром и театром тире – это две неразрывные субстанции. У него театр тоже выступает в первозданном виде: как сценическое действие и попытка создания другого мира. И мне это очень нравится.
- Что ещё вам важно в театре?
- Создание иной вселенной и погружение зрителей в этот другой мир. Надо, чтобы человек пришел в театр из своей жизни и забот, чтобы на несколько часов спектакля мы могли его вытащить в другое пространство. А Шекспир, как мне кажется, обладает колоссальной энергией, при помощи которой может завлекать зрителей и обращать их внимание на действо в сценической коробке. Театр, как и шеспировские тексты, – это микро-мир. Поэтому они неотделимы друг от друга, сопряжены. Театр шекспировского времени полон театральности, яркости. И я люблю, когда в театре есть театр – а в Шекспире он есть априори.
- На его тексты можно смотреть по-разному, каков ваш взгляд?
- Стараюсь воспринимать Шекспира через миф и поэтику. Именно поэтический текст делает пространство небытовым, отличным от нашей жизни. И в то же время в нем поднимаются серьезные, почти библейские темы о вселенной и человеке внутри этой вселенной. Меня в театре всегда захватывала эпичность формы, монументальность – и мне интересно идти этим путем. Исследовать, ошибаться, проверять себя. Очень ответственно и очень страшно за это браться, ведь мы знаем тысячи спектаклей по шекспировским пьесам, среди которых есть эталонные постановки больших мастеров – работы актеров, режиссеров, художников.
- Вы отредактировали текст пьесы «Макбет» - что было важно сохранить для спектакля, а что пришлось переработать и почему?
- Дома можно придумать всё, что угодно, но когда встречаешься с живыми людьми на репетиции, многое приходится выбросить. Поэтому я провел самостоятельную работу с текстом, а потом еще редактировал во время репетиций.
Для меня первостепенно присутствие Шекспира в спектакле и возможность прикоснуться к переводу Бориса Пастернака, его поэтическому тексту. В этом нет рациональной составляющей. Пастернак – мой любимый поэт. Его переводы можно назвать отдельными произведениями по мотивам шекспировских пьес: народную грубость оригинального текста сложно передать полностью. Это зависит и от разницы менталитетов и от того, что прошло очень много времени с момента написания. У нас в спектакле присутствует фигура Пастернака. И мне важна музыкальность его слога, чувственная структура.
Практика переписывания, адаптации к новому времени не нова – и Бертольт Брехт так делал, и Жан Ануй. Некоторые вещи сейчас переписываются по необходимости для нового зрителя – молодого, с совершенно другим сознанием, который воспитан пространством интернета и экрана телефона, обладает клиповым мышлением. Сегодня совсем другая скорость жизни, а текст Шекспира предполагает замедление, вдумчивость, вкрадчивость. С каждым годом это становится все сложнее поймать - потеряна методология работы именно с таким текстом. Мне интересно понять, как новому зрителю дать первозданный язык. Поэтому мы не переписывали, а только редактировали – что-то убирали, монтировали фрагменты текста, переносили реплики одних персонажей другим, но от сюжета не отклонялись.
- Герои изменились?
- Когда я придумываю спектакль, мне важно, чтобы был некий персонаж – повествователь истории. Ближе к концу истории таким персонажем становится Геката – предводительница темных сил. И вдруг она для меня становится проводником истории трагедии про Макбета и всех остальных. Трагедия – очень важное здесь слово, я и спектакль хотел назвать именно так. Интересна история не конкретного персонажа, а в целом мироощущение, в которое посредством пьесы нас пускает Шекспир – полное достаточно кровавых событий. В этом заключается трагедия. Да и построены пьесы Шекспира в некотором роде как древнегреческие трагедии – правда, без хора, но его в нашем спектакле заменяет Геката. Ощущается это по-разному – действие может быть разухабистым и веселым, или тягучим, неприятным, страшным, злым, останавливающим и ускоряющем время.
- Спектакль визуально завораживает: красивый и необычный. Расскажите, пожалуйста, об эстетике вашей работы.
- Для меня вообще очень важно в театре ставить себя на место зрителя: и я понимаю, что один из самых главных инструментов — наши глаза. Когда человек заходит в зал, он первым делом смотрит на сцену – это первая получаемая информация, которая, если сразу захватывает, подключает к истории. Мне нравится, когда через визуальный образ мы получаем больше информации, нежели от артиста, прочитавшего душещипательный монолог. Интересен путь, как визуальная картинка может работать на смысл, на эмоцию, на сюжет, как она может включать мою голову, воспитывать меня, какие ассоциации возникают и как они начинают прорастать во мне. Если говорить о сценографическом решении, сразу интуитивно возникло черное пространство, где есть черные люди в черных костюмах, а потом оно должно стать красным. Эта черная коробка сделана бархатной, потому что еще одна привычная театральная условность – бархат кулис. А коробка, потому что мы загнаны в театральное пространство, в котором может появиться всё что угодно, и может не быть ничего.
Для меня точка соприкосновения трагедии, эпоса и мифа – большое пустое пространство, в котором есть маленькие люди, пытающиеся своими маленькими страстишками переделать этот мир. И нигде нет выхода: мы ограничены линией рампы между залом и сценой, и ограничены внутри сцены чёрной клеткой. Минималистичными средствами создавать объекты, предметы мебели, колонны, смешивать человека с образами мировой живописи – очень интересно. Получается большая, многослойная картинка, в которой напихано всё, как и в шекспировском тексте. Ощущение, что мы застряли в гигантском круговороте, – тоже трагедия. Хочу достичь в театре эффекта, когда статичное полотно вызывает бурю эмоций.
- Звук в спектакле – тоже часть общей эстетики. Зачем звучит староанглийский язык?
- Наш дуэт с композитором Дмитрием Мульковым сложился давно, мы уже понимаем друг друга на том уровне, что не нужно много объяснять. У нас есть точки соприкосновения в музыке и театре. Я долго не мог понять отличия ведьм от других героев спектакля. И чтобы не делать их существами из другого мира, решили показать это через звук. Поэтому возникла очень простая идея: взять оригинал шекспировского текста. Мы соединяем его с особой инфернальной пластикой и способом их существования на сцене: они работают во всех эпизодах, не только вспышкой, как это у Шекспира. И даже являются некими создателями пространства спектакля. В этом тоже заключена особая театральность.
- Вы предполагаете, какие чувства зритель должен испытать во время или после спектакля?
- Я сторонник очень простой схемы: театр, который что-то делает со мной внутри, способен меня эмоционально встряхнуть – это тот уровень, к которому надо стремиться. Неважно, каким способом он это делает — через визуальный ряд,
танцевальный, пластический, музыкальный, драматический, кукольный. Это сложно. Если спектакль потом продолжает жить во мне, я чувствую его внутренне,
думаю про него в повседневной жизни, значит, та самая пресловутая сила искусства существует. Не уверен, что театр может поменять жизнь человека кардинально, но он может задать вопросы, напомнить что-то, обратить внимание. Театр – зона публичного молчания, невероятное место, где люди все вместе просто молчат. И при этом в душе происходит что-то важное.
- Какие впечатления у вас остались от работы в Калининградском драматическом театре?
- Я очень люблю большие пространства, и здорово, что удаётся работать на таких больших сценах, в совершенно невообразимой красоты зале. Просто находиться в этом зрительном зале для меня уже большое эстетическое удовольствие. Мне было комфортно работать, хотя мы готовили генеральную репетицию спектакля в непростой период – конец театрального сезона, а у театра был очень насыщенный сезон. Нам всем было тяжеловато – команде, артистам. Но мы прошли этот этап. И я благодарен артистам за это. У нас произошел коннект, возникло правильное эмоциональное поле. Они получили радость от работы, мне было приятно это слышать.
Мне кажется, что театр сейчас идет в правильном направлении и мне нравится этот путь. Сюда приходит молодежь, пробуют себя в разных эстетиках, жанрах и театр не боится пойти на эксперимент, пытается развиваться и двигаться вперёд. Это важно и для артистов – тренирует их профессиональные способности. Правильно, здорово и интересно.
Также на канале:
