Александр Иванович Куприн запомнился нам как автор «Ямы» и вернувшийся на старости в СССР эмигрант. А как он попал в эмиграцию, помнят меньше. Рьяный патриот в начале Первой мировой и радостно встретивший отречение Николая II чуть позднее, Куприн не так чтобы принял Октябрь. Он тихо жил в Гатчине и копал свой огород.
Но осенью 1919 года на Петроград наступала армия Юденича. В середине октября она взяла Гатчину. И сразу же тихий Александр Иванович бросил огород и радостный пошёл к белым. Даже вызвался добровольно сдать оружие. Куприн стал издавать газету «Приневский край» и призывать к борьбе с коммунистами. О работе под Юденичем в Гатчине он в 1927 г. издал роман «Купол св. Исаакия Далматского».
В «Куполе» Александр Иванович повествовал о том, как ужасно было при коммунистах. Они (почему-то?) казнили офицеров. Они ловили (почему-то?) мешочников и спекулянтов. Они насолили и огороднику Куприну: «побывал раннею весною в двадцати присутственных местах Гатчины и Петрограда на предмет получения разрешения на отпуск мне семян из социализированного магазина, потратил уйму денег, времени и нервов на проезды и хлопоты, ничего не смог добиться и с озлоблением плюнул». Зато, когда пришли белые, то лично ему принесли «белый хлеб и кусок сала». А коммуниcтам – расстрел.
Описана гатчинская жизнь Куприна и в романе Кочетова «Угол падения». И тут снова подумал, что автор был вхож в спецхран. Выше я приводил пассаж Куприна про семена, а у Кочетова было: «долго не мог найти Александр Иванович семян… В советских организациях ему отказывали. Он не понимал почему. Он не хотел знать того, что питерцы в ту весну тоже разводили огороды <…> и поэтому ему, огороднику-индивидуалисту, семян не оставалось». А вложенная в уста увидавшего на горизонте Петроград белого генерала Родзянко «Боже – купол святого Исаакия Далматского!» прямо говорит, что Кочетов читал этот никогда не издававшийся в СССР роман. Ещё и спорил с его автором постфактум.
Но речь всё же о Куприне. В «Куполе» есть еврейский юноша Яша Файнштейн. Для автора он – парень, который писал посредственные стихи. Переживания Яши его не волновали. Но к Гатчине приближались белые, у коих триггер «жиды». И «почему-то» Яша погрустнел и «неожиданно» сначала выдал в адрес их общего знакомого-еврея:
«Стыдно! Позор! Позор! <…> Вы! Еврей! Вы радуетесь приходу белых! Разве вам изменила память? Разве вы забыли погромы, забыли ваших замученных отцов и братьев, ваших изнасилованных сестер, жен и дочерей, поруганные могилы предков?»
А затем и Куприна:
«Все вы скучаете по царю, по кнуту, по рабству. И даже вы, — свободный писатель. Нет, если придет белая сволочь, я влезу на пожарную колонну и буду бичевать оттуда опричников и золотопогонников словами Иеремии. Я не раб, я честный коммунист, я горжусь этим званием <…> Нет ни еврейского, ни русского народа. Вредный вздор — народ. Есть человечество, есть мировое братство, объединенное прекрасным коммунистическим равноправием. И больше ничего! Я пойду на базар, заберусь на крышу, на самый высокий воз и с него я скажу потрясающие гневные слова!»
Куприн переживал не за это. А за то, что «эпилептический» Яша завёл «коммунистический валик». Но когда белые таки пришли в Гатчину, то Яша осознанно сдержал своё слово – залез на воз и стал обличать врага. Его уговаривали успокоиться, но «он был в припадке бешенства. Его схватили солдаты, отвезли в Приоратский парк и там расстреляли». С судом ли без суда – тут почему-то Куприна не волновало. И моралью Яши он счёл то, что он ранее состоял на учёте психиатра. Обобщая с другим коммунистом, на дереве отстреливавшимся от окруживших его белых, писатель заключил: «да и первый коммунист — не был ли больным?».
Сдаётся, что «больным» был не Яша. Он перед лицом смерти оказался человеком слова и дела. А стоявший «за наших» в Первую мировую, затем же отказавшийся от царя Куприн почему-то не пошёл против красных при их власти. Зато сразу вскрылся после, что не помешало ему на старости вернуться к ним же. Талантливый писатель не обязательно хороший человек.
