18,7 тыс подписчиков

Письмо матери

24 сентября 202424 сен 2024

4 мин

Всем привет, друзья!

Сейчас в посёлке «Сибиряк» осталось всего несколько домов. Деревянные, с неустроенными усадьбами, они вытянулись вдоль дороги на Камень. Большинство жителей в разное время переехало на центральную усадьбу колхоза, другие собираются переехать нынешним летом.

Однако в войну «Сибиряк» был шире. Тогда среди этих берёзовых колков жило больше ста семей. На свои средства село построило для фронта самолёт и танк. Благодарственная грамота за это от Верховного главнокомандующего до сих пор хранится у одной из женщин.

Поразительно, как много отдало на алтарь народной победы это маленькое, обыкновенное алтайское село. Каждый двор считал за долг послать на фронт тёплые вещи, вложив в посылку впридачу замешанные на сале лепёшки, едва ли не последнюю банку топлёного масла. Отсюда, как и из других мест, ушли в сраженье почти все мужчины, а вернулся, считай, один из трёх.

Во всяком случае, из семерых Головиных уцелел один. Да и того долгое время в сельсоветских списках числили погибшим. Но он уцелел, вернулся с орденами, работает в той же бригаде. Зовут Фёдором. Разговорились с ним, и за шутками его, за дерзкой и ловкой речью сразу встала былая воинская хватка.

А тут вступил в разговор сторож бригадный Николай Дмитриевич Чеканодский. Этот другого склада, неторопливо достал фронтовой расшитый кисет. И пошло дорогое-памятное: «Ты с кем шёл? В сто тридцать четвёртом танковом? А я с особым истребительным. Почти рядом...».

Николай Дмитриевич до войны был депутатом Верховного Совета республики, а в войну рядовым солдатом до Берлина дошёл. Лицо смуглое, кавказское, словно до сих пор не смыт с него пороховой дым. Седые усы щёткой. Такие дрались в своё время и под Полтавой, и под Шипкой, и в Отечественную шли по каждой из тысяч фронтовых дорог.

Однако все эти встречи в посёлке и разговоры, несмотря на их значительности, отступили перед той главной встречей, которая состоялась вечером. Так бывает, когда идёшь по незнакомой местности — напрямик по высокой траве, мимо цепких кустов, всё узнавая вокруг и примечая. Поднимаешься, не ведая ничего, на пригорок, и замираешь от неожиданности: такая пронзительная даль открывается перед глазами.

Встреча произошла в низеньком белёном домике. Закатные лучи солнца окрасили в нём всё. Трудно и неловко поначалу было расспрашивать, поднимая пласты слежавшегося горя. Но Ольга Игнатьевна вела свой рассказ спокойно. Верно, все слёзы были выплаканы ещё тогда, когда почтальон в разное время принёс ей четыре похоронных. Она, словно, даже рада была поговорить о своих сыновьях, вызвать их на время из глубины памяти. Рассадить мысленно за столом и полюбоваться. И даже улыбалась слабо, а глаза под воспалёнными веками теплели. Гордится она своими ребятами.

Михаил — старшим был, первым и ушёл на фронт. Больше других горевал о нём председатель. Такой разносторонний был механизатор. На первого на него пришло и извещение: «При деревне такой-то, в атаке подорвался на мине. Вёл себя геройски». Она перебирает их по очереди. Назовёт, поднимет глаза, словно окликнет по имени и позовёт со двора. Кузьма, Павел, за ним уже Гриша. Но что обидно, ни один за четыре года не смог выбраться в отпуск. Хотя что тут скажешь и как не понять: такая война гремела. Как уедешь домой, если враг насел. «Ведь они у меня упрямые были...».

Принесёт почтальон извещение — и только ночь на материнское горе, на слёзы и жалобы. А утром надо на ферму, где ждут недоеные коровы или на бригадный ток. Рук колхозных не хватало, а надо кормить Россию. Спрячь горе, застегни его покрепче старенькой телогрейкой. Сдержанно, как во все времена, было оно. Не исходило в крик, разве так, с соседкой, в общем тихом плаче.

Только раз не смогла она выйти на работу, когда погиб самый младший — Григорий. Повестка на него пришла неожиданно, когда ему едва за шестнадцать перевалило. А он был ей рад. Пришёл вечером с сенокоса (на машинах он уже заменял старшего) — пропахший бензином и травами, с колокольчиком в светлых волосах: — Ну и ладно, — сказал весело, — собирай, что ли, мать.

— Ошибка же, Гриша, — робко возразила она. — Тебе же только на следующий год.

— Не всё ли равно. Воевать надо, — ответил он как большой.

Когда уходил утром в контору, где ждал призывников грузовик, сложил и спрятал вместе с карточками и документами похоронную на старшего, особенно любимого брата, словно там, в предстоящих схватках, собирался предъявить кому-то счёт за его раннюю гибель.

Сам он не дожил до конца войны совсем немного. Служил танкистом. Легко представлять его — уверенного, белозубого — на любом горизонте той минувшей, не виданной по размаху битвы. Среди тех, кто страну свою гордую отстоял и соседям помог, кто сходу в города врывался на боевых своих машинах.

— Воевали они хорошо, — откликается мать на затянувшееся молчание, словно боится, что кто-то ненароком может усомниться в этом. О младшем ей вспоминать трудно. И без того худенькое лицо морщится скорбно и левая рука все теребит и теребит нервно клеёнку стола. Восемьдесят семь лет — возраст. В мягкой фланелевой кофте, тёмной юбке и тёмном клетчатом платке, она сейчас как скорбь о всех погибших за Родину.

Когда на сельской площади открывали мемориальную доску героям войны и был митинг, она, неграмотная, просила: «Найдите о Плешковых. Прочитайте». И стояла с закрытыми глазами, вслушиваясь в имена своих детей. Узнавая и не узнавая: какие они стали торжественные. А они словно выходили из тесных рядов, росли и распрямлялись, становясь частицей вечной памяти и славы. И она рядом с ними и их товарищами — а как же без матери?

В. БАРУЛИН, Каменский район Алтайского края (1968)