Журавлиный клин 48
За окном бушевала светлая летняя зелень. И на ее фоне раскореженные и сожженные дома, разруха.
Валентина отпрянула от окна. Со страхом посмотрела на Ханну. Опять взглядом зацепилась за картину разрушений и страданий.
- Что же это здесь творилось? Вся земля снарядами изранена. Что же это за ироды такие, эти фашисты? И какая мать их только родила, будь она проклята, - шептала Валентина.
Ханна смотрела молча. Страшилась. От слов Валентины становилось не по себе. Они отошли от окна. Потом время от времени подходили, но что ни ехали, везде наблюдалась разруха.
- Как же люди такое вынесли? – спрашивала Валентина.
Под вечер опять была остановка, и опять вагон не открыли. К окну приходила Аксинья, велела крикнуть Галю. Та была рада, что хоть кто- то о ней помнит.
- Галька, не попадешь ты в деревню к своей мамане. Шепчутся, что вы неблагонадежные. Куда вас повезут – не знаю. Но ты там сильно то не раскисай. Я это, хотела попросить тебя: дай мне чего из твоей одёжи. Тебе, наверно, не понадобится, а мне к мамане возвращаться стыдно. Хуже нищенки.
Ханна согласно кивнула, полезла в чемодан. Достала первое попавшее платье, отдала Аксиньи.
- Вот благодарствую. Дай Бог тебе доброго здоровья. Погоди, не уходи, - девчонка куда – то побежала, вернулась с большим куском хлеба. – Бери, я экономила, не ела, тете Марусе специально отдала на хранение, чтобы невзначай не съесть. Духом – то не падай. Тебе выжить надо. У тебя муж хороший, детей ему нарожаешь.
Ханна прижимала к себе хлеб. Глаза наливались слезами. Теперь уже сомнений не осталось – домой они скоро не попадут.
Приехали в какой – то большой город. Народу на вокзале – не протолкнешься. И здание вокзала большое, красивое, не разрушенное. Стояли недолго. Ушел состав на перепутье. Стояли всю ночь. Тронулись к утру.
Ехали долго, нудно, голодно. На вокзалах не останавливались, народ не видели. За окном картина сменилась. Разрушенных зданий уже не было.
- Немец сюда не дошел, - комментировала Валентина.
Приехали поздно. Стояли всю ночь. Только под утро открыли дверь.
Женщин встречал конвой. Молоденький солдатик казался не строгим, с доверчивыми глазами. Валентина подошла к нему ближе.
- Ты, касатик, не серчай и не ругайся. Скажи, куда нас привезли. Три года родины не видели, а тут на тебе – охрана.
Парнишка огляделся, убедился, что начальник в штатском далеко: «Здесь фильтрационный лагерь. Но жить можно. Бараки вроде теплые и кормят. Фабрика швейная большая, там будете работать. Вам еще повезло. Остальные поедут дальше. Там уже лагеря, как для врагов».
- Спасибо, касатик, успокоил, - прошептала Валентина. Ткнула в бок Ханну: «Ну что, Галька, не пропадем», и уже тише добавила: «Давай держаться вместе, так спокойнее».
Галька кивнула. Их строем повели в столовую, потом – в барак отдыхать.
- Бери койку верхнюю, а я внизу, под тобой, чтобы мы с тобой видеть могли и низ, и верх, - шептала Валентина.
Так и сделали. Но приехавшие вели себя тихо, права никто не качал. Были, конечно, кто пошустрее, но они не наглели, ни к кому не приставали. Да и то сказать, не за преступления отбывали, а в Германии, насильно угнанные, работали.
Швейный цех оказался огромным. Валентина с Галей сидели за соседними машинами. Друг друга из виду не теряли. Гальке шитво сначала не давалось. Но постепенно к машине привыкла. Строчила уже быстро. Всё бы ничего, но спина затекала. А потом начало тошнить.
Каждое утро выворачивало наизнанку, любой запах вызывал позывы к рвоте.
- Ты чего это, девонька, не беременная ли? - предположила Валентина.
Галька согласно кивнула. Прислонилась к стенке: голова кружилась, девчонка готова была упасть.
- Как это тебя угораздило? Мужика то когда найти успела. Или насильник какой?
Галька отрицательно покачала головой: «Муж. Его служить забрали, а я вот осталась». Дышала Галька тяжело, слова растягивала, заикалась. Валентина ее жалела.