Глава 19
Алёна
После завтрака, оставив Елисея дома, я поехала на гольф. Сегодня пропустить этот важный момент было никак нельзя: мне пришлось наблюдать, как со своей давней подругой играет крупный чиновник из министерства культуры – Роман Аркадьевич Самоцветов, человек, как и все крупные руководители, властный и самолюбивый. Потому мне и близкой подруге, с которой работаем в художественной галерее, пришлось радостно хлопать в ладоши всякий раз, когда он бил клюшкой по мячу, смеяться и приговаривать:
– Какой классный удар!
Впрочем, не так уж мне и противно, поскольку Самоцветов – давний друг моего отца. Они когда-то вместе занимались бизнесом, потом их пути разошлись, но оба остались добрыми приятелями. Собственно, поэтому и удалось устроить Елисея в этот университет.
– Твоему отцу не нравился гольф, когда он был здесь, но в Питере он всё время в него играет, – заметил Роман Аркадьевич, когда мы шли по полю.
– Да.
– Жаль. Могли бы с ним тут как следует сразиться. Почему же он не получал удовольствия от гольфа раньше, и только сейчас пристрастился к нему?
– Наверное, ему нравится играть в дождливую сырую погоду, – улыбнулась я.
– Может быть, – согласился Самоцветов. – Кстати, у твоего мужа хорошо идут дела в университете?
– Да, благодаря вам. Спасибо, что поговорили с ректором.
– Ну, мелочи, – отмахнулся Самоцветов. – Ты достойная дочь своего отца, а мы с ним, как тебе известно, хорошо знакомы. Полагаю, что ректор сделает испытательный срок коротким. Но если не так, то скажи мне, и я поговорю с ним.
– Благодарю вас за заботу и участие.
– Кстати, Алина, а почему каждый раз, когда я вижу профессора Радугина, он выглядит таким подавленным? Он такой всегда?
Я не нашлась, что ответить, только посмеялась застенчиво. Не стану посвящать Самоцветова в особенности моей семейной жизни, как бы хорошо мы друг к другу не относились.
***
Елисей
Хоть я и страшно разозлился на Костика, но всё равно на следующий день, ровно в 10 утра, пришёл в клинику имени Земского. Поднялся на диагностический этаж. Сказал, что меня записал доктор Бережной. Приняли сразу же. После того, как результаты были готовы, пригласил к себе в кабинет онколог – Юрий Сергеевич Егоров.
– Вы проходили эти исследования в другой больнице? – первое, что спросил он.
Я помотал головой.
– Мы диагностировали у вас рак поджелудочной железы. В вашей ситуации лучше будет пройти химиотерапию, чем делать операцию.
– Вы имеете ввиду... что это неоперабельно? – спросил я тревожно.
Доктор поджал губы и отвёл взгляд, из чего пришлось сделать однозначный вывод. Видимо, совсем дела мои плохи, раз даже врач ничего говорить не хочет.
– Сколько у меня времени? Сколько месяцев мне осталось жить? – я начал пристально смотреть в глаза Юрию Сергеевичу. Он глубоко вздохнул и назвал цифру «три». Потом назначил мне курс лечения, выписал препараты, сказал, когда приходить на процедуры. Дал рецепт, я что-то записал в блокнот, хотя делать этого совершенно не хотелось. К чему стараться и мучиться, если уже виден вход в чёрный тоннель?
Вышел от Егорова, сел в лифт. Рядом стояла красивая молодая женщина в белом халате. Посмотрев на её бейджик, я удивился: оказывается, она заведующая отделением неотложной помощи. А я думал, что на такие высокие должности назначают только людей в возрасте, молодым нет такого доверия. Пока мы ехали, доктор Печерская разговаривала с кем-то по телефону.
– Нет, Никита, я не скажу тебе данные усыновителей.
– Почему? Я же родной отец мальчика и хочу его вернуть! – прозвучало в трубке.
– Потому что у малыша уже есть родители. Пусть не родные, но, прости, ты от него сам отказался. Я видела документы, Альбина мне показывала.
– Это была ошибка. Я кардинально изменился!
– Прости, поезд ушёл, – и она положила трубку, а я сделал вид, что не слушаю.
«Какие проблемы у людей, надо же, – подумал, когда выходил из клиники. – А мне совсем скоро всё это станет безразлично».
***
Надя
С тремя коробками пиццы, благо они не слишком тяжёлые, после обеда я пришла на киностудию. В одном из павильонов снимается сериал, к созданию которого имею непосредственное отношение, как сценарист.
– Эпизод 415, подготовиться к съёмке! Так, приготовились! Через пять минут начинаем снимать, – послышался зычный голос помощника режиссёра. – Все наготове!
Мне пришлось ждать, пока снимут эпизод, и когда актёры собрались в кучку, обсуждая детали съёмочного процесса, я обрадовала их известием о пицце. Они, словно дети к маме, кинулись ко мне, радостно галдя:
– Пицца! Кажется, я сейчас упаду в обморок от голода, – заявил один актёр, который вечно играет нелепых толстяков. Амплуа у него такое, потому что очень подходит внешности и характеру. Потому в кадре он выглядит очень естественно – играть же приходится самого себя. Да мне вообще нравится работать на киностудии. Здесь так много всего интересного! А главное – постоянный хоровод людей не даёт погружаться в печальные воспоминания. Не оставляет ни минуты спокойного времени, чтобы начать смотреть в прошлое и вспоминать Елисея Радугина.
***
Елисей
Вернувшись на работу, я заперся в кабинете и сидел, равнодушно глядя в чёрный экран монитора.
– К чему беспокоиться о том, чтобы дожить до зимы? В конечном счёте, ты все равно умрёшь, – сказал своему отражению в полированной поверхности. Потому, когда рабочий день закончился, – несколько часов я потратил на то, чтобы привести свои дела в порядок («На тот случай, если крякнусь внезапно», – подумал с горькой усмешкой), – а ближе к вечеру позвал Лёху с собой посидеть в караоке. Ни голосов, ни слуха у нас нет, и песни мы не поём, а орём. Но зато, когда ты пьяный вопишь какую-нибудь старую композицию, на душе становится легко и беззаботно. Настолько, что совершенно забываешь о грядущем.
Мы хорошенько посидели. Так, что Лёху мне пришлось тащить на себе до такси, а потом до дверей его квартиры, благо он живёт один, и никто не стал бы ворчать, глядя на нас нетрезвых. Я хотел было друга расположить в спальне, но силы кончились, когда волок его мимо дивана в гостиной. Туда и уложил, а сам сел в уголке. Под похрапывание Лёхи стал говорить:
– Когда мы были в старшей школе, мы так много пели. Помнишь? Пели, когда ели. Пели, даже когда учились. Ты не спишь? Ах, ну да. И что теперь, дружище? Мир так несправедлив ко мне. Так несправедлив! Кажется, кое-кто тоже напился, – я закрыл глаза рукой и, роняя слёзы, тихонько запел, вспомнив тот момент, когда впервые увидел Надю:
– Когда вода всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока на берег тихо выбралась любовь…
Я тут же вспомнил песню Высоцкого и продолжил:
И растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…
Я сделал паузу. Встал и, раскинув руки, заорал так, что слышно меня было, наверное, по всей округе:
– Я поля влюблённым постелю
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу – и значит, я люблю!
Я люблю – и, значит, я живу!
Лёха даже проснулся. Потёр глаза, посмотрел на меня удивлённо.
Я замолчал, допев куплет, зло смахнул слёзы с лица.
Друг недовольно пробормотал что-то и уснул.
На следующий день ситуация повторилась с точностью до наоборот: пришлось Лёхе, который протрезвел, везти меня домой. Я ведь не просто так сидел у него в гостиной, пока он спал. Нашёл в холодильнике недопитую бутылку коньяка и выпил, запивая кофе с молоком.
Когда друг выгрузил меня теперь уже в моей гостиной, то спросил ворчливо, глядя на моё грустное лицо:
– Ты не слишком увлёкся этой своей подавленностью?
– Три месяца… Братан, понимаешь… у меня рак. И мне сказали, что я ничего не смогу поделать. Я могу только пить. У меня нет хобби, нет веры в религию. Что делают другие в подобном случае? Скажи мне откровенно.
Лёха, придавленный тяжёлым известием, молчал.
Тогда я решил сменить тему.
– Как думаешь, я живу очень скромно?
– Это я живу очень скромно, – ответил он недовольно.
– Я только и делаю, что выслушиваю. Независимо от моих желаний, я всегда терпеливо делал то, что хотел мой отец. И, подчиняясь, не делал того, чего он не хотел. Но, возможно, мне пора закончить с этим. Я так жалок, не так ли? Это вся моя жизнь, не так ли, Лёха? Пришло время жить согласно своим желаниям. Думаю, могу себе это позволить.
Я встал и пошёл к балкону.
– Эй! Куда ты собрался? – тревожно воскликнул друг.
– Облегчиться!
– Эй! Туалет с другой стороны, приятель!
– Хочу здесь! Сейчас! Я же сказал: буду жить, как хочу.
Вышел на балкон, глубоко вдохнул. Коттеджный посёлок вокруг ещё спал. Или мне так только кажется? Сколько времени вообще?
– Эй! Что ты делаешь? Просто потерпи, – завопил Лёха, увидев мои движения.
– Я хочу жить, как хочу. Жить в соответствии со своими пожеланиями.
– Если в интернете появится заметка о профессоре, поливающем с балкона, твоей карьере конец! – громко предупредил меня Лёха.
– А ну, заткнитесь там! – вдруг послышался чей-то голос. Кажется, это один из соседей не выдержал наших воплей. – Это не в первый раз. Знаете, сколько сейчас времени?
– Извините! Мой друг слишком много выпил, простите нас, – закричал Лёха в сумерки.
– Когда ребёнок делает подобное, можно понять! – продолжил возмущаться сосед. – Но он взрослый человек!
– Простите, очень сожалею, он просто слишком много выпил. Это больше не повторится.
Пока они там перекрикивались, я, так ничего и не натворив, вернулся в комнату. Но, послушав болтовню, разозлился и вернулся на балкон.
– Я что, музыку врубаю на всю катушку? – заорал я соседу. – Почему вы всегда приходите, проверяете нас?
– Да что с тобой творится, Радуга?! – прошипел Лёха. – Извините!
– Вам нечего делать, и вы интересуетесь происходящим в соседнем доме? – крикнул я снова.
– Извините, – добавил от нашего лица друг.
– И такой человек называет себя профессором?! – сосед злобно зашёл в дом – хлопнула дверь.
Ругаться стало не с кем, мы вернулись внутрь.