Литературные дороги часто дарят нам неожиданные встречи и знакомства.
XXXIII Международный Аксаковский праздник в 2023 году был посвящен
200-летию Ивану Сергеевичу Аксакову (1823–1886), русскому публицисту,
издателю, поэту и критику.
Программа Аксаковского праздника была насыщенной, делегация гостей
посетила места, связанные с семьей Аксаковых, и везде нас встречали хлебомсолью, поили-кормили местным кумысом, чаем с молоком, квасом, яблочной пастилой, угощали национальными блюдами на меду чак-чак, баурсаком и другой выпечкой. Гостей щедро одаривали липовым, гречишным мёдом в сувенирных упаковках, мёдом в сотах, ведь всем известно – Башкирия
традиционно славится своим экологически чистым мёдом.
Самым дальним в нашей поездке был городской поселок Белебей, почти
200 километров от Уфы, где и состоялся круглый литературный стол «Новые
смыслы Аксаковского наследия».
На всех мероприятиях праздника активно выступала директор музеязаповедника Ф.И. Тютчева «Овстуг» (Брянск) Оксана Михайловна Шейкина,
знакомила аудиторию с интересными докладами, в ней сразу узнавался
подвижник своего дела, человек увлеченный и неравнодушный.
Три насыщенных дня пролетели быстро. Пора было расставаться. Город с
раннего утра затянуло плотным туманом, многие самолеты из-за молочной
пелены не смогли по расписанию совершить посадку. Задержали и наш рейс
Уфа-Москва.
В зале ожидания аэропорта мы оказались с Оксаной рядом. Слово за слово,
разговорились о поэзии Тютчева, о близком юбилее поэта. Музей-заповедник
Ф.И. Тютчева «Овстуг» живёт большими планами, они реализуются в
разнообразных музыкальных, театральных, изобразительных проектах, в том
числе литературный тютчевский конкурс «Мыслящий тростник».
Оксана Михайловна загорелась идеей привезти выставку в Беларусь.
Обычно так и завязываются межгосударственные культурные связи и личные
отношения.
На память директор музея подарила мне великолепно изданный
миниатюрный томик «Ф.И. ТЮТЧЕВ. ИЗБРАННОЕ». По приезду домой
последовала литературная переписка.
– Хорошо бы перевести стихи Федора Тютчева на белорусский язык, –
поделилась со мной Оксана Михайловна.
Стоящее дело. Предложила своей давней приятельнице из Гродно, коллеге
по литературному цеху, учительнице литературы, талантливой поэтессе Галине
Самойло сделать несколько переводов из Тютчева на белорусский язык. Она
тонко чувствует классическую русскую поэзию, ее мелодику, размер, ритм,
язык.
Одно из любимых моих стихотворений «Накануне годовщины 4 августа
1864 года», предложила Галине именно это стихотворение.
Но вернусь к одной знаменательной лично для меня книги, с нею,
собственно, все и началось.
Пятьдесят лет храню старый сборник рассказов Юрия Нагибина в
оранжевой обложке «Ты будешь жить» (издательство «Современник», 1974г.).
Книга настольная, читана-перечитана, но из всех рассказов «Сон о Тютчеве» –
стоит особицей, с тех давних пор не дает мне покоя, часто возвращаюсь к нему.
Казалось бы, книга та же, на полях вся исписана моими карандашными
заметками, замечаниями, вопросами. Понимаю, на протяжении жизни менялась
сама, вслед за пытливой мыслью Нагибина пытаюсь проникнуть в тайнопись
поэтической природы творчества самого Федора Тютчева.
Слово «сон» в заголовке у Нагибина не случаен. Темы дороги, сновидений,
смерти волновали поэта всю жизнь. Биографию поэта-дипломата писатель
изучил основательно, особенно любовную историю с Лёлей Денисьевой. Не
было бы ничего удивительного, если бы откликнулся коллега Тютчева,
талантливый поэт, но Нагибин – не поэт, не от того ли его интерес так
притягателен. И выбранная тема загадочная – природа поэтического созидания.
Юрий Нагибин, как никто другой определился в крохотном рассказике, что
же такое рождение поэтической мелодики, точной пригнанности ее строки,
придание совершенству законченной формы мысли и чувства. Проза самого
Юрия Марковича наполнена поэтической чувственностью, порой яростной, с
особым темпераментом русской речи, богатой и редкой, переполненной
интуитивными предчувствиями, ожиданиями любви, неизбежной
трагедийностью и потерями.
И какой контраст! В стихотворении Тютчева такие простые слова, а у
златоуста Нагибина, наоборот, речь льется, слова переливаются драгоценными,
редкими каменьями, рассказ наполнен несказанной красотой, текст благоухает,
как в сказочном, вечнозеленом саду.
Писатель не страшится говорить от имени поэта, порой удивляешься
интуиции Нагибина, так заразительно и достоверно звучит его рассказ. Можно
ли ему верить? Времена разные, но у Нагибина с поэтом один возраст, один и
другой много познали в любви, пора подводить жизненные итоги.
«Он шел и думал. Наша любовь дала жизнь трем детям, я совершил
жалкий жест порядочности и «простер над ним отцовскую длань», попросту
усыновил их. Но что значит эта формальность в глазах света? И дети,
которых она безмерно любила, усугубляли ее муки…»
Перед нами согбенный старик, «ноги мозжило его», и только к вечеру боль
отступала, и он мог выйти на прогулку, «и сам ощущал, как странен его
медлительный, шаркающий шаг, приличествующий какому-нибудь
подагрическому сановнику или генерал-ревматику, а не худому, ариэлевой
невесомости и незаземленности поэту».
Со дня смерти Елены Денисьевой, его бедной Лёли, гражданской жены и
последней страстной любви прошел год. Но память о ней не отпускала Федора
Ивановича, страдания измучили его душу, ему надо было освободиться от
невыносимой внутренней боли. Он в ожидании пробуждения новых
поэтических строк, надеется, что они вытеснят на какое-то время старую боль,
дадут ему краткий перерыв от мучительных терзаний.
Смерть Лёли подкосила поэта, через год последуют скоропостижные
утраты двух их общих детей – старшей Елены и маленького Коленьки, потом
смерть матери, любимого старшего брата…
Вечерняя дорога успокаивала, но рождение поэтических строк шло
мучительно. «…обычно в дороге, когда стихи начинались смутным шумом,
словно далекий морской прибой, затем в мерном шуме этом прозванивали
отдельные слова и вдруг чудно сочетались в строку. Он становился как бы
вместилищем некой чужой работы».
Речь Юрия Нагибина так вещественна, магически убедительна, что мы
верим его предсказаниям, как будто эти слова принадлежат самому Тютчеву.
Прозаик провидчески от имени Тютчева предсказывает в будущем появление
поэта Осипа Мандельштама.
«И вот оно – сказалось сразу двустрочием:
Были очи острее точимой косы
По зигзице в зенице и по капле росы…
Что будет с очами «острее точимой косы»? Нет, не пришло еще время для
этих стихов, оно придет через век, быть может, чуть раньше. Он еще раз, словно
прощаясь, повторил вслух эти строки и дал им уйти в горло другого, грядущего
поэта… Он, как птицу, выпустил стихи из ладоней, но к острому сожалению
примешивалась взволнованная убежденность, что стихи сегодня непременно
будут».
Далее Нагибин вспоминает строки другого поэта – Иннокентия
Анненского. И этот творческий прием срабатывает в рассказе, расширяя круг
продолжателей тютчевской традиции.
«Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя, –
сладко сказалось в сердце.
Нет, и для этих стихов еще не настало время. Их скажут потом, лет через
пятьдесят. Надо что-то оставить будущим поэтам, чтоб новыми голосами
понесли в мир его слово…
– Стоп! – пусть, пусть все это скажет в свой час другой во утоление
собственной боли».
Предыдущие жены утонченного европейца Тютчева, потерявшие свои
разумные головки от обаяния его красноречивого остроумия, внутренней
свободы, беспечного поэтического дара, были немками. Эти благодарные
женщины могли упорядочить быт поэта, заплатить его старые долги, быть
преданными и бесконечно терпеливыми. Но юная Лёля Денисьева, будущая
фрейлина, ровесница его старших дочерей, выпускница Смольного института,
русская всей душой, без оглядки на мнение высшего света, родни обрушила на
него всю страсть своих первых чувств, покорила поэта своим безотказным
служением и высокой жертвенностью. «Она сразу превзошла его в мощи,
цельности и одержимости чувства. Он устремился за ней, поднялся выше
своих обычных сил, опалил крылья, рухнул, но, поддержанный ее мужеством и
отчаянием, повис между небом и землей…».
Боже мой! Как она ждала его, нетерпеливо, жадно до слепого
самоотречения. Все внутри замирало, томилось, она каменела, молчала,
разговоры ее отвлекали от внутреннего монолога с поэтом. И сама она
превращалась в какое-то странное существо, в преданную собаку…
Посторонние шумы, движения, шорохи, оклики мешали ей
сосредоточиться на любимом. Поэт уже седой, мятущийся, но отзывчивый,
полный сил и легкого движения был ни на кого не похож из окружения юной
девушки. Наедине он нашептывал ей запретные слова, от них она вспыхивала,
горели щёки, лоб, уши, руки вдруг зябли, пальцы дрожали, было трудно дышать
и сердце начинало трепетать. Вот сейчас она обессиленно упадётет и не
встанет, от слабости мутило, по всем признакам – первая беременность.
Вся ее прошлая счастливая жизнь закончилась, она готова была сражаться
за свое счастье, плата – любая цена, даже самая страшная, отречение от всех и
всего. Их обоюдная страсть ослепляла, мир сжимался до узкого пространства
межвременья, одного касания, пронзительного взгляда, взмаха ресниц. Не надо
было слов, они дышали, понимали друг друга почти без слов, сливаясь в единое
целое. Их первые свидания были краткими, опасными, стыдными и
нетерпеливыми.
Греховная страсть несмотря на продолжение длиною в четырнадцать лет,
была обречена. Лёля истерзала себя и Тютчева, надорвала себя непосильными
тревогами, ожиданиями, нервная лихорадка обнажила ее преждевременные
болезни. И как результат– скоротечный туберкулез. Молодая женщина умерла
на руках у Тютчева 4 августа 1864 года. Ей было всего тридцать восемь!
Большой талант поэта требует приношения больших человеческих жертв,
страдания – своеобразное топливо, оно поддерживает огонь желаний и
вдохновения.
Нагибин от лица поэта убеждает нас. «Она страдала, когда я наклонялся
над колыбелью нашего первенца и когда забывал это сделать. Страдала, когда
я был с ней и когда уходил, страдала, когда мы ездили за границу — в любом
пейзаже и любом окружении. Страдала, когда я целовал, обнимал, желал ее, и
еще невыносимее страдала, когда заботы, усталость или скорбь отвлекали
меня от нежности. Она хотела, чтоб я любил ее беспрерывно и вместе чтоб
не прикасался к ней».
Поэт стар, всё умерло в нём безвозвратно, он окончательно одинок, бредёт
по пустынной дороге «и вдруг – от боли, одиночества, от непоправимого своего
сиротства в мире – заплакал… Мокрые от слез губы прошептали:
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?..»
…Он говорил с Еленой Александровной, с Лёлей. Обращение не было
приёмом. Тут вообще не было никакой поэтической риторики. Душа стала
словом и выражала себя напрямую».
Привычные слова, но какая прозрачная красота скрывается за их
простотой! Тютчев надеялся, что рожденные стихи отпустят давнюю боль.
Исцеление поэзией. Так и случилось.
«Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
– Вижу, – тихо и отчетливо произнес глубокий голос Елены
Александровны. – Вижу, бедный друг мой, и слышу.
Сим отпущаеши! – проговорил другой голос почти шёпотом, но словно бы
под хрустальным куполом – так отгулчив и отзвончив, широк и внятен был
резонанс.
И всё — тишина, сумрак, одинокий старик у дороги…»
Наконец, поэт обрел умиротворение и спокойствие, душа бедной Лёли
оставила его, терзания вылились в поэтические строки, душа умиротворилась…
Елена Александровна умерла на руках поэта 4 августа 1864 года. «Весь
день она лежала в забытьи, / И всю ее уж тени покрывали…» – за окнами лил
теплый, летний дождь.
Темными осенними вечерами мы долго обсуждали с Галиной трагическую
любовь поэта к его последней возлюбленной Елене Денисьевой. Она
пожертвовала всем, даже своей жизнью, и быстро сгорела от греховной любви.
Представители великосветских салонов Петербурга не простили ей дерзкий
вызов, отвергли вчерашнюю выпускницу Смольного института.
Моя собеседница до глубокой осени живет в деревенском доме своего деда,
она человек замкнутый, самодостаточный, ей нравится одиночество.
«Здравствуйте, Ирина. Сегодня дождь, никаких работ на улице нельзя
затеять. Знакомлюсь с эссе о Тютчеве. Перечитала его краткую биографию,
его любовные истории. Давно не работаю в школе, и все уже забылось. Когда
преподавала, я его понимала. А теперь новыми глазами – нет…».
Мы и не заметили, как стали говорить о давно знакомых литературных
персонажах, как о реальных людях, откровения Галины горчат, ее личные
прошлые ошибки не дают ей покоя, воспоминания мучительны.
Полезный литературный разговор с поэтессой, переводчиком Галиной
Самойло состоялся, прикосновение к судьбе поэта, его поэзии, прояснил наши
сердца, нас самих, измененных во времени и пространстве, навсегда обогатив
тютчевской живой строкой. Родился новый перевод.
Вось брыду я ціха ўздоўж дарогі
У святле згасаючага дня…
Цяжка мне, мярцвеюць мае ногі…
Сябар мілы, бачны табе я?
Больш і больш цямнее над зямлёю.
Адляцеў апошні водбліск дня…
Вось той свет, дзе мы жылі з табою,
Мой анёл, ці бачны табе я?
Заўтра будзе дзень малітваў скрушных,
Заўтра памяць роспачнага дня.
Мой анёл, дзе б ні луналі душы,
Мой анёл, ці бачны табе я?
Мы беседовали с Галиной о литературе, о призвании, о личной трагедии
поэта, его покаянии: «Тютчев – хороший поэт, но сложный человек. И раньше
думала, а теперь укрепилась в мысли, что подробных биографий поэтов,
писателей в школе изучать не надо. Ибо часто они снимают ареол с поэта. И
стихи перестают восприниматься глубоко, перестаешь им верить.
Чувства, страсти питают поэзию. Но можно ли свой талант,
творчество ставить выше чьей-то единственной жизни? В порыве новых
страстей и чувств можно ли пренебрегать старыми, уже не полыхающими, но
все же живыми? И можно ли идти напролом в своих новых чувствах, если
жизнь против них и не даст им жить? Понимаю поступки Тютчева, потому
что и сама шла за чувствами наперекор всему реальному. Интересно, что
почти все свои стихи я тоже написала, когда шла куда-то или ехала – в
движении. Писала полностью в уме и помнила практически все.
Но теперь и не пишу, и забываю написанные. Перегорели страсти,
истлели надежды. Остался только горький дым вины».
Со стороны наши диалоги могут показаться странными, но для нас самих
очень своевременными. Мы горячо спорили о перипетиях судьбы поэта, как
будто он живой, вчера ещё встречались, наш современник. В чём-то я не
соглашалась, прислушивалась к её аргументам, защищала Тютчева,
перечитывала и цитировала его письма.
Галина откликалась: «В школе, помню, предлагалось сочинениеразмышление на тему «Анна Каренина и Татьяна Ларина». Два противоположных выбора. Какой из них лучше?... Но все же второй позволяет жить, а первый убивает… Первый – это путь в бездну для женщины, потому что общество ее казнит, а мужчину милует. Очень изощренная пытка. Идя на такую запретную любовь, мужчина должен был бы добровольно разделить участь избранницы – уйти из света. Но ни Вронский, ни Тютчев этого не сделали. Хотя могли. Бытует мнение, что только любовью может жить женщина, а мужчина не может. Но это такой же стереотип, как любое общепринятое умозаключение. Наталья Гончарова и Ланской, найдя друг друга, оба добровольно ушли из света, и счастливо жили в отдаленном от столиц имении – без балов, гостей... А Вронский и Тютчев на это не пошли – жить для своих женщин и детей. Их страсть сделала выбор в пользу любви. А их умы желали совместить несовместимое…
Это заранее заданные рамки, и в этих рамках позволена «тайная» связь,
но её честное обнародование не позволено. Результат предопределен.
Общество не изменится. Изменить свое отношение к рамкам и жить в своем
выборе, не предавая друг друга и свою любовь, – единственный выход. Но
происходит предательство со стороны мужчин и как следствие её – нервнопсихическое, а потом и физическое уничтожение женщины. Женщина честно переступила, и мужчина принял ее честность, но сам нечестен. Сделал шаги, но до конца не пошёл.
Это моё мнение… А мужчины, принимая жертву, сами на такую же не
способны. И раскаиваются только убив своей страстью своих жертв…».
Да, в таких отношениях изначально заложен конфликт, непримиримость,
особенно это важно в литературе, нет конфликта и для читателя, режиссёра в
сюжете нет динамике, а значит он бездейственен. Кому интересен правильный
человек, это скучно. Хорошо наблюдать за развитием сюжета из зала, но это в
литературе, не в жизни. Нам всегда дается выбор. Татьяна Ларина более
цельная натура, она не пошла на сделку, которую ей предлагал искушённый в
любви Онегин. Литература как лаборатория даёт наглядный пример, что тебя
ждёт, если...
Роковые страсти губительны, не все могут пройти жизненные испытания.
Страсти, как правило, греховны, и женщина обычно заложница и жертва,
поэтам остается исповедоваться и раскаиваться собственным творчеством,
тогда из-под пера выходят гениальные творения.
Галина Самойло. «Да, дар – это не подарок, а испытание чаще всего. Но
если осознать это, то он превращается из проживаемого в наблюдаемый и
анализируемый».
Поэт Федор Тютчев ещё при жизни был равен своему современнику
Александру Пушкину, но оценён и заново открыт только в новом времени,
начиная с поэтов Серебряного века.
Они были слишком разными. Первый – приверженец античной и ушедшей
школы, старой архаичной поэтики XVIII века, погруженный в себя, закрытый и
осторожный, считавший безделицей занятия поэзией. Второй – кумир
современников, при жизни познал успех, создатель нового русского
литературного языка, открытый миру, Пушкин умел щедро делиться со всеми
своим даром.
Но какое это счастье, сердечная радость! Спустя столетия и пространства,
пробуждать в других, далёких соплеменниках живую сопричастность,
понимание художественного Слова, её редкость и отзывчивость.
Поэзия Федора Ивановича Тютчева давно вошла в нашу жизнь, в нашу
кровь и плоть, в национальную идентичность и утвердилась русским
культурным кодом. Познавать противоречивую земную сущность и
божественную надмирность наследия поэта будут и дальше последующие
поколения – «где новые садятся гости…», формируя русское самосознание, его
особенную отличительность и гордое величие.
Ирина Сергеевна Шатырёнок, г. Гродно, Белоруссия.
