Народное выражение, обычно означающее нерешительность в действиях, мы в названии заменили на более нейтральное, чтобы не шокировать эстетов. Но смысл, наверное, ясен. Война в стиле "как бы хуже не вышло, как бы кого не обидеть" до добра еще никого не доводила.
Договор в Сан-Стефано
Б.Григорьев
Источник: статья русского дипломата и публициста Ю.С.Карцова «За кулисами дипломатии», см. журнал «Русская старина» том CXXXV за 1908 год.
Юрий Сергеевич Карцов (1857-1931) затрагивает события конца русско-турецкой войны 1877-1878 г.г. и даёт оценку Сан-Стефанскому мирному договору, положившему конец этой войне.
В начале статьи он касается секретного Рейхштадтского соглашения, заключённого Россией с Австро-Венгрией в 1876 году ввиду сербско-турецкой войны 1876 года и вероятностью русско-турецкого конфликта. России нужно было добиться нейтралитета Австро-Венгрии, для чего в Рейхштадт для встречи с императором Францем-Иосифом прибыл Александр II. Странность этого договора состояла в том, что он …не был оформлен ни формальной конвенцией, ни общим протоколом (?!), а лишь двумя независимыми между собой и противоречившими друг другу записями министров иностранных дел Горчаковым и Андраши. Горчаковский вариант предусматривал, что территория Боснии-Герцеговины будет аннексирована в основном Черногорией и Сербией, а Австро-Венгрия должна была получить лишь небольшой приграничный кусок её территории. На практике всё вышло наоборот: вся Босния-Герцеговина была присоединена к Австро-Венгрии.
Не станем критиковать действия прославленного русского дипломата Горчакова – предоставим сделать это царскому дипломату Ю.С.Карцову. «Невыгодность соглашения с Австро-Венгрией слишком била в глаза», - пишет Карцов. – «Австро-Венгрия предоставляла России воевать, сама сохраняла свободу действий, а за нейтралитет подобного рода требовала себе Боснию и Герцеговину». (Добавим от себя, что опасность со стороны Вены дамокловым мечом нависла над русской армией в Молдавии и на Дунае, и наши генералы каждый день ждали, когда австро-венгерские «нейтралы» ударят нам во фланг или в спину. Б.Н.).
В Петербурге лелеяли было мысль о нанесении по австрийцам упреждающего удара, но тут же возникло суровое лицо германского канцлера О.Бисмарка, который заявил, что Австрия нужна ему «для политического равновесия» в Европе и что он не допустит этого. Последовавшие Константинопольская конференция (ноябрь 1876 г. – январь 1877 г.) с участием послов великих держав Европы и подтвердивший её решения Лондонский протокол (март 1877 г.) ещё более осложнили положение России: турки отвергли и постановление конференции, отказавшись проводить политические реформы в Боснии и Герцеговине, и не признали решения протокола, назвав его вмешательством во внутренние дела Порты.
3(15) января 1877 года Россия была вынуждена подписать с Австро-Венгрией т.н. Будапештскую военную конвенцию, которая подтвердила положения Рейхштадтского соглашения о независимости Болгарии, Румынии и Албании и о нейтралитете Австро-Венгрии в предстоящей войне России с Турцией. Австро-Венгрии предоставлялась свобода в выборе момента и способа занятия Боснии-Герцеговины, она обязывалась не вмешиваться в военные действия на территории Болгарии, Румынии и Сербии, а Россия - не вмешиваться в военные действия – в Сербии, Черногории и Боснии-Герцеговине. Россия получала возможность вернуть юго-западную Бессарабию, утраченную по Парижскому миру.
Начав войну с турками, Россия оказалась в зависимости от настроений, царивших в Вене. Настроения эти были в основном антироссийские, но был и страх столкнуться с «русским медведем». Положение русской армии, действовавшей за Дунаем, Карцов характеризует строками стихотворения:
…тяжёлый низкий шар,
На тонком волоске висящий.
Россия должна была неукоснительно держаться положений Будапештской конвенции, всё время опасаясь, что австрийцы выдернут свою руку из нейтрального рукопожатия с русскими и отдадут её нашим врагам англичанам. Но слава Богу, Вена соблюдала условия Будапешта и обеспечила тыл нашей армии. Последовавший после войны разрыв Вены с Петербургом некоторые эксперты объясняли коварством австрийцев. Карцов категорически отвергает такое объяснение и всю вину за разрыв приписывает Горчакову.
В ноябре 1877 года в нашей главной квартире, находившейся тогда в г. Порадиме, стали готовить мирное соглашение с турками. О Будапештской конвенции военные авторы ничего не знали и в своём проекте отразили собственное видение судеб Боснии-Герцеговины и границ Болгарии. Первой они предполагали дать автономию, в выработке условий для которой допускалось участие Австро-Венгрии. Границы же предполагаемого государства «Болгария» авторы определяли произвольно, в «пределах болгарской нации» и в размерах никак не меньших, чем это предполагалось Константинопольской конференцией. Противоречия с положениями Будапештской военной конвенции, как мы видим, весьма существенные и носили явную антиавстрийскую тональность.
Карцов спрашивает: зачем военные полезли не в свою сферу, в дипломатию? Не лучше ли было им оставить политические вопросы до созыва мирной конференции и заняться вопросами, находившимися в их компетенции, например, передачу нам флота, крепостей, допуск русской армии к стенам Царьграда и т.п.? Вместо этого они преждевременно открыли свои карты и наступили на больную пятку австрийцев.
Порадимский проект попал на экспертизу к уважаемому Александру Михайловичу. И каково же оказалось его мнение? Вместо того чтобы скорректировать его в духе Будапештской конвенции, он полностью его одобрил и отправил на отзыв императору Францу-Иосифу и кайзеру Вильгельму II. Почему он так поступил, Карцов объясняет: уступка Боснии-Герцеговины Австрии до сих пор скрывалась от общественности, и если бы в России, в разгар панславистских настроений, узнали, какой ценой достался нам нейтралитет Вены, прославленному нашему дипломату головы бы не сносить. Горчаков, конечно не без согласия императора Александра, предпочёл ссориться с австрийцами, нежели выставлять себя на поругание русским патриотам.
Реакция Вены была предсказуемой: Австро-Венгрия присоединилась к «европейскому концерту» и, разуверившись в России, стала искать сближения с Англией. Кроме морального вреда – обвинения в вероломстве, действия Петербурга нанесли вред и положению нашей армии, переваливавшей через Балканы. На море господствовал турецкий флот, к которому в любое время мог присоединиться английская эскадра. «На алтаре какого-то фантастического общественного мнения с лёгким сердцем старый канцлер принёс в жертву и безопасность сообщений действующей армии, и международное положение России», - писал Юрий Сергеевич.
Отправлявшегося для заключения мира с Турцией графа Н.П.Игнатьева (1832-1908) канцлер даже не удосужился ознакомить с содержанием Будапештской конвенции, и граф уехал с мыслями в голове взять к Сан-Стефанскому миру в качестве прелиминариев положения Константинопольской конференции. Когда мир был заключён, старый князь, не моргнув глазом, рассказывал дамам в гостиных, что Сан-Стефанский мир – дело рук графа Игнатьева и для него явился сюрпризом. Николай Петрович о военной конвенции узнал совершенно случайно от проговорившегося генерала Н.Н.Обручева (1830-1904).
В это самое время происходил оживлённый обмен телеграммами между главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем (1831-1891) и Александром II. Решался жгучий вопрос: заключать ли с турками мир или идти на Константинополь. Игнатьев выступал за то, чтобы русская армия заняла позиции на Босфоре. Император, связанный данным Англии словом, что Константинополь брать не будет, резко возражал против этого. Игнатьев возражал, обещая в сам Константинополь не входить, а расположиться у его стен. «А затем европейские державы попросим пожаловать в Одессу на конгресс. Одесса – центр культурный, куда приехать князю Горчакову во всех отношениях будет легко и удобно», - не утерпел съязвить Николай Петрович. Государь уступил и дал приказ Николаю Николаевичу идти на Босфор.
С этими благостными надеждами Игнатьев выехал из Петербурга.
За Дунаем его сразу постигли жестокие разочарования: заехав по пути в Рущукский отряд, он узнал от его начальника наследника Александра Александровича, что с турками уже заключили перемирие, и военные действия остановлены.
- Я хотел брать Шумлу, - сказал ему будущий император Александр III, - а великий князь взял да и заключил перемирие.
Игнатьев тотчас бросился к главнокомандующему, брату императора, третьему сыну Николая I, и спросил, а как же телеграмма государя. Его высочество от ответа уклонился. Тогда Николай Петрович поторопился к генералу Г.Д.Чингизу (Чингисхану)[1], товарищу по Пажескому корпусу, в ведении которого находился военный телеграф, и стал укорять его за то, что тот утаил телеграмму императора к своему брату с приказом идти на Босфор. Губайдулла Джангерович заверил графа, что сам передал телеграмму в собственные руки главнокомандующего. Игнатьев снова вернулся к Николаю Николаевичу.
- Ну, да, - промямлил тот, - телеграмму я получил, к сожалению, слишком поздно. Турки наши условия приняли, а я дал слово, что как только они наши условия примут, я заключу перемирие.
Как говорится: хоть стой, хоть падай. Игнатьев устоял.
А после подписания 19 января 1878 года перемирия положение русской армии стало вдруг безвыходным. Ввиду непреклонности русских требований о независимости Болгарии турки обратились за помощью к Англии, а Австро-Венгрия объявила о мобилизации армии. Сомнений в том, что Румыния, воевавшая вместе с нами против турок, переметнётся в австрийский лагерь, ни у кого не было. Ровно через 2 недели после подписания перемирия английская эскадра бросила якорь у Принцевых островов в Мраморном море. Русская армия оказалась в кольце, и воевать против армий четырёх стран она уже не могла. А нашим дипломатам оставалось только цветочками риторики прикрыть наготу фактической капитуляции и из победы над турками спасти, что только можно, с горечью заключает Юрий Сергеевич.
Остававшаяся дружественной Германия, благодаря натянутым отношениям Горчакова с Бисмарком, тоже отошла в сторону. Бисмарк спрашивал Горчакова, на каких условиях Россия заключает мир с турками, а князь высокомерно отвечал «на почётных». Если бы Россия попросила Берлин заступиться, то возможно Германия и попыталась бы что-нибудь сделать для нас, но Россия не просила, и Германия заняла чисто наблюдательную позицию.
Игнатьев пытался убедить главнокомандующего передвинуть армию к Босфору, в том же духе действовал на него и Петербург, совещание за совещанием шло в штабе Николая Николаевича. Последовавшие 2 недели после перемирия были, по мнению Карцова, подарком судьбы, но военные моряки Черноморского флота не нашли возможным тягаться с англичанами, а турки возводили укрепления и собирали разбитые войска. То, что графа не ознакомили с содержанием Будапештской конвенции, он воспринял как признак недоверия со стороны императора, а потому, пишет Карцов, Игнатьев, не желавший становиться мальчиком для битья, прекратил сопротивление и 19 февраля подписал мирный договор.
Карцов пишет, что начиная войну с Турцией, Александр II опасался, чтобы она не превратилась в войну с Европой, как это произошло во время Крымской войны, а потому и двойственность при назначении командующих армией. При наличии блестящих таких полководцев, как А.И.Барятинский, генералы Д.А.Милютин и др. он пригласил на роль главных в армии своих послушных братьев Николая и Михаила. Поэтому он и Николаю Николаевичу дал невнятное указание, а тот читать между строк не умел и требовал ясного и категоричного ответа. А когда ответ пришёл, было уже поздно.
Так что свою миссию Николай Николаевич исполнил с усердием, достойным лучшего применения. В неудачном завершении войны, пишет в завершении своей статьи Карцов, он не виноват: «Причиной этого является избыток осторожности и нерешительности императора Александра II”. А ещё больше виноваты завистливые царедворцы, которые мешали выдвинуться на первые роди людям талантливым и патриотичным.
От себя добавим: русским патриотам осталось только вспоминать о блестящих военных и дипломатических успехах времён Петра I и Екатерины II.
[1] Губайдулла Джангерович Чингисхан (1840-1809), этнический казах, был сыном последнего хана Букеевской орды.
