Журавлиный клин 47
Народ в вагоне прибывал. Становилось шумно и тесно. Обсуждали, почему достался такой вагон, в котором раньше перевозили скот. Людей, конечно, тоже перевозили. Раньше, в войну. Но ведь война окончена. Вот не знает товарищ Сталин, он бы указал кому надо и над народом больше бы не издевались.
Ханна устала стоять, села на чемодан. Ждали, когда поезд тронется. Принесли еду: по две отваренной картофелины и хлеб. Поставили бачок с горячей водой, кружку.
Ханна быстро все съела, как впрочем и все, кто был в вагоне. Наконец-то поезд начал свой путь.
Не смотря на ужасные условия, девушки( это был женский вагон) духом не падали. Настроение было бодрым. Говорили о доме, о том, кто там ждёт, рассказывали о работе в Германии. Большинство хозяев своих проклинали, вспоминали о пережитых ужасах.
Ханна слушала, в разговор не вступала. Думала, как возможно, что бы ее соотечественники, вроде такие порядочные и нравственные, могли так обращаться с девушками. Вспомнила тётю Эмму. Как она не хотела давать Жене никакой одежды, как он зимой ходил почти раздетый, не кормила. Да, пожалуй, немцы не такие уж и милые люди. Но и русские не понятные. Их эмоции, их настроение иногда не поддаются логики. «Ладно буду наблюдать и запоминать,» - решила Ханна.
Она прикрыла глаза. Думать ни о чем не хотелось. Укачивало. Хотелось лечь, вытянуться, но пол был грязным, да и в вагоне тесно. Решила пока так, полусидя. Так и просидела всю ночь. Утром состав пришел на станцию. Почему – то дверь им не открыли. Ханна поднялась. Ноги держали плохо, затекли. «Надо стоять, иначе ходить потом будет тяжело,» - сказала себе Ханна. Девчонки смотрели в «окно», в стене была выбита большая доска. Ей тоже хотелось, но просить не смела. Попыталась подняться на цыпочки, что-то увидеть поверх женских голов, но роста не хватало.
- Эй, галки – сороки, уступите место, - женщина постарше стояла сзади Ханны. Девчонки расступились.
- Иди, не бойся, - женщина подтолкнула Ханну к окну, само тоже сделала шаг вперед.
Станция была небольшая, но народу вдоль вагона ходило много. Ханна увидала знакомое лицо. Непроизвольно выкрикнула: «Аксинья!» Девушка на улице услыхала, повернулась, сразу заулыбалась, видимо, Ханну признала сразу.
- Галька! А чего вас не выпускают?
- Не знаю. Здесь на полу спим.
- Плохо. Провинились что ли чем? Тут, как ваш, еще шесть вагонов. Их тоже не открывают.
Кто-то громко крикнул: «По местам!», и вскоре поезд продолжил путь.
Вагон нахмурился. Факт того, что на станции не открыли двери напрягал. Ничего хорошего из этого не следовало. Приходило осознание, что двери не открыли не просто так. Да и вагон для скота тоже говорил, что к находящимся в нем есть претензии.
Ханна мало, что понимала, но не замечать общего угнетающего настроения не могла. Ей стало страшно. В голову лезли тяжелые мысли. Приходили догадки, что ее раскрыли. И накажут. А Женя помочь не сможет. Да он даже не узнает, где она и что с ней.
Ханна чувствовала, как слезы текут по щекам. Она их даже не вытирала. На душе было тяжело и печально.
- Ты чего это, девонька, как раскисла? – женщина, которая давеча помогла ей пробиться к окну стояла рядом.
- Куда нас везут?
- На родину. Не расстраивайся. Родина в обиду не даст. Мы и так натерпелись. Ты где в Германии была?
- У хозяйки работала.
- А я из концлагеря. Нас американцы освободили. Я тогда чуть ходила. Вышла на улицу – а идти не могу. Меня товарки под руки и на дорогу. Я даже не знаю, сколько мы прошли. А тут телега едет. Немец. Меня да еще одну такую же на телегу и к себе домой. Шесть человек нас. Старуха его поругалась, но не выгнала. Накормили, в сарай на сено пустили спать. Женщины, что покрепче на другой день ушли. А мы вдвоем недели две еще у них жили. Товарка моя разболелась, дело совсем плохо было. Не могла я ее бросить. Но ничего она оклемалась, хозяин нас отвез в большое поселение, а там наши до города на машине переправили.
- Меня, кстати, Валентиной зовут, - женщина посмотрела на Ханну.
- А меня Галей.
- Ну, будем знакомы. Сима – то моя в другой вагон угодила. А тебе как жилось. Гляжу, чемодан у тебя.
- Хозяйка хорошая попалась. Вещи дочки своей мне отдала.
- А дома кто ждет?
- Маманя, да сестра с братом.
- А ты не русская что ли?
- Почему?
- Вроде как говоришь немного с акцентом. Или показалось.
- Показалось. Просто я заикаюсь.
- Тогда понятно. Вон место у окна освободилось, пойдем посмотрим на родную землю. Три года она мне снилась, думала, не дотяну, не увижу.