...А осень выдалась погожая, ясная, щедрая – будто и не она, а ушедшее лето еще стояло за порогом, оглядывалось из тени старой оливы во дворе, струилось знойным колыханием воздуха над каменными ступенями. Лишь сумерки наступали все раньше, да резкий холод на излете ночи напоминал о близких заморозках. Но к полудню солнце припекало совсем по-летнему, и листва на деревьях была еще зелена и густа.
В такие дни следовало бы пить фалернское вино – крепкое, ароматное, отливающее маслянистым янтарем на просвет. Или золотое сполетинское, сладкое, как поцелуй любимой женщины. Но в стеклянном кувшине мерцала темным кармином обыкновенная «кровь Юпитера» – грубое пойло из местного винограда, резкий вкус которого не могла улучшить даже многолетняя выдержка.
Петроний Максим отставил кубок, ничем не выдав отвращения. Разговор был слишком важным, чтобы испортить его неосторожной гримасой, которую хозяин дома мог принять на свой счет.
– Клянусь, Аэций, я говорю правду. Мне некого призвать в свидетели, но если за эти годы ты хоть немного изучил императора, ты сам поймешь, что я не лгу. Валентиниан хочет избавиться от тебя.
Его собеседник не отвечал. Лишь с видимым удовольствием потягивал вино, будто ему и впрямь нравилась эта бурда, годная лишь для луженых солдатских глоток. Впрочем, злые языки болтали, что Флавий Аэций, прожив много лет среди варваров, так одичал, что не брезгует даже ячменным пивом.
– Ты мне не доверяешь? – Петроний подпустил в голос немного раздражения. – Да, между нами было много такого, что нельзя забыть или простить. Но сейчас речь идет не о наших обидах, а о благе империи. Риму нужен живой Аэций, и это понимают все... кроме самого императора.
– Неужели? – проговорил хозяин, задумчиво глядя на свет сквозь наполовину пустой кубок. Солнце зажгло искру в сидонском стекле, оправленном в золото; алый блик от вина скользнул по лицу Аэция и исчез. – Чем же я заслужил немилость повелителя? Тем, что верно служу ему с тех пор, как он был еще ребенком? Или тем, что защитил его от полчищ Аттилы? А может быть, причина в том, что кое-кто без устали убеждает императора, будто Аэций на склоне лет возмечтал о пурпуре и венце?
Петроний встретил его пронзительный взгляд с таким же невозмутимым видом, с каким глотал кислое до оскомины вино.
– Что проку гадать о причинах? Валентиниан давно уже ненавидит тебя. До недавних пор только страх перед гуннами заставлял его мириться с твоим существованием. Ты рассеял гуннов – и теперь император думает, что со всем остальным справится без тебя.
Аэций покачал головой.
– Да, – согласился Петроний, – он глубоко заблуждается, но переубедить его невозможно. Ненависть не слушает голоса разума. И вот я здесь, чтобы предостеречь тебя... и предложить свою помощь.
– Я весь внимание, благородный сенатор.
Насмешливый тон, которым это было произнесено, не выбил Петрония из равновесия.
– У тебя лишь два пути к спасению. Вот один: немедля беги из Равенны. Твои сторонники в сенате позаботятся о твоей семье, а ты найдешь убежище у своих варварских друзей и переждешь бурю вдали от опасных берегов.
– Тернистый путь, – пробормотал Аэций, водя пальцем по золотой окантовке кубка. – А второй?
Петроний оглянулся. Он знал, что лишних ушей здесь нет – Аэций отослал всех слуг. И все же он понизил голос и проговорил чуть слышно:
– Стань императором.
Ему показалось, что эхо подхватило эти слова и понесло между колонн перистиля, над черепичными скатами навесов, к прозрачно-синему небу. Но Аэций как будто не удивился, и не дрогнули мозолистые пальцы, гладящие золотой ободок на кубке.
– Сенатор предлагает мне стать тем, кем меня считает Валентиниан? Заговорщиком, метящим в узурпаторы?
– Я не предлагаю. Я прошу тебя сделать то, что необходимо для спасения Рима. Империя держится на твоих плечах. Не позволь вздорному мальчишке уничтожить последнюю опору римского величия.
– Опора римского величия – это закон, – спокойно возразил Аэций.
– Валентиниану плевать на собственные законы. И если мне приходится выбирать между двумя беззакониями, я выбираю твое.
Теперь Петроний сам пытливо вглядывался в глаза давнего врага, выискивая в них хоть тень, хоть намек на согласие. В зрелые годы Аэций и впрямь походил на варвара – грубой лепкой лица, густой бородой, проблеском рыжины в темных волосах. К старости его черты сделались суше, острее, под сбритой бородой обнаружился по-италийски надменный очерк губ и жесткая линия челюсти, ржавчину волос поглотила седина, и из-под варварской шкуры, откуда ни возьмись, проступил облик римлянина древней крови – из тех, что еще не знали учения Христа, зато помнили вкус волчьего молока.
А вот глаза остались прежние: большие, чуть навыкате, изжелта-карие, как у хищной птицы. Глаза, в которые всегда было неуютно смотреть.
Не выдержав молчания, Петроний заговорил снова:
– Так что скажешь? У меня мало времени. Я и так многим рискую, находясь здесь. Если император узнает об этом, мне несдобровать.
Ястребиные глаза напротив прищурились, не моргая.
– Я благодарю тебя за предупреждение.
– Это значит – «да»? – нетерпеливо уточнил Петроний.
– Мой ответ ты узнаешь в свое время. – Аэций отставил кубок и поднялся. – И, раз промедление опасно, не смею более задерживать тебя.
– Что ж, решай, – бросил Петроний, вставая. – Но, ради бога, решай скорее.
***
– Я не виноват в его смерти. Знаю, о чем шепчутся недруги у меня за спиной, – дескать, я сам оклеветал его перед Валентинианом... Что ж, я не любил Аэция, это правда. Как и он – меня. Но я не желал его смерти, понимаешь?
Не дожидаясь ответа, Петроний Максим развернулся и зашагал в другую сторону, сердито поправляя то сбившиеся складки багряницы, то непривычный, съезжающий с лысеющей головы золотой венец.
– Спроси у Траустилы – он знает. Я был у Аэция за два дня до того, как... Я предупреждал его об опасности – да что там, я даже обещал поддержать его, если он решится на переворот!.. Ты мне не веришь?
– Помилуй, император, – ровным стылым голосом отозвался Мецилий Авит. – Разве я смею сомневаться в словах моего повелителя?
– Хорошо, – Петроний провел ладонью по лбу и раздраженно отдернул руку, наткнувшись на край венца. – Мне нужны верные люди, Мецилий, очень нужны. Я назначу тебя военным магистром. Сумеешь договориться с Теодорихом – станешь консулом на будущий год.
– Повинуюсь, мой император.
Петроний опустился в кресло и подал знак виночерпию.
– Выпьем, Мецилий. Я знаю, ты был другом Аэция. Выпьем в память о нем... и в знак того, что его смерть не омрачит нашего союза, что бы там ни болтали лжецы.
– Благодарю повелителя за честь. – Не переменившись в лице, Мецилий пригубил темное хиосское вино.
Петроний пил большими глотками; когда он оторвался от кубка, его глаза уже подернулись влажным пьяным блеском.
– Ты знал его лучше меня – может, ты мне объяснишь, что за безумие им овладело? У него было два верных пути к спасению. Два! А он пошел во дворец без оружия, словно бык на бойню.
Мецилий отвел взгляд.
Вино было сладким до омерзения. И вспомнилось: Аэций тоже не любил такое. Консул империи, он мог утолять жажду хоть нектаром, если бы захотел. Но терпкая кровь черного тосканского винограда была ему милее дорогих напитков из Кампании и с Кипра.
«Да, Петроний, в этом ты не лжешь. Ты не желал его смерти. Рассорить его с императором, выставить изменником, удалить из Равенны – вот что тебе было нужно. Чтобы после, покончив с Валентинианом, снова призвать Аэция к подножию трона – своего трона. Посадить обратно на цепь старого седого волка, перед которым трепетали все варварские племена, от гуннов до багаудов.
Одного ты не учел, хитроумный Петроний: находиться у подножия рушащейся башни или на ее верхушке – все едино.
А вот Аэций... он всегда видел дальше меня. И в ту осень в Равенне он уже понял то, что я понимаю сейчас, дыша воздухом весеннего Рима и чуя смрад разложения среди аромата апельсиновых рощ.
Империя не умирает – она мертва. Этого не разглядеть из цветущих садов и увитых зеленью дворцовых портиков. Но это видно солдатам на полях сражений, это знают псы и вороны, разжиревшие на телах наших легионеров; об этом звенят мечи варваров со всех сторон света. И нам остается лишь два пути: смотреть, как труп нашей матери будут терзать стервятники, – или умереть вместе с ней, не дожидаясь неизбежного финала. Будь Аэций язычником, как наши гордые предки, он мог бы броситься на меч, но вера Христова воспрещает самоубийство. А ты дал ему возможность уйти без греха – и оставить тебя в дураках, несчастный ты глупец, император на час...»
– Несчастный глупец! – вздохнул Петроний. – И ведь притворился, что верит мне, даже поблагодарил меня – а сам...
– Нет, мой император, – тихо возразил Мецилий. – Я думаю, он не лгал. Он и впрямь был тебе благодарен.
Солнечный свет лился в высокие окна, бросая отблески пламени на мрамор колонн и пурпур тканей.
Шел четыреста пятьдесят пятый год от Рождества Христова, он же тысяча двести восьмой от основания Рима.
До прихода вандалов оставался один месяц.
Автор: Vecher
Источник: https://litclubbs.ru/duel/2044-odnazhdy-osenyu-v-ravenne.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на канал с детским творчеством - Слонёнок.Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
