Николай подъезжал к отеческому дому, никого не оповестив. «Может, так и лучше», – думал он, только на душе у него было неспокойно. И чем ближе он подъезжал, тем назойливее его терзала мысль: мало ли чего, времена нынче смутные... И гнал дурные мысли прочь. Родные Николая жили неподалеку, в провинциальном городке. И хотя изредка он навещал стареньких родителей, его неодолимо влекло сюда — в родное гнездо — место, где он родился, вырос, где все напоминало о светлых днях его жизни.
В старом доме жил дядя с женой и дочкой. И хотя регулярной переписки между ними не было, Николай узнавал все подробности из писем родителей...
Тем временем рейсовый автобус подкатил к автостоянке, и взволнованный Николай с вещами поторопился на выход.
Он не стал дожидаться тролейбуса — заказал такси. Ехали по широким асфальтированным улицам, мимо проносились такие милые и привычные глазу картины: старые, еще дореволюционные здания, чудом сохранившиеся избы, позолотившиеся от надвигающих холодов скверы и парки... Николай попросил остановиться возле «пожарки»: отсюда хорошо была видна старая родительская изба. Рассчитавшись с таксистом за проезд, и прихватив сумку с чемоданом, он направился к дому.
Деревянная изба, построенная еще в начале века, со временем скособочилась, осела.
Потемневшая обшивка дома изрядно обветшала, а некогда казавшиеся светлыми и просторными окна, выглядели маленькими и неприглядными. И вообще избы имела вид сморщившейся от времени старухи... От этой невеселой картины у Николая сжалось сердце: живы ли здоровы, не съехали ли куда? С момента отправки его последнего письма прошло несколько месяцев, но ответа он так и не получил.
Николай с тревогой нажал на дверную ручку. Дверь, составляющая часть ворот, податливо открылась внутрь. При виде старого укромного дворика, с прилегающими к нему сарайчиком и садиком, дохнуло волной воспоминаний. Картина далекого прошлого с неистребимой силой встала перед глазами... Цветение белого сада, голоса близких и родных ему людей. На какой-то миг Николаю даже показалось, что на пороге дома возник дед. Закурив свои любимые папиросы «Герцеговина Флор», он медленно направился к скамейке...
Послышался скрип дверей и уже через секунды, подойдя к самому крыльцу, Николай был заключен в крепкие объятья Спиридона Афанасьевича — дяди Николая. Крепко прижавшись к щеке племянника, он не переставал повторять: «Ну, молодец! Откуда, надолго ли?.. А ты почти не изменился. Я, как видишь, стар и дряхл. Вот, палочкой обзавелся...».
Только сейчас Николай поразился внешнему сходству дяди с дедом. Правда, у деда была выправка, а дядя сутулился.
– Ну, что же мы стали на пороге, давай проходи, – и дядя, прихватив вещи Николая —небольшой чемодан и сумку — подтолкнул его к двери.
Николай нырнул в дверной проем, наклонившись при этом, чтобы не зацепиться. Пройдя через сенцы, у Николая екнуло в сердце: «Боже, ничего не изменилось! Все по-прежнему: запахи, обстановка, словно в прошлое вернулся!»... Все здесь было таким же, как и в детские годы. Под нависшим над самой головой потолком — привычный до боли клеенчатый стол, у окошка — деревянная скамья, уютно примостившаяся по стенкой, а над ней — полочка с занавеской. Подле окошка, на том самом месте, где сидел дед, - электросчетчик с разбегающимися в разные стороны жилами-проводами. На противоположной стороне кухоньки — выбеленная печь, где в бытность готовились сытные щи и каша, выпекались пироги с капустой и творогом. Пока женщины готовили обед, мужчины копали огород, занимались заготовкой дров или обсуждали текущие проблемы. Одним словом, когда-то здесь протекала размеренная, со своими особенностями жизнь... Скрипучие половицы, стены с пожелтевшими от времени обоями и состарившаяся утварь ныне навевали грусть и тоску:
ничто и никогда уже не сможет вернуть то далекое и светлое прошлое.
Пройдя в глубину избы, Николай едва не столкнулся с двоюродной сестрой Валентиной. Она горячо расцеловала кузена:
– Братик, дорогой, как же тебя долго не было! Целая вечность прошла со времени твоегопоследнего визита...
– Да, не меньше того, – отвечал растроганный Николай. Он смотрел и не верил своимглазам: перед ним стояла статная молодая женщина. Пышные белокурые волосы волнами ложились на округлые плечи. В глазах все тот же озорной огонек, тот же разлет бровей и все же что-то неуловимо изменилось в ее облике. Повзрослела? Столкнулась с жизненными проблемами и наверняка в чем-то разочарована? Одним словом – изменилась... Он все смотрел на нее и не верил этому чуду-превращению: «Неужели это та самая Валюшка? Всеобщая любимица, хохотушка и егоза? А ведь Николай до сих пор представлял ее этаким подростком и непоседой...
– Ну, довольно глазеть. Ты, словно бы с луны свалился, – с некоторой досадой произнеслаВалентина, возвращая кузена в действительность.
– Николай, спохватившись, привлек ее к своей груди:
– Валюха, неужели это ты?
– Ой! Осторожно, так можно ребра сломать, – стыдливо освобождаясь, произнесла Валентина. – Ты прямо медведь какой-то стал. Здоровущий-то какой!
– Извини, пожалуйста, это я любя. Думал встречу девчонку, а тут красивая женщина, –оправдывался Николай, еще больше вгоняю кузину в краску.
– Ладно, ладно, не оправдывайся. Приезжать надо чаще, а то дорожку к родному домупозабудешь.
– Чего-чего, а этого я не забуду, – уже серьезно ответил Николай.
– Познакомься, это моя дочь Светлана. Ей пять лет.
К Николаю приблизилась тоненькая белокурая девчушка с большим белым бантом на голове. Едва взглянув на дядю, она стыдливо опустила головку, давая понять, что знакомство будет непростым.
Внешне девочка была похожа на мать, но характером, это было ясно с самого начала, отличалась.
– Ну, здравствуй! Меня зовут дядя Коля. Давай дружить...
И Николай, подсев к ней на корточки, попытался разбить барьер недоверия:
– Сейчас ты мне расскажешь все-все о себе.
Но девочка, сложив губки бантиком и уставившись своими большими задумчивыми глазами ниц, явно не спешила завязывать знакомство с новоявленным дядей. Николаю не без труда удалось вытянуть из нее несколько немногословных ответов, после чего девочка снова ушла в глухую оборону.
– Как же я мог забыть, – стукнув себя ладонью по лбу, – досадливо произнес Николай. –Ну да, как раз для тебя нарядное платьице и туфельки.
– А какие туфельки, красные? – с явным интересом, слегка картавя, спросила девочка. – Красные, красные! – произнес Николай, радуясь случайному совпадению. – Я как только их увидел в магазине, сразу решил: это Светланке. Пойдем, померяем!
И удовлетворенно перемигнувшись с Валентиной, дескать, все улажено, Николай направился к чемодану.
Туфельки пришлись впору. Девочка по достоинству оценила оба подарка. Буквально через несколько минут, радуясь приобретению, довольная и счастливая, в обнове явилась на всеобщее обозрение.
– Давайте на стол накрывать, – нарушила затянувшуюся паузу Валентина.
Светлана тут же вызвалась помогать маме, а Николай тем временем, подхватив чемодан и объемистую сумку, прошел в зал.
Только сейчас, оказавшись стреди старых и привычных еще с детства вещей, Николай в полной мере ощутил состояние покоя и безмятежности. Не надо разрываться на части, бесконечно переживать, что-то и кому-то доказывать. Он дома, среди своих, и этим все сказано... Николай стоял посреди зала (а на деле – всего лишь маленькой комнаты) и с упоением оглядывал этот некогда казавшийся раем тихий уголок. К оконной раме, как и прежде, вплотную примыкал разборный стол. С правой стороны, почти антиквариат, стояли бабушкин комод и шкаф. Над комодом висела мамина вышивка «Охотники на привале», или, как ее чаще называли: «Брехуны». Картина, когда-то подаренная деду в день его рождения, словно бы говорила: «Есть вещи, которые не подвержены влиянию времени, ибо они – наша память...». С левой стороны зала стоял диван, а над ним висел какой-то простенький коврик с геометрическими узорами. Прежде, в бытность Николая, здесь был ковер с павлинами. Не было и привычных цветов в горшочках и яблок в мисочках, заботливо поставленных на подоконник. Бабушка любила класть сюда антоновку. От яблок исходил крепчайший аромат, и комната наполнялась нежным садовым благоуханием. И хотя зал был маленьким, в нем всегда собиралась уйма народу. Николай про себя отметил, что места в доме прежде хватало всем, и никто не был обделен. Да, былого не вернешь, но разве нельзя было оставить хотя бы частичку того тепла, оптимизма и убежденности в своей правоте, которых так не достает сейчас.
«Все или почти все так бездарно и безвозвратно утеряно», – думал Николай. Им снова начинало овладевать уныние...
Пребывая наедине с собой, Николай не сразу заметил, как из соседней спальной комнаты осторожно вошла тетя Клава, жена Спиридона Афанасьевича. Маленькая и болезненная, она медленно, с помощью палочки, передвигалась по залу.
– Здравствуй, тетя Клава. Я тут немного отключился, – словно оправдываясь, произнесНиколай.
– Я вижу, ты о своем задумался, и не стала тебе мешать. Видно, тянет в родные места?
– Тянет – не то слово...
И Николай, подойдя к тетке, поцеловал ее в щеку.
– Надолго ли в наши края? – спросила тетя Клава.
– Думаю на какое-то время остановиться, – задумчиво ответил Николай. – Как вы, какздоровье?
– Наше здоровье вышло. Вот так свой век и доживаем... безрадостно и тоскливо. Раньшехоть какая-то надежда была, просвет. А сейчас... Ты-то как там, в Германии?
– По-разному, тетя Клав, по-разному. Там тоже далеко не рай, проблем хватает...
Николай не стал далее углубляться в разговор, ограничившись короткими ответами.
– Ну да ладно, все понимаю, – грустно улыбнулась тетя Клава. – Семья-то в порядке, жена,дети?
– Слава Богу, на этом фронте – порядок.
– И то хорошо. Сейчас побудешь тут, посмотришь на наше безобразие, и домой захочется,в Германию.
– Тетя Клава, давайте не будем об этом. Я ведь тут не гость какой-то заморский. Все вижу,все понимаю. Вот только одного понять не могу: почему мы допустили такое, не воспрепятствовали злу? Неужели история ничему не учит? Ведь опять же придется все по крупицам собирать.
– У меня, милый, поболе твоего вопросов будет. Только ответов, по всему видно, недождусь... Ты, Коля, ступай во двор. Поговори со Спиридоном. Он часто о тебе вспоминает, скучает за тобой.
Николай не стал себя уговаривать. Накинув на плечи куртку, он вышел во двор.
...Николая любили. Каждый раз, когда он неожиданно приезжал в родной город, принося в дом ощущение радости, новизны и какого-то внутреннего оптимизма, все как будто вставало на свои места. Тогда в семье царил дух веселья и единения. Те немногие, но удачно подобранные подарки, как нельзя дополняли этот всеобщий праздник.
Николай застал дядю во дворе. Его угловатая сухопарая фигура маячила на желтом фоне среди опавшей листвы и древесных опилок. «А ведь когда-то его родной дядя небезуспешно директорствовал, преподавал русскую литературу, великолепно знал историю, географию», – размышлял Николай. – И вот финал». Тем временем, набрав полную охапку дров, дядя медленно направился к дому.
– Давай помогу, – по-свойски обратился Николай.
– Вот вернешься домой к семье и расскажешь своим что, дескать, родной дядька заставлялработать любимого племянника в поте лица, – шутливо отвечал Спиридон Афанасьевич. – Ты не беспокойся, сам управлюсь. А пока по садику-огородику прогуляйся. Яблоня немного уродила, картошки собрал пару мешков, а так – полное запущенье. Сам увидишь.
Подле калитки, ведущей в сад, Николая радостно встретил рыжий пес по кличке Пират: «До чего же похож на отца. Вот что значит родная кровь!» Николай осторожно потрепал пса за ухо. Углубившись в сад, он не мог не заметить произошедших перемен. Сад изрядно поредел, недоставало многих деревьев. Отсутствовали сливы, когда-то дававшие крупные сладкие плоды. Не было тех яблонь, которые обильно плодоносили прежде. Повывелся крыжовник, исчезла черная смородина. А ведь когда-то здесь, на этом самом месте, произрастал шикарный куст крыжовника. Маскируясь от старших в густых зарослях, маленький Коля мо своим неизменным другом Женькой Солодухиным проводили за играми целые дни. С тех самых пор Николай носит шрам на левом бедре, который получил по неосторожности, порезавшись о толстую металлическую проволоку. Стол со скамеечкой, сплошь покрытый желтой листвой, выглядели сиротливо и неуютно, словно всем своим видом говорили, как им тут одиноко. Общую печальную картину дополняли деревья, наполовину сбросившие свою листву. Это были яблони, на них кое-где еще висели редкие плоды. Николай посмотрел на небо: оно было серым и неприглядным, и лишь в одном месте намечался небольшой просвет.
«Вот, приехал на Родину, встретился с родными, а мысли грустные. Почему так?» – рассуждал Николай и не находил ответа. Сразу в голову пришли стихи одного из русских стихотворцев:
Что чистого нету – что вечного нету, Пошел я скитаться по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко... И поле широко, и небо высоко.
Николай отрешенно смотрел куда-то вдаль. Одна картина за другой проносилась в его сознании...
«А ведь совсем недавно все было по-другому. Да, жили мы небогато, но была какая-то ясность, смысл. Мужчина, как положено, зарабатывали деньги, защищали Отечество, а женщины в это время хранили тепло в очаге, растили детей. Одним словом, все было на своих местах», - размышлял Николай.
Один из дней минувшейся жизни запечатлелся в памяти Николая особенно ярко...
Оживленно балагуря и подначивая друг-друга, мужчины собираются на рыбалку. Все рыболовные снасти торжественно вынесены во двор. Подготовка к этому походу началась задолго до него. Обсуждались все тонкости предстоящего мероприятия. Большие и жирные дождевые черви, называемые росниками, заблаговременно выловлены известным всем рыбакам способом – в ночное время с помощью фонарей. Кроме того, по особому рецепту подготовлена макуха – хлебный мякишь, либо тесто с различными пахучими добавками. Походная аммуниция: сапоги, куртки, плащи и вещмешки – приведена в соответствующий вид и распределена между участниками похода. У старшего – дяди Федора – брюки явно не сходились на животе. Пришлось подвязывать их тесемочкой. В его адресс сыплются колкие остроты: «Пора урезать рацион! Ишь, как на вольных хлебах разъелся!» Виду него действительно комический: брюки-коротыши с трудом натянуты на могучие бедра, на плечах какая-то старенькая куртка, а на голове – повидавшая вида соломенная шляпа. Он сам чувствует себя неловко в этом наряде (видели бы его подчиненные: дядя работает
директором крупного предприятия), но старается не подавать виду: дескать, мы еще посмотрим, кто кого. Дядя Спиридон, отец Николая, и двеннадцатилетний брат Олег одеты более-менее прилично, но и здесь присутствуют элементы маскарада.
Сутулая фигура дяди Спиридона облачена в длинный дедовский плащ, на ногах несоразмерные сапоги, а на носу толстые роговые очки – ни дать ни взять Паганель из жюльверновского романа. Но в отличие от старшего брата, дядя Спиридон весел и непринужден... И лишь дед Николая, Афанасий Федорович, одет по всей выправке. На нем чистый, аккуратно выглаженный железнодорожный костюм, элегантная фуражка и вычищенные до блеска сапоги. Держится достойно, внимательно наблюдая при этом за происходящим. Он тихо посмеивается усы, не реагируя на насмешки женщин, и, разглаживая бороду, с явным одобрением смотрит на подвластную ему команду. Все приготовления происходят на глазах «милых дам»: мамы и бабушки Николая. Подогревая интерес к происходящему, они то и дело подают реплики: «Горе-рыболовы, смотрите там рыбу не распугайте!», маленький Коля, взявшись обеими руками за живот, надрывно хохочет. Ему, конечно. Хочется быть с мужчинами, но, получив накануне вечером отказ, он, немного обидевшись, теперь целиком на стороне женщин... Наконец, весь этот шумный балаган, под смешками и напутствия провожающих, вступает за пределы двора. Причем с таким торжественным видом, словно это какая-нибудь научная экспедиция.
Скучать не приходится. Коля остается в доме «за мужика». Взяв в обе руки по бидончику, он отправляется в сад собирать крыжовник. Вооружившись рукавичками, чтобы не порезать руки острыми шипами, приступает к работе. Солнце постепенно поднимается, насыщая округу светом и теплом. Становится жарко. Коля, утирая лоб от испарины, переводит дух. Он осматривает близлежащий кустарник и деревья, следит за происходящим вокруг. Прямо под его ногами вьется муравьиная дорожка. Бесчисленные насекомые торопятся добыть необходимый запас пропитания. Вот один из них пробежал по Колиным сандалиям. Погрузившись на месте и не обнаружив ничего интересного, ринулся на поиски дальше. Желтая бабочка-капустница, смыкая и расправляя свои невесомые крылышки, удобно разместилась на веточке крыжовника.
Время идет к полудню, затихает птичий щебет, даже муравьи проявляют ленность – замедляют свои движения. Солнце в зените, каждый кустик, каждая травинка сполна наделены светом и теплом. Природа замирает на какой-то миг, и Коля, притомившись, смотрит в прозрачную даль. На ясном, безоблачном небе появляются первые признаки грозы. Постепенно небо затягивают тучи, а издалека доносятся раскаты грома. Первые капли дождя падают Коле на лицо. Взяв полные бидончики, он возвращается домой. Мама и бабушка с явным удовлетворением принимают заказ, Колю хвалят и целуют. Затем он обедает и удаляется в свою комнату лепить из пластилина любимых зверушек.
...Словно пробудившись от сна, Николай возвращается в суровую действительность. Легкий порыв осеннего ветерка окончательно отрезвляет его: «Наверняка уже заждались, пока я тут прохлаждаюсь. Надо идти к своим... И все-таки я дома».
В доме царит дух праздника. Валентина одета в свое лучшее голубое платье и такую же нарядную блузку, подаренную Николаем. Они ей к лицу, и Николай делает комплимент.
Валентина смущается, но тут же, взяв себя в руки, отвечает:
– Ждали твоего приезда, Коля, и вот...
И снова яркий румянец появляется на ее щеках.
За столом уже сидят дядя с теткой, а рядом с ними мостится Светланка с неизменным белым бантом, водруженным на голове. Как водится, наливают по чарке водки и дружно выпивают:
«За встречу!».
Идет разговор: «Как семья, как родные? Что думаешь делать дальше? И Николай рассказывает о своем житье-бытье. И все-таки в разговоре чувствуется какая-то недосказанность. Николай избегает прямых разговор о зарубежье, отделываясь общими фразами: дескать, живут, как везде. Есть, конечно, свои сложности и проблемы.
Возникает пауза. Николай явно не желает продолжать разговор на эту тему. И на то есть объективные причины. Слишком уж часто близкие и посторонние люди задавали ему этот вопрос: «Как там, на «диком Западе?» Чтобы закончить этот поднадоевший разговор, он резко отвечал: «Да что вы уцепились за этот Запад! Живете, как слепцы. Ничего хорошего у себя не хотите видеть!..». И немного поостыв, говорил уже спокойно: «Ну, роскошь там. Все сытые, одетые, зарплату получают вовремя, как говорится, каждая птичка на своем месте сидит. Только, если хотите, вот этого нашего гостеприимства вы не найдете. Удивительно, но каждый там живет как бы в отрыве от всех и дальше своего «я» ничего не видит. Одним словом, мир эгоизма и бездушия...».
– Неужели все так плохо? – засомневалась тетя Клава.
– А вы вспомните классиков наших: Куприна, Бунина, Вертинского, Есенина, наконец!Могу процитировать: «Стою я на берегу паршивейшего Бель-Голландского моря, а вокруг меня тупые, свиннные морды европейцев... И далее: Пускай у нас холод, голод, нищета, зато есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью под смердяковщину». Возможно, тут Есенин немного сгустил краски, но что я скажу, Вертинский – ему долго не давали Советского гражданства – так вот, бывало, подъедет он к Советско-Румынской границе, станет на берегу Дуная, и смотрит в нашу сторону, а слезы по щекам ручьем бегут. Да что там говорить! В словах всего не выразишь...
– Да, Николай, ты вот свет повидал, всю Европу объездил. Тебе есть с чем сравнивать, атут, как видишь, несладко, – неожиданно включилась в разговор Валентина.
– Повидать-то повидал, но никогда в жизни меня не тянуло с такой силой домой, кактеперь. Понимаешь, сестренка, чужое там все, и мы вроде, как посторонние.
Домашние, видя его упорство, с неохотой повернули разговор на другую тему.
– У нас сейчас, скажу без преувеличения, идет геноцид русского народа, – резко заметилСпиридон Афанасьевич. – Мрем, как мухи, и чего только с нами не делают. Один эксперементатор был, теперь на его место другой пришел. Видно мало показалось, решил до конца добить. Вот вернешься домой и пополнишь ряды бомжей. Да-да, это тебе я точно говорю. Человеку с чистой совестью здесь не сдюжить. Раньше людей делили на порядочных и подонков, зато сейчас напридумывали: и демократы, и либералы, и прочие там, «зеленые» и «голубые». А суть, скажу тебе одна – урвать себе кусок от народного пирога побольше и пожирнее... Сейчас, если умрет какой-нибудь сопливый демократишка, который ровным счетом ничего хорошего для страны не сделал, так тотчас же все средства подхватят и разнесут: дескать, какой видный человек ушел из жизни. Но если умрет, к примеру, хозяйственник видный или конструктор, так о нем в лучшем случае две строчки напишут... Вот до чего мы дожили. А я тебе скажу, идет самое настоящее вредительство, может быть, почище того, что в тридцатые годы творилось. Тогда выжили, сейчас – не уверен. Ты думаешь, чего я в этой развалюхе сижу? Память предков? Нежелание вставать на цивилизованный путь? Нет, брат, просто я никому не нужен. И мои тридцать с лишним лет, отработанные в школе, никому не нужны. Ты, наверняка, слышал, что оружием запретили торговать. Дескать, безнравственно. Зато Родину продавать – это почетно.
За столом создалась тяжелая атмосфера уныния и беспросветности.
– Что там говорить, и так все ясно, – подытожил Спиридон Афанасьевич. – Просто жизньтакая, сам понимаешь. Все из рук валится. Давай, Николай, выйдем. Поговорим, а женщины нам чайку приготовят...
– Вот думаю крышу перестилать, – обозначил кивком головы Спиридон Афанасьевич,закуривая сигарету. – Материал пообещали привезти, и человек нашелся, который в этом деле кумекает. Сам я уже не гожусь – проблема с ногой: результат неудачной операции. Да и здоровья нет. Вот дровишки попилить , заготовкой заняться я еще могу.
– А чердак? Наверное, там что-то интересное можно найти? Может быть, какие-нибудьдокументы сохранились, дневники? – поинтересовался Николай.
– Последний раз я поднимался туда лет десять тому назад. В основном старье всякое,вещи. Ну, кое-какие газеты сохранились, а так ничего ценного. Чердак ветхий стал, подниматься туда небезопасно.
– Все хотел у тебя спросить в отношении дедовых дневников. Ведь интересный человекбыл наш дед – Афанасий Федорович?
– Это так. Мой отец, твой дед, успел на фронтах Первой мировой отличиться. За храбрость был отмечен двумя «Георгиями». А в конце сороковых и вначале пятидесятых поезд от крушения спас. Это еще в сталинские времена было. Позже был представлен к ордену Ленина.
И Николай вспомнил, как в далеком шестьдесят шестом он ехал с дедом на автобусе. Мест свободных не было, и, похоже, никто не собирался уступать. Но вот один из мужчин поднялся и предложил деду свое место. Дед заупрямился: «Сидите, я постою». Однако мужчина больше не садился. Он внимательно, изучающим взглядом посмотрел на прямую фигуру деда и, нагнувшись к самому уху Николая, тихонечко заметил: «Сразу видно, «георгиевский дедушка»... Николай тогда еще не знал, не понимал значения этого нового для себя слова и потому с вызовом ответил: «Нет, он не гордый. Вы не знаете моего деда, он – хороший»... Сейчас Николаю трудно было представить своего деда в мундире царского офицера с кортиком и аксельбантами.
– Да, награды так просто не даются, – возвращаясь в настоящее, философски заметил Николай. – Да еще в те, непростые, времена.
– А когда они были простыми?! Смутное время переживаем. Переживем ли? – И все-таки ты мне про деда расскажи. Вообще, про наш род. Очень прошу, ты ведь обещал показать дедовы дневники.
– Давай еще по одной выкурим, и я тебе все расскажу.
И хотя Николай курил редко, в этот раз охотно согласился.
«Мой прадед, Василий Егорович, 1848 года рождения, работал десятником на постройке Московско-Курской железной дороги, – начал свой рассказ дядя. – Позже работал машинистом водокачки. Здание водокачки сохранилось по сей день. Был он очень уравновешен, спокоен и добродушен. Следил за манометром и кочегаркой. Курил, был «не дурак» выпить. Дома, надевая валенки, в одних кальсонах, выходил с песней во двор. Ходил при этом вокруг водокачки, напевая в полголоса. С женой никогда не ругался. Когда приезжал под хмельком домой, его, как водится, встречала жена, моя пробабка – Матрена Евдокимовна. Она была строгая и пилила деда: ты, мол, почему в таком виде заявился? А он ей: ты скажи мне по трезвому, а не пьяному... И удалялся. Было у него три сына и дочь. Все выучились, грамотными были»...
Так ты всерьез писательским делом решил заняться? – неожиданно прервал свой рассказ дядя.
– Да, есть немного. Хочу отдельную книгу написать о наших с тобой предках, стало быть,о корнях. А почему бы и нет? Ведь оставили после себя яркий след, нам жизнь дали. А сколько испытаний выпало на их долю? Неужели мы не сдюжим, поддадимся?..
Вечером, допоздна, Николай читал дневники деда. Это явилось для него большим открытием. Еще вчера Николай и не подозревал об их существовании, и вот, как откровение, они лежат перед ним – объемистые, слегка потрепанные тетрадки в темно-зеленом переплете. Неразговорчивый и серьезный, такой недоступный в общении, Афанасий Федорович, внук того самого Василия Егоровича, вдруг предстал перед Николаем в новом, непостижимом для себя качестве.
...Конец девятнадцатого века. Маленький белокурый мальчик, взяв за руку своего старшего брата Сергея, идет на пасху в церковь. На его лице играет озорной солнечный зайчик. Афанасий щурится от яркого света и, оглядываясь по сторонам, прислушивается к пенью птиц. «Идем, идем, Афанасий, скорей, а то папка будет сердиться, – торопит брата Сергей. И Афанасий беспрекословно подчиняется ему. Каким же чистыми и ясными являются маленькому Афанасию эти детские, не омраченные еще ничем, воспоминания. Тем временем, Ирина Максимовна, мать детей, хлопочет у плиты, выпекая румяные куличи к празднику. И этот погожий апрельский день навевает радостью, всепрощением, благодатью... Потом долгая учеба, четырнадцатилетний Афанасий – ученик машиниста. Чудом сохранилась фотография, где белобрысый подросток позирует в кабинке локомотива. Фотографии без малого девяносто лет, она пожелтела от времени, выцвела, но все равно отчетливо запечатлела черты этого человека... Наконец, Афанасий Федорович допущен к
самостоятельной деятельности: работает машинистом на ветке Царское Село – Петербург. В 1913 году поступает на военную службу. Служил дед в автомобильной элитной роте, состоял чертежником...
* * *
Далеко за полночь Николай закончил прочтение дневников. Он так и не смог по-настоящему заснуть, настолько был потрясен открывшимися фактами. «Выходит, дед был первопроходцем, а я как бы продолжил его начинание, – решил для себя Николай. – Дед всегда с особой нежностью и вниманием относился ко мне, может, чувствовал во мне свое продолжение?..». И, удовлетворившись неожиданно сделанным для себя открытием, Николай, наконец, заснул.
Спал он недолго и был разбужен легким скрипом половицы, произведенным кем-то из домашних. «Пора вставать, еще высплюсь», – решил Николай и, быстро одевшись, вышел во двор.
Спиридон Афанасьевич встретил его приветствием, полюбопытствовав: «Как спалось в отчем доме?». Николай, улыбнувшись, ответил: «Нормально. Вот собираюсь в город. Хочу навестить старые места». Перекусив наспех и предупредив домашних о своем уходе, Николай вышел со двора.
Старая, повидавшая на своем веку улица Демонстрации, уходила вниз, в глубину старинного города. Николай не стал дожидаться автобуса, решил пройти несколько кварталов, чтобы осмотреться. Спустя некоторое время он сел на проходящий троллейбус и благополучно добрался до старой части города. Минуя мост, внизу лежал глубокий ров, Николай, прошел сквозь арку, оказавшись на территории кремля. Внутренний двор располагал наличием архитектурных сооружений, на переднем плане величественно возвышалась колокольня и примыкающий к ней Успенский собор. Старина, а точнее – история страны, все больше интересовала Николая. Хотелось разобраться во всем и понять те механизмы, которые регулируют обществом... Чуть поодаль, на левой стороне, располагался Богоявленский зимний собор. Оба храма поражали не только своими размерами и наличием большого количества куполов, но и величественной красотой. Николай захотел подойти поближе. Пройдя несколько десятков метров в указанном направлении, он был остановлен настырной собачкой, которая буквально кинулась Николаю под ноги, оглушив громким лаем. Николай в нерешительности остановился: подождать или отогнать назойливого сторожа? На шум явился сам охранник – коренастый, мужчина пожилых лет, одетый в спецовку. Внимательно осмотрев посетителя, охранник предупредил: «Кремль находится на реставрации, но если вы к заведующей, я позову ее».
Николай, поблагодарив за беспокойство, решил воздержаться от посещения: дескать, зайду в другой раз, когда можно будет.
– Издалека будете? – пристально рассматривая его, поинтересовался охранник.
– Из Германии. Приехал на Родину.
– Стало быть, на землю предков потянуло... Да, наш край особенный. Я бы сказал,трудовой и боевой славы. Я уже не говорю, сколько писателей на нашей земле народилось.
Один Толстой чего стоит... А вы, каких кровей будете?
– Я-то?.. Отец мой из донских казаков, а вот материнский род от Талановых пошел. Может,слышали? Дед мой тридцать лет на «железке» отработал – машинистом был. Его отец и дед тоже по этой части были.
– Таланов? Талановых знаю, – заметно оживился охранник. – Отец мой дружил с одним изних, кажется, Афанасием, гм, запамятовал.
– Федоровичем, – подсказал Николай.
– Точно, Федорович! Так, стало быть, мы вроде с вами, как хорошие старинные знакомые?Разрешите представиться: Николай Игнатович Устоев – персональный пенсионер. Раньше слесарничал, токарничал, а теперь вроде как новую специальность обрел.
– Очень рад, что встретил вас, к тому же мы тезки. А как насчет блохи, подковать сможете?
– с юмором добавил Николай.
– Насчет блохи не знаю, а вот лошадь – это пара пустяков, – удовлетворенно заметилНиколай Игнатович.
– Ну, так что мы решили? Я так полагаю, мы должны встретиться?!
– Определенно, Николай Игнатович. Оставьте мне свои координаты, я обязательно свяжусьс вами.
Записав адресса, мужчины еще раз обменялись рукопожатием: – Жду вашего звонка, Николай.
Николай снова оказался за пределами Кремля. Он неспешно шел по тротуару и вглядывался в лица прохожих. Что-то резко изменилось в облике людей, появилась какая-то суетливость, раздраженность и неуверенность, больше стало грубости. На этом фоне заметно контрастировали так называемые «новые русские», женщины легкого поведения, наперсточники и прочие персонажи. Вот навстречу показался поп. На шее довольно упитаного священника, облаченного в рясу, висел внушительный золоченый крест, в руках четки, маленькие маслянистые глаза выражали довольство. Некоторые прохожие с почтением кланялись, уступая дорогу, другие с недоверием провожали взглядами попа.
«Однако!» – рассуждал Николай. – Вот кому на Руси жить стало хорошо! Хорошо, если этот поп по праву носит свой крест, а если ряженый, как те казаки?» И хотя он относился к служителям церкви спокойно, этот поп вызвал у него негативную реакцию: «Слишком гладкий и довольный»...
Еще по приезде с Германии, на Курском вокзале, Николай встретил группу людей, одетых в черкески и шаровары с лампасами, на голове папахи, а на груди – кресты и медали, добытые «в неравном бою» с супостатом. Удерживая в руках ногайки, ряженые казачки о чем-то горячо спорили, сотрясая при этом воздух призывами к действию. Народ, оказавшийся неподалеку, тут же собрался вокруг них. Некоторые из числа собравшихся поддержали казаков, другие осудили. Смотреть этот маскарад и выяснять – что к чему, Николай не стал, и тогда быстро покинул пятачок.
«Мы стали другими или это все, временное, наносное? – рассуждал Николай. – Уверовав когда-то в незыблемость наших принципов и авторитетов, мы потеряли бдительность и волю, стали игрушкой тех, кому еще вчера вверяли наши судьбы. И вот расплата за наше легкомыслие: полная потеря курса, хаос и деградация. Те, кто нами руководил, ушли в бизнес или просто отказались от борьбы и почивают на «заслуженном отдыхе», сколотив за годы труда накопления и недвижимость. Попросту говоря, нас предали, и плоды нашего совместного труда оказались в руках ловких и беспринципных хищников».
Николай незаметно оказался перед старым, окрашенным в густой желтый цвет, трехэтажным зданием. Его фасад был представлен четырьмя массивными колоннами и характерной аркой. Позади колонн располагались такие же массивные, окрашенные в коричневый цвет двустворчатые двери. «Видимо, какое-то учреждение. На стене Николай прочел вывеску: «Акционерное общестов ПРОМЕТЕЙ». Председатель правления И.А.Козлов. «Времена меняются, и нынче какой-то иной «козлов» решает судьбы моих земляков. Странно, прежде, когда жил здесь, я его не замечал», – подумал Николай. Он машинально поднял голову и невольно вздрогнул: на стене было обозначено – 1937 год. Николай поразился своему открытию: «Аж мурашки по спине поползли. Год расправы тирана над своими подданными. А может, эти репрессии положили конец всенародной смуте?» – сделал неожиданное открытие Николай, и невольно удивился своему «прозрению». Сейчас историю стали опять переписывать, но на свой лад – в угоду «демократическим преобразованиям» и властной верхушке. И все-таки жаль, что многое хорошее, что было прежде, безжалостно выброшено на свалку.
Николаю уже не хотелось оставаться здесь ни минуты. Он решительно ускорил шаг. Его охватило волной свежего осеннего воздуха. Распрямляя плечи и глубоко вдыхая, Николай быстро удалялся прочь от этого дома.
Спустя некоторое время Николай оказался в хорошо знакомом ему районе города. Кинотеатр
«Родина» с примыкающим к нему сквером и бульваром славился своими добрыми традициями. И Николай часто заглядывал сюда с друзьями. Здесь всегда проходила премьера нового фильма, а на встречу со зрителями приглашались известные киноактеры. В вестибюле кинотеатра, занимавшем значительную площадь, располагались вездесущие фикусы, по краям стояли журнальные столики и кресла, а на стенах, висели портреты любимых артистов. Были тут и кафе и игровые автоматы, и бильярдные, но ни это привлекало внимание Николая: вверху, под самым потолком, расположилась огромная обрамленная в толстую раму картина. Эта картина притягивала, бесконечно волновала и он, как завороженный, подолгу смотрел на нее. На картине тогда еще неизвестного художника были изображены люди, потерпевшие кораблекрушение. Их было немного, и все они взывали о помощи. Гигантские океанические волны, словно мускулы великана, играли судьбой этой горстки людей. Небо над пучиной было окрашено в такие же трагические краски. Но уже где-то вдали, разрывая завесу шторма, сквозь тучи и водяные брызги пробивались первые лучи восходящего солнца. Это были лучи надежды, веры в свое спасение... «Вот так и мы взываем о помощи и верим, еще верим в благополучный исход», – думал Николай.
Он не вошел в кинотеатр, решив отложить это на будущее, надеясь прийти сюда вновь, чтобы воскресить светлое и доброе чувство...
«Зайду-ка я в Дом литератора. Познакомлюсь с председателем правления, вдруг чем-то поможет, подскажет. Надо втягиваться в новую жизнь, жить мыслями и чувствами земляков», – решил Николай и для уверенности спросил адресс у случайно зазевавшегося прохожего. Получив вразумительный ответ, он зашагал к цели.
По пути к месту Николай увидел кафетерий. «Пора перехватить чего-нибудь горячего. Еще неизвестно, когда я вернусь домой». И он не раздумывая, переступил порог.
У стойки стояла полная, дородная женщина. Клиентов было не густо, и когда очередной посетитель подходил к ней, чтобы заказать что-нибудь покрепче, барменша приветливо откликалась по имени. Судя по всему, это были завсегдатаи. Николай подсел к одному из освободившихя столиков. Почти тотчас к нему подошла официантка и приняла заказ. Минут через пятнадцать на столе появились бифштекс с салатом, кофе и стакан с минеральной водой. Николай неторопливо приступил к еде. Разглядывая обстановку в зале, он нашел ее вполне уютной. На столах стояли вазочки с осенними цветами, а в углу зала расположилась миниатюрная сцена. Хотя в помещении находилось с десяток человек, сохранялась тишина, изредка нарушаемая звоном посуды и отдельными репликами посетителей...
В помещение вошел очередной посетитель. Это был молодой человек, выше среднего роста, с короткой современной стрижкой. На одном из пальцев его правой руки сверкал крупный золотой перстень. Задержавшись на какое-то мгновение у входа, мужчина властно осмотрел присутствующих, затем медленно, слегка пошатываясь, направился к ближайшему столику. По всем облику было видно, что он здесь не впервые. И действительно. Плюхнувшись на стул, он бесцеремонно поспросил барменшу принести что-нибудь покрепче. Та неспешно отреагировала на заказ.:
– Последний раз выручаю, Виктор. Ты мне еще за август должен четыреста два рубля...
Она не успела закончить, как ее перебили:
– Никто меня не понимает. Даже ты, Вера, мне какие-то условия ставишь. Ну, верну я тебедолг, верну, ты же меня знаешь. А хочешь, прямо сейчас! – И Виктор стал снимать с руки недорогие часы.
– Оставь, вернешь в следующий раз.
Некоторые посетители нервно заерзали на стульях, но возмутитель Виктор на этом не успокоился. Сначала он обратился к ближайшему соседу – пожилому мужчине интеллигентного вида с небольшими залысинами.
– Вы понимаете, что творится на белом свете? Люди готовы пожирать людей. Конецвсеобщему братству. Наш Титаник дружно идет ко дну.
Сосед явно занервничал. В его планы не входило подобное мероприятие.
– Нет, вы только скажите, кто придумал цивилизацию? – не унимался Виктор. – Кто намиправит? Президент?.. Жидомассонство? – Не знаю. И сколько мы продержимся на плаву?..
Все посетители замерли: одни продолжали ковыряться вилкой в тарелке, другие нервно поглядывали в сторону беспокойного оратора. Сосед Виктора по-прежнему проявлял признаки беспокойства, он то соглашался, кивая головой, то невпопад начинал отвечать, тем самым вызывал явное неодобрение присутствующих. И по тому, как Виктор стал энергично размахивать руками, повышая при этом голос, можно было ожидать чего угодно. Одним словом, назревал скандал. Обстановку на какое-то время разрядил сам возмутитель порядка.
– Вера, ну где ты там? Быстренько подай мне 150 граммов, да курева не забудь!
– Уже несу, – донеслось из коридора.
Спустя некоторое время буфетчица собственноручно поставила на стол небольшой графинчик водки с закуской:
– Виктор, прошу тебя, не поднимай шум. Видишь, люди заволновались.
– Верунчик, я спокоен... Твое здоровье! – и Виктор, демонстративно подняв стаканчик,выпил содержимое.
На некоторое время в зале воцарилась тишина. Несколько посетителей поспешили расчитаться и уйти. Но уже скоро «любимец» публики напомнил о себе. На этот раз он остановил свой выбор на Николае:
– А знаете ли вы величайшего поэта России Владимира Высоцкого? Вот судьба! Нет, вытолько послушайте...
И он монотонно начал декламировать строки известного барда:
Я сам с Ростова, я вообще подкидыш –
Я мог бы быть с каких угодно мест, – Я, если ты, мой Бог, меня не выдашь, Тогда моя свинья меня не съест.
Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле.
Живу и не считаю барышей.
Из детства помню детский дом в ауле, В республике чечено-ингушей...
Посетители не без внимания, но при этом с некоторым напряжением слушали рассказчика. Николай, казалось, ничем не выдавал своего волнения. Выслушав монолог гостя до конца, он тут же задал встречный вопрос:
– А знаете ли вы Николая Рубцова?.. И тут же начал читать: ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Ночью я видел:
Ломались березы!
Видел: метались цветы!
Гром, рассылающий
Гибель и слезы,
Всех настигал с высоты!
Как это странно И все-таки мудро:
Гром роковой перенесть,
Чтоб удивительно
Светлое утро
Встретить, как светлую весть!
Вспыхнул светящийся
Солнечный ветер,
Дышат нектаром цветы,
Влагой рассеяннной
Озеро веет
Полное чистой воды!
Стихотворение было прочитано просто, но удивительно точно отражало главное: вот оно, наконец, то истинное, настоящее. В зале воцарилась удивительная тишина, даже барменша, оставив работу, внимательно слушала, облокотившись на стойку. Наконец тишина была нарушена репликой бородатого мужчины:
– Здорово прочитано! С чувством, с душой! Так, словно глаза на жизнь открылись.
Здорово! – еще раз повторил бородач.
Несколько человек в зале, в знак одобрения, зааплодировали:
– Вроде, зря живешь, и не знаешь, зачем и кому ты нужен. А тут такие слова, такая ясностьво всем, словно озарение. Давно такого не слышал, – высказал свое мнение пожилой мужчина с большими залысинами. – Я ведь сам когда-то увлекался поэзией. Даже тетрадку завел, думал на всю оставшуюся... Что там говорить, жизнь пролетела – не успел оглянуться. – Да-да, мастерски прочитано. Ты, наверное, приезжий? Я раньше тебя здесь не видел, – обратился к Николаю сидящий напротив седой худощавый гражданин. – Здорово ты этого петуха уделал! Кажется, он еще не опомнился. Может, мил человек, еще чего-нибудь почитаешь? Спешить нам некуда.
Николай оглянулся, слегка смущенный общим вниманием. Затем, словно бы встряхнувшись, произнес:
– Я прочту одного близкого мне по духу поэта.
– Так ты выходи на сцену! Выходи и не робей, – зашумели в зале...
Николай кашлянул, немного задумался, устремив свой взгляд в сторону, тут же начал читать:
ЗВЕЗДА
Надо мною не ставьте креста, С ветхим Богом давно я в расчете.
Пусь горит надо мною звезда Та, что нынче уже не в почете.
Я родился под этой звездой,
Под ее окровавленным светом,
Май стоял необычно пустой, Для рожденья дурная примета.
В зале, как и накануне, установилась редкая тишина. И даже те, кто вошел в кафе, не стали нарушать эту тишину.
Николай же, тем временем, продолжал читать, устремив свой взгляд в глубину зала:
Да, я вырос на красном ветру, Мне от этого некуда деться.
За отцов застреляли в игру Деревянными ружьями детства.
Долгим эхом гремела война, Разрубившая злого соседа.
И сверкали звездой ордена, И звезда говорила: – ПОБЕДА!
Под фанерой, под жесткой фольгой, Как могли заприметили павших:
На полях, под крестами враги,
Под звездою – все наши и наши!
Надо мною не ставьте креста, И нательного хватит для неба. Пусть горит надо мною звезда, Никогда я предателем не был!
И снова раздались аплодисменты. К всеобщему удивлению аплодировал даже Виктор.
– Готов подписаться под каждой строкой! – заявил седовласый.
– Я согласен и тоже подписываюсь! – подтвердил пожилой мужчина с залысинами. – Сейчас нашу совесть подменили религией. Все, как один побежали в церковь, и даже те, кто ее отрицал. Так, на всякий случай. Но только я думаю, что церковь все проблем не решит. Вон сколько из-за религии крови пролито. И каждый верующий доказывает свою правоту...
На какое-то время все, словно бы забыли про Николая, и он подсев к столику, налил себе минеральной воды. Его лихорадило после выступления и теперь он старался успокоиться. В это время к нему подсел Виктор.
– Давай знакомиться, меня тут все знают, – и Виктор в знак полного примирения протянулруку. – Я сразу почувствовал, что ты не такой, как все. Знаешь, тут много всяких околачивается. А ты не такой... Я еще не знаю, может, ты гордый? Ну да ладно. Ты не думай, что я какой-нибудь попрошайка. И деньги у меня есть, и высшее образование... Вот только удачи нет. М-да, просто жизненные обстоятельства: жена уехала за кордон... В Америку и дочку с собой забрала. И что ей не хватало? Ведь все, буквально все у нее было, и деньги, и мебель, и машина.
– Ну, а сам то, не хочешь поехать в страну «желтого дьявола»? – включился в беседуНиколай.
– Ездил, встречались. Чужие мы стали за это время и я отсюда никуда не уеду. Не хочу, правда, Вера?
И Виктор, встряхнув головой, словно бы освобождаясь от воспоминаний, попросил выпивки на двоих – в честь знакомства. – За мой счет, Верунчик!
Все это время Вера находилась у стойки, внимательно слушала разговор. Ей сразу по душе пришелся новенький: не скандалит, ведет себя пристойно, да еще с Виктором сумел поладить... Она без пререканий приняла заказ, наполнив графинчик водкой и поставив его с закуской на стол.
– Давай... Как говорится, чтобы наши дети грома не боялись! – Виктор, торжественночокнувшись с соседом, опорожнил содержимое стаканчика. – Как все-таки бывает дерьмово. Жизнь теряет привычные черты, все становится отвратительным, чужим, и сам уже никому не нужен... И вдруг появляешься ты... Как тебя? Ах да, Николай! Мы еще с тобой о многом должны поговорить. Да, почему ты не допил до конца, я так не люблю, – хмелея, произнес Виктор.
– Я выпью. Ты не дави... К тому же у меня еще много дел.
– Сам-то пишешь?
– Пишу.
– Прочтешь что-нибудь?
– Как-нибудь в другой раз.
– Я как-то в этом деле не преуспел, хотя увлекался одно время. Сейчас автомастерскуюимею, знакомства разные, – И Виктор обозначил рукою: – Весь город мой! Хотя, признаюсь, всякого барахла хватает. Ну, там деляги разные, мутные личности, – и помолчав, предложил:
– Ну так давай, скрепим наше сиюминутное знакомство!
И Виктор с Николаем выпили очередную стопку.
Николай решил не идти в этот день в Дом литератора: «Сейчас немного прогуляюсь, остыну и проведаю учительницу. Ну да, как это я раньше не догадался. Сколько раз собирался, откладывать больше некуда».
Он шел по светлой аллее городского парка и улыбался. С утра небо было подернуто серой дымкой, даже начинал накрапывать дождик, и вот, словно по мановению волшебной палочки, показалось небесное светило. Округа на глазах преобразилась: листва на деревьях заиграла, затрепетала, золотисто-багряный покров обозначился во всей своей чарующей красе... «Каково же будет удивление Нины Павловны, когда я, словно свалившись с неба, предстану перед ней. Поведаю ей свою одиссею, книжку на память подарю. В школе у меня частенько «трояки» по русскому были, а тут книга. Вот будет сюрприз! Не мог приехать на двадцати пятилетие окончания школы, так это поправимо!»
Николай, окрыленный своей идеей, направлялся к дому старенькой учительницы. Казалось, ноги сами несли его к дому Нины Павловны.
Он уже загадывал: «Что бы ей почитать такое из своих виршей, чтобы она поняла и...
простила. Да-да, простила, ведь я в чем-то виноват перед ней. Ну, хотя бы за свою неявку на встречу, за свои опоздания, за то, что часто оставался в стороне...».
Николай уже подходил к дому Нины Павловны, когда его осенила догадка: а ведь учительницы может и не быть дома... Он осторожно подошел к двери и позвонил. Никто не ответил, и Николай позвонил вновь, но более настойчиво. Он услышал, как хлопнула дверь в подъезде, и кто-то неторопливо стал подниматься по лестнице. Как выяснилось, это была соседка, уже немолодая женщина, примерно одних лет с Ниной Павловной.
– Вы к Нине Павловне? – догадливо спросила она. – Вероятно, ее ученик?
– Да, я хотел бы видеть ее. Вы знаете, где она?
– Видите ли... Нины Павловны нет. Она умерла еще в позапрошлом году.. - И помолчав,соседка добавила: – Хорошая была женщина. Случайно занесли ей инфекцию, пошло заражение. Помощь пришла слишком поздно. Похоронена она не здесь, а на родине – в Ставропольском крае.
Потрясенный Николай тяжело, словно на чугунных ногах, сошел по лестнице. Опустившись на краешек скамейки, он закрыл лицо руками и застонал: «Поздно, слишком поздно. И я никогда уже не увижу ее».
Николай возвращался в родимый дом уставшим и опустошенным. Этого не могли не заметить родственники: его тут же засыпали вопросами. Николай надломленным голосом рассказал все, что узнал со слов соседки.
– Давайте помянем учительницу, – предложила Валентина.
Все согласились. Стол к приходу Николая был уже накрыт. Открыли бутылку водки и, наполнив рюмки, молча, помянули Нину Павловну.
Николай еще долго не мог уснуть в этот вечер. Он бесконечно ворочался, потянулся даже к дедовым дневникам. Какое-то время читал, пытаясь отвлечься. Из головы не выходило печальное известие, Николай вспоминал все подробности его последней встречи с одноклассниками и учительницей. Видел ее энергичной, а теперь не мог представить умершей. Она все еще жила в его воображении...
Кое-как одевшись, Николай вышел во двор. Стояла тихая, немного влажная сентябрьская ночь. Рассеянный лунный свет обозначил стоящие неподалеку деревья и кустарник. Уже через пять минут к нему подсел дядя, Спиридон Афанасьевич.
– Что, не спится? Последнее время мучает бессоница. Старость... От нее никуда неубежишь. Ну, рассказывай, что видел, что новенького узнал?
И Николай в общих чертах рассказал дяде о своих похождениях, включая случай в кафе. – Да, живем в эпоху глобальных перемен. То-то еще будет. М-да... Так, может, что-нибудь прочтешь дядьке? Ну, хотя бы из своих любимых.
Так сразу и не сообразишь, – заскромничал Николай. Ладно, думаю этот вирш будет в тему, я его недавно написал, – и Николай обратил свой взор к ночному небу...
– Памяти Николая Рубцова, – тихо объявил он и начал читать:
Серебристая ночь приманила бессонные взоры, Предрассветные звезды ярко блещут, но тают уже. Я один в этом море из трав, в этой бездне узорной, Мне покойно и грустно, и как-то светло на душе...
– Хорошо-то как! – похвалил Спиридон Афанасьевич. – Я, пожалуй, закурю, а ты читай.
Океан надо мной из холодных алмазных скоплений, Диамантами сыплет этот вечный прекрасный простор. Я бреду по земле средь пахучих и сочных сплетений И как будто бы слышу светил ненавязчивый хор.
Я красой напоен, только все еще жажду и жажду...
Я окончу свой путь, когда выплывет чистый рассвет, Там я солнце приму и кровинкой, и клеточкой каждой – Жизни нового дня удивительный алый букет!
– Здорово! И когда ты только вырос, успел поэтом стать? Я ведь помню тебя с малолетства.Да что там, с малолетства, это я ведь тебя забирал из родильного дома! Все медсестры меня поздравляли с рождением сына! Все говорили: – какой молодой папа! Отец твой, в это время на задании был. Вот так!
– А я не знал?! – удивился Николай.
– Теперь будешь знать.
Зная особое пристрастие дяди к истории и археологии, поинтересовался: – Я вот все хотел спросить у тебя, касательно религии.
– Спрашивай.
– Слышал, что до христианства была своя вера и, что новая досталась нам насильственно. – Ну, всех подробностей я тебе не расскажу. Пожалуй, их теперь никто не раскажет, но одно могу сказать, что изначальная вера наших предков – Ведизм. Это мне еще мой дед рассказывал, а ему его дед... Так вот, Ведизм, это даже не вера, а философия, особый взгляд на природу вещей, на человека и место его в жизни. Во всем должно быть согласие и гармония! Связь человека с природой неразрывна! И даже стремясь к прогрессу, наши предки всегда ревностно защищали природу. Как мне кажется, наши пращуры были частью этой природы и во всем видели глубокий смысл. Могли предвидеть многое, и без всяких там компьютеров! А письменность была еще задолго до повальной христианизации и тому немало свидетельств. Писали чертами, ризами, существовала руница, глаголица, она и стала предтечей кириллицы. Рабами божьими наши пращуры себя не считали. Разве могут рабы построить такое мощное государство и защитить его? Нет! «Мы – внуки Сварога, дети Перуна, – с гордостью утверждали они. Конечно, многие документы утрачены, но генетическая память, древние артефакты, к счастью уцелели. Сам понимаешь, доступ к ним ограничен и хранятся они под грифом: «секретно». К великому сожалению, история русского государства, подробно изложенная Михайло Ломоносовым, так и не была опубликована. Да что там! До сих пор найти ее не могут. Вероятно, немецкие академики – Мюллер, Шлецер и Байер, «хорошо потрудились», когда переделали рукопись Ломоносова на свой лад. Из трудов норманских ученых все мы – русские, славяне вылезли из своих берлог только в 6 – 7 веках. До этого нас просто не существовало! Этому вторит церковь. Так, во времена Екатерины, все старые книги изымались из оборота, якобы для учета, а затем уничтожались. Но прежде, царь Петр, окончательно черту подвел, когда под угрозой наказания запретил Ведизм, утвердив новый календарь. 1700 год отмечали строго по-европейски – 1 января, а не
Новолетие, 21 сентября, как прежде. Теперь значится 1998 год, а на самом деле – 7508! Дата со дня сотворения мира в Звездном Храме. Так Петр украл у русской истории пять с половиной тысяч лет, сделав известный реверанс перед Европой.
– Вот это да! – подивился Николай. – А зачем, почему? Кому все это было нужно?
– Известно кому! Иноземцы, русофобы и прочие по сей день не могут смириться с тем, чтомы – русские, во всем первопроходцы. Юрке Гагарину и то простить не могут, что первым был! Вот так, мой дорогой. Ну что, пойдем сон добирать, а то завтрашний день насмарку пойдет.
Уже с подъема Николай решил поехать на могилу бабушки. Дед был похоронен у родителей под Воронежем. Валентина с дочкой собирались в больницу, а Спиридона Афанасьевича неожиданно вызвали в Горисполком к председателю. Дядя сразу было предложил подождать до обеда, чтобы ехать вместе, но Николай отказался:
– Извини, но у меня не так много времени. В следующий раз поедем, не обижайся, –промолвил он и обнял дядю за плечи.
– Тебе спасибо, что нашел время проведать нас, – поблагодарил Спидон Афанасьевич. – И еще, спасибо за вчерашний рассказ! Я до сих пор под впечатлением: ты мне, словно бы, глаза на мир открыл!
Николай не сразу нашел родную могилу, уж очень много народу умерло за последние годы. Наконец, он вышел на знакомую аллею. Сердце учащенно забилось, когда Николай подошел вплотную к небольшому надгробию. В руках у него было ярко-красная гроздь рябины. Когда четверть века назад хоронили бабушку, Николай безутешно плакал. Сейчас он просто стоял у могилы, сгорбившись и обреченно опустив голову. В горле стоял комок, и Николай не мог произнести этих слов, которые вынашивал так долго. Это были слова любви и памяти, а сейчас он просто вспоминал: «Бабушка, Александра Трофимовна, была бесконечна добра к своим внукам, добра до расточительности. Была очень общительна и весела. Если бы только знала, бабушка, как не хватает нам тебя!..».
Внезапно Николай почувствовал резкую боль в сердце. У него и раньше возникали неприятные ощущения в груди. От сильной и жгучей боли Николай опустился на землю. Спустя некоторое время он почувствовал себя легче. Медленно встал и сгорбившись, направился к выходу. Уже за кладбищенскими воротами он прибавил шагу – боль постепенно отступала. Сев на проходящий автобус, Николай благополучно добрался до центральной площади города. Сходя на остановке, он заметил впереди себя знакомую коренастую фигуру:
«Точно, Вовка Кузнецов! Только ростом пониже и постарше будет».
В это время незнакомец повернулся, и Николай неожиданно узнал в нем одноклассника. – Володька, дружище, неужели это ты?! Как здорово, что я тебя встретил!
Друзья были приятно удивлены и не скрывали радости. Владимир заметно поседел и выглядел старше своих лет. «А ведь когда-то был красавцем, девчонки прохода не давали, все записочки присылали», – вспоминал Николай.
После школы пути-дорожки друзей разошлись. Владимир благополучно поступил в институт физкультуры, а Николай, не пройдя в вуз по конкурсу, призвался в армию. Владимир, в свою очередь, пытался вспомнить последнюю встречу с Николаем.
– Ну да, это было пятнадцать лет назад, во Дворце спорта, была встреча по волейболу. Апотом ты куда-то пропал? Слышал краем уха, что ты за кордон уехал?
– Дружище! Как я рад, что встретил тебя... Я только сегодня узнал, что Нина Павловнаумерла...
– Мы ее почти всем классом хоронили. Не было Пашки Невинного – в тюрьме сидит.Странная с ним история приключилась Ведь по глупости попал, – с явным сожалением произнес Владимир. – Толика Полевого тоже не было. Утонул позапрошлым летом, в сетях запутался... Да, вот тебя не было.
– Выходит, и я тоже без вести пропавший. Вовка, давай куда-нибудь пойдем! Поговоримобо всем.
– Пошли, но сначала я отмечусь. Это по пути.
Только сейчас Николай заметил в руках друга небольшую кожаную папку.
– Ты вроде бы начальником стал?
– Что ты Колька, работаю в жэке. Не то инженер, не то слесарь. В общем, кручусь. Что тытак на меня смотришь?
– Все нормально. Просто жизнь какая-то странная штука. Не знаешь, где найдешь, а гдепотеряешь. Ну, пошли!
Друзья крепко обнялись, а затем, взяв друг друга за плечи, зашагали вперед, словно не хотели расставаться уже никогда.
