Обычно о «1984» Джорджа Оруэлла говорят как об «антитоталитарном» произведении, посвященном критике диктаторских режимов его эпохи (фашизм, нацизм, советский коммунизм сталинской эпохи) или авторитарных, антидемократических политических тенденций в мире в целом, включая либеральные демократии. Гораздо реже его рассматривают в совсем ином контексте — в контексте английского национализма автора, о котором его поклонники в либеральной и левой среде не очень любят вспоминать.
В «1984» описано тоталитарное государство Океания. Идеологией Океании является «ангсоц» — «английский социализм» — однако это название выглядит сущим издевательством с учетом того, что во вселенной «1984» не существует самой Англии или Британии — она переименована (именно при «ангсоце») во «взлётную полосу № 1». Вдобавок название «ангсоц» может указывать не на конкретных англичан, а на англоязычные народы в целом.
Кроме того, само название «ангсоц» — издевательское, поскольку сам Оруэлл в «1984» рассматривает аббревиатуры как бессмыслицу, лишающую слова содержания: «сократив таким образом имя, ты сузил и незаметно изменил его смысл, ибо отрезал большинство вызываемых им ассоциаций. Слова «Коммунистический Интернационал» приводят на ум сложную картину: всемирное человеческое братство, красные флаги, баррикады, Карл Маркс, Парижская коммуна. Слово же «Коминтерн» напоминает всего лишь о крепко спаянной организации и жесткой системе доктрин. Оно относится к предмету столь же легко узнаваемому и столь же ограниченному в своем назначении, как стол или стул. «Коминтерн» — это слово, которое можно произнести, почти не размышляя, в то время как «Коммунистический Интернационал» заставляет пусть на миг, но задуматься».
Но дело не в одних лишь названиях. Прямо сказано, что Океания возникла путём поглощения бывшей Британской империи со стороны США: «Раскол мира на три сверхдержавы явился событием, которое могло быть предсказано и было предсказано еще до середины XX века. После того как Россия поглотила Европу, а Соединенные Штаты — Британскую империю, фактически сложились две из них». Причем этому поглощению, по-видимому, предшествовал распад самой империи — судя по упоминанию боевых действий в Малабаре, даже южное побережье Индии является для Океании отдалённой периферией. Воплощен в жизнь и другой кошмар британского патриота — уничтожена система «баланса сил», поскольку та же континентальная Европа целиком подконтрольна одному государству (Евразии, сопернику Океании), чего на протяжении многих веков британская дипломатия старалась не допустить; та же самая ситуация наблюдается и в Восточной Азии.
Говорится, что официальной столицы у Океании нет, однако упоминание партийной конференции в Нью-Йорке (произошедшей ещё до начала в Океании подлинно массового террора) позволяет предположить, что центр Океании, так или иначе, находится в Америке. Валюта Океании — доллар, и система мер и весов в ней не-английская (литры вместо пинт).
Но и этим дело не ограничивается. Подчеркивается не-английское происхождение правящей верхушки Океании. Так, в разоблачительной «книге Голдстейна», содержащей (по замыслу автора) верное описание океанийского социально-политического строя, сказано следующее: «В партии нет предпочтений ни по расовому, ни по географическому признаку. В самых верхних эшелонах можно встретить и еврея, и негра, и латиноамериканца, и чистокровного индейца; администраторов каждой области набирают из этой же области».
Если присмотреться получше, можно обнаружить ещё одну интересную деталь — а именно то, что вся партийная верхушка Океании (включая и её репрессированных представителей) и вообще представители океанийского режима — не-англичане (о происхождении Старшего Брата ничего не ясно, но очевидно, что он, в любом случае, фигура полумифическая). Голдстейн и Аронсон — евреи, Джонс — валлийская фамилия, Резерфорд — фамилия, отсылающая к знаменитому новозеландскому физику (см. также «Океания» как название географического региона). О'Брайен, мучитель Уинстона Смита — ирландец (наоборот, «Смит» — типичная английская фамилия). И даже выдуманный самим Уинстоном Смитом «товарищ Огилви» — шотландец (Огилви — шотландская фамилия). То есть Океания — это англоязычный мир, но такой, в котором «коренные англичане» лишены политической власти.
Но, может быть, это всего лишь мои предположения, основанные на неверной интерпретации произведения? Может быть. Но эти предположения, независимо от их истинности, удивительно гармонируют с публицистикой и иными высказываниями Оруэлла.
Начнем с отношения Оруэлла к США. К американской культуре Оруэлл относился с презрением — скажем, в статье «Раффлз и мисс Блэндиш» он писал: «В Америке — и в жизни, и в литературе — гораздо чётче выражена тенденция относиться к преступлению терпимо, и даже восхищаться преступником, если преступление совершено успешно. В конце концов, именно такое отношение и сделало возможным столь широкое процветание преступности. Об Аль Капоне написаны книги, едва ли отличающиеся по своей тональности от книг о Генри Форде, Сталине, лорде Нортклиффе и прочей братии «попавших из бревенчатой хижины в Белый Дом». А вернувшись на восемьдесят лет назад, мы обнаружим, что таким же было отношение Марка Твена к отвратительному бандиту Слейду, повинному в двадцати восьми убийствах, и вообще к головорезам с Запада. Они действовали успешно, «выбились в люди», поэтому он ими восхищается».
Его обвинением в адрес американской культуре был, в частности, тезис, что американцы (не то что-де англичане — в «Раффлз и мисс Блэндиш» он, например, противопоставляет британскую и американскую детективные традиции) преклоняются перед силой и бездушно-меркантильны, а ещё попросту не любят Британию: «Что бы ни случилось, Соединенные Штаты останутся великой державой, и с американской точки зрения не так уж важно, Россия будет господствовать в Европе или Германия. Большинство американцев, которые вообще об этом задумываются, предпочтут увидеть мир разделенным между двумя или тремя государствами-монстрами, которые достигли своих естественных границ и могут торговаться друг с другом в экономической области, не беспокоясь из-за идеологических различий. Такая картина мира отвечает склонности американцев восхищаться величиной самой по себе и считать успех оправданием действия, а кроме того, отвечает преобладающим антибританским эмоциям. Волею судеб Британия и Соединенные Штаты дважды были вовлечены в союз против Германии и, может быть, скоро будут вынуждены выступить в союзе против России, но субъективно большинство американцев предпочли бы Британии Германию или Россию, а из них отдали бы предпочтение тому, кто в данный момент сильнее» («Джеймс Бёрнем и революция менеджеров»).
Иногда нелюбовь Оруэлла к Америке доходила до абсурда — по его мнению, даже британский сионизм совсем не то что американский (это выглядит смешно даже независимо от того, как мы относимся к сионизму как к идеологии — он сравнивает разных сионистов не по различиям в их взглядах, а по их стране проживания)! «Сионизм. Он обладает всеми обычными чертами националистического движения, но американский вариант его кажется более горячим и зловредным, чем британский» («Заметки о национализме»).
Итак, хотя Оруэлл симпатизировал идеям Американской революции прошлого, американская культура — по крайней мере, современная ему — была ему глубоко антипатична.
Крушение Британской империи далеко не случайно оказывается у Оруэлла в «1984» началом мировой катастрофы — сам Оруэлл был отнюдь не прочь британскую (и западноевропейскую в целом) колониальную империю сохранить через формальную «демократизацию». Например, в своей статье «На пути к европейскому единству» он писал, что европейские рабочие живут за счет эксплуатации колоний и деколонизация ударит по их интересам (“The European peoples, and especially the British, have long owed their high standard of life to direct or indirect exploitation of the coloured peoples <...> But at the same time the European nations must stop being exploiters abroad if they are to build true Socialism at home”).
В качестве выхода он, ратуя за создание единой Европы, предлагал превращение колоний — по крайней мере, африканских — европейских государств в «автономные республики» (даже не независимые государства!): «But that means that the position of the indigenous peoples in those countries must be changed out of recognition — that Morocco or Nigeria or Abyssiania must cease to be colonies or semi-colonies and become autonomous republics on a complete equality with the European peoples». По сути этот сценарий направлен на сохранение европейского господства над колониями, хотя и через некую демократизацию системы этого господства.
В довоенной публицистике Оруэлла прямо проводилась мысль, что независимость отсталых стран невозможна в принципе — поэтому лучше уж пусть колониями (например, Индией — «жемчужиной британской короны») владеет конституционно-демократическая Британская империя, чем «тоталитарные» Германия, СССР или Япония (Соединенные Штаты здесь не упоминались, поскольку, видимо, их Оруэлл всё же не мог обвинить в «тоталитаризме»):
«В то же время лейбористская партия была социалистической партией, использовала социалистическую фразеологию, говорила на языке старомодного антиимпериализма. Ей приходилось выступать за «независимость» Индии — так же как приходилось выступать за разоружение и вообще «прогресс». Тем не менее все понимали, что это вздор. В век танка и бомбардировщика отсталые сельскохозяйственные страны, вроде Индии и африканских колоний, могут быть не более независимыми, чем собака или кошка. Если бы лейбористы пришли к власти, получив прочное большинство, и пожаловали Индии подлинную независимость, Индию немедленно захватили бы японцы или поделили между собой Япония и Россия <...>
Переход под иностранное владычество, — ибо если британцы уйдут из Индии, в нее немедленно войдут японцы и другие, — чреват колоссальным беспорядком. Ни японцы, ни русские, ни немцы, ни итальянцы не смогут вести дела в Индии даже на том низком уровне эффективности, какой достигнут британцами. Они не обладают необходимым числом технических специалистов, знанием языков и местных условий, и вряд ли смогут завоевать доверие незаменимых посредников — евразийцев. Если Индию просто освободят, то есть лишат британской военной защиты, первым результатом будет завоевание другой державой, а вторым — великий голод, который за несколько лет истребит миллионы людей» («Английская революция»)
(На практике предсказанный Оруэллом в случае независимости Индии великий голод в Индии случился под «британской военной защитой» во время Второй мировой войны)
Ключевая претензия Оруэлла к британской интеллигенции (не только левой) неизменно состояла в обвинении её в антипатриотизме: «Среди интеллигенции презрительное и слегка враждебное отношение к Британии более или менее обязательно, но во многих случаях это и потребность души. Во время войны это проявилось в пораженческих настроениях интеллигенции, сохранявшихся и тогда, когда давно было ясно, что державы оси победить не могут. Многие откровенно радовались, когда пал Сингапур или когда британцев вытеснили из Греции; удивляло нежелание верить хорошим известиям — например, об Эль-Аламейне или о числе немецких самолётов, уничтоженных в битве над Англией. Конечно, английские левые интеллектуалы не хотели, чтобы войну выиграла Германия или Япония, но многие испытывали некоторое удовольствие при виде унижения своей страны и хотели бы думать, что окончательная победа одержана благодаря России или, скажем, Америке, а не Британии. В международной политике многие интеллигенты руководствуются принципом, что любая группировка, поддерживаемая Британией, заведомо неправа».
Иногда эти обвинения — например, по отношению к Свифту — доходят в итоге до абсурдного «чтения в сердцах»; см. его рецензию на свифтовское «Путешествие Гулливера»:
«Совершенно ясно, что враждебность Свифта обращена прежде всего на Англию. Именно «ваших туземцев» (то есть соотечественников Гулливера) король Бробдингнега именует «выводком маленьких отвратительных пресмыкающихся, самых пагубных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности». А длинный пассаж в самом конце, обличающий колониализм и захват территорий, явно относится к Англии, хотя рассказчик самым тщательным образом пытается утверждать противоположное. С немалым ожесточением нападает Свифт в Третьей части и на союзника Англии — Голландию, которая ранее послужила мишенью для одного из самых знаменитых его памфлетов. Нечто весьма личное звучит и в пассаже, в котором Гулливер высказывает свое удовлетворение тем, что иные из открытых им стран не могут быть превращены в колонии Британской короны. «Правда, гуигнгмы как будто не так хорошо подготовлены к войне, искусству, которое совершенно для них чуждо, особенно что касается обращения с огнестрельным оружием. Однако будь я министром, я никогда бы не посоветовал нападать на них. ...Представьте себе двадцать тысяч гуигнгнмов, врезавшихся в середину европейской армии, смешавших строй, опрокинувших обозы и превращающих в котлету лица солдат страшными ударами своих задних копыт...» Так как Свифт слов на ветер не бросает, выражение «превращающих в котлету...», надо думать, приоткрывает тайное желание увидеть подвергнутые подобной участи непобедимые войска герцога Мальборо».
(Внимание на предыдущее предложение! Даже в мизантропии Свифта Оруэлла, в конечном итоге, волнует не в последнюю очередь то, что эта мизантропия переходит в англофобию)
Увы, английский национализм Оруэлла не сводился к стремлению сохранить Британскую империю, закамуфлировав её относительное реформирование под «английскую революцию», и к неприязни к тем, кто своей критикой могущество этой империи подрывал. Национализм Оруэлла выражался ещё и в неприязни к не-англичанам — отголоски которого можно увидеть и в «1984», где большинство антагонистов произведения — «нацмены».
К своей предыдущей статье про Оруэлла я получил, в частности, следующий комментарий:
Антисемиты среди фанатов Оруэлла мне прежде не встречались, но в данном случае почитатель Оруэлла оказался действительно не так уж далек от своего кумира:
"Так, новая биография подробно рассказывает о редакционном совещании в левацком журнале Tribune в 1943 году, на котором редактор произнес речь о сионизме — сейчас такое трудно представить, но тогда это казалось вполне логичным: в сионизме главенствовало социалистическое направление, а газовые камеры в Германии работали на полную мощь. Сионисты, ответил Оруэлл к изумлению всех коллег, «лишь горстка евреев с Уордор-стрит, контролирующих британскую прессу».
Удивление коллег Оруэлла объясняется тем, что они, видимо, не читали «Фунты лиха в Париже и Лондоне», первую его книгу, и описание лондонской кофейни, где «сидевший особняком в углу еврей, уткнувшись в тарелку, жадно и виновато ел бекон». В дневниках Оруэлла тоже встречаются подобные мерзости — например, об одном «маленьком ливерпульском еврее» автор пишет, что он «лицом походил на какого-то грязного зверька-падальщика»″.
Подробнее про антисемитизм Оруэлла можно почитать, например, в статье «Антисемитизм Оруэлла — мнимый или действительный?». Но, в конце концов, ксенофобия вовсе не сводится к ненависти к евреям, да и не евреи волновали Оруэлла больше всего. Скорее можно говорить о том, что в его публицистике и в «1984» выражен анти-кельтский настрой — косвенным подтверждением этой теории выглядит тот же образ злодея о'Брайена.
Возьмём высказывание Оруэлла из «Заметок о национализме»: «Кельтский национализм. Валлийский, ирландский и шотландский национализм имеет различные черты, но они едины в своей антианглийской ориентации. Участники всех трех движений выступали против войны, хотя и продолжали говорить, что настроены прорусски, и эта сумасшедшая грань позволяла им быть одновременно сторонниками и русских, и нацистов. Однако кельтский национализм не то же самое, что англофобия. Движущей силой тут является вера в прошлое и будущее величие кельтских народов, и поэтому такого рода национализм имеет сильный привкус расизма. Кельт считает себя духовно превосходящим саксонца — он проще, более одарен творчески, менее вульгарен, менее сноб и так далее, — но за всем этим скрыта обычная жажда власти. Одним из симптомов этого является заблуждение, что Ирландия, Шотландия и даже Уэльс могут сохранить свою независимость, не прибегая к помощи и ничем не будучи обязанными защите со стороны Британии. Среди писателей, хорошо представляющих эту школу мысли, — Хью Макдиармид и Шон О’Кейси. Ни один современный ирландский писатель, даже масштаба Йитса или Джойса, не свободен полностью от следов национализма».
Оказывается, все представители кельтских народов, недовольные английским владычеством (и особенно ирландцы, хотя для них это владычество было особенно обременительным) — просто-напросто «расисты», а «сохранить свою независимость» земли, населённые кельтами, могут лишь благодаря «защите» со стороны Британии, предусматривающей «обязательства» по отношению к империи (ту же систему аргументации мы видим и в случае Индии). Ну а ужас оруэлловского ада «1984» в итоге воплощен в том, что ирландец пытает англичанина.
О британском писателе ирландского происхождения Бернарде Шоу Оруэлл рассуждал в том духе, что, мол, «Шоу, в конце концов, не англичанин, и, возможно, не считает, что его судьба непременно должна быть связана с судьбой Британии». Вполне прозрачный намек...
Нетрудно заметить у Оруэлла и вполне определённые расистские нотки с сексуальным подтекстом. Взять хотя бы следующее его высказывание из его «Заметок о национализме», где он в очередной раз и весьма многословно обвиняет британскую интеллигенцию в недостатке патриотизма по отношению к столь любимой им Англии: «Чуть ли не каждый английский интеллектуал будет скандализован утверждением, что белая раса превосходит цветные, зато в противоположном утверждении он не усмотрит ничего возмутительного, даже если с ним не согласен. Националистической привязанности к цветным расам обычно сопутствует представление, будто у них богаче сексуальная жизнь, и существует целая негласная мифология насчет сексуальной одаренности негров».
Всё это позволяет сказать, что «1984» может быть назван, помимо прочего, произведением, отражающим разочарование английского националиста от ставшего неизбежным крушения Британской империи, которое он и реализовал в форме «политического комикса ужасов».
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: