Поторапливаясь и приноравливаясь к ночной мгле Наталья бежала в Дунькино подворье. Там ждал ее Алексей – передала ей Зойка от него записку.
Летняя южная темнота была так густа, что даже дома едва мерещились. Хатка, где встречалась вечерами молодежь, на самой окраине. Наталья разглядела огонек папироски – знать Лешка уж на месте.
– Думал уж не придёшь. Отчаянная ты, Наташка. Одна по ночи...
– А чего тогда в дом не пришел? – Наталья уселась на скамью настороженно. Неужто не понимает, что не люб? Неужто и он, как родители уговаривать начнет. За этим что ль звал?
Но записка его была столь странная. Вроде того что – выход нашел. Да и Мария же у него есть ..
– Ну, раз отчаянная, давай жениться, – произнес он тихо. Так тихо, что Наталье казалось, что она ослышалась.
Она натянулась, выпрямила спину, разгоняя нахлынувшую горячность. И зачем шла? Хотелось наброситься на него с кулаками. Но она сдержалась.
– А Маша как же твоя? – дрогнувшим обиженным голосом спросила.
Алексей помолчал.
– А Маша... Маша будет ждать. Я заберу ее через некоторое время. Устроюсь и заберу.
– Чего? – Наталья вообще запуталась.
Алексей бросил окурок за виноградник и приземлился рядом, страх Натальи как-то утих.
– Мы понарошку. Женимся понарошку и уедем сразу. Пусть весь хутор считает, что мы женаты, а мы просто уедем. Ты уехать хочешь?
В последнее время Наталья только этого и хотела – вернуться в Ростов.
– Хочу...
– Вот и меня зовут на заработки. Далеко, в Сибирь зовут. А ты поезжай куда хошь. Как были чужими, так и останемся. Верней, товарищами, друг дружку выручившими. Писать будем, что вместе живём. Ты, скорее, будешь. Да и друг другу писать будем. А развестись-то ведь можно и никому не докладывая, – он немного помолчал, опять достал папиросу, постучал по костяшкам пальцев и добавил, – У меня мать в петлю лезет, того и гляди...
Наталья молчала, она была ошарашена этим предложением. Такой вот выход ей вообще с голову не приходил. Как же это – штамп же будет, а по сути...
Но это решало все проблемы. Отец успокоится, перестанет терзать всю семью, и в первую очередь маму, которая вся уж извелась. Да и уедет она спокойно... И не такая уж она и трусиха...
Но всё же было боязно....
– Лёш, так ведь в гости звать начнут потом, в одну постель укладывать, – Наталья говорила тихо, пугаясь своих собственных слов.
– Придумаем чего. Скажем – работа, и поврозь приедем. В общем, решим там... Главное, чтоб сейчас угомонились. А ведь только свадьба их и успокоит.
Говорил Алексей это спокойно, без волнения. Видно, давно уж об этом думал.
Тогда Наталья обещала, что подумает, а чуть позже дала согласие...
И понеслось... Хутор гулял неделю...
А потом провожали жениха и невесту.
Теплоход уносил их на середину реки, гармонь вовсю разошлась, бабы махали платками, отплясывали.
– Эх, скажи, председатель. А чего это молодежь с хуторов бежит. Что делаешь ты, шоб она тута оставалась? – говорил возчик Николай.
– А давай с тебя и начнем. Твои-то дети где?
– Да ты шо! Знаешь ведь. Мы с тобой в целом хутарим, о проблеме молодежи!
– А ты про своих, про своих скажи..., – требовал председатель, привлекая внимание окружающих.
– Так чего... Сын в шахте, уголь добывает, а дочка ж учительницей в городе.
– А чего в городе-то? Мы шо, работой бы не обеспечили? Тута, на хуторе...
– Так ведь..., – Николай разводил руками.
– Вот с себя и спрашивайте... Молодежь ведь нынче никого не слушает, даже родителям перечат. Чего уж...
А в кустах ивы провожала Наталью и Алексея подруга Зоя. А в стороне от всех, на холме, смотрела на теплоход, уносящий любимого с другой, красавица Мария...
Сложная все-таки штука – жизнь. Как степная река обтекает бугры, половодится у преград, перекатывается через них струями – торит свой путь, свое русло.
***
Наливая душистый, приправленный чесночком и перцем борщ, Мария Михайловна интересно рассказывала о жизни в станицах и на хуторе.
– Тем правилами, которые зародились тут, в станицах и хуторах казачьих, перечить было трудно. Молодежь-то быстро перестраивается, а люди пожилые... ох, со скрипом. Порой, так и не могут принять новое. В общем, и мама твоя – Наташа, и отец – Алексей, можно сказать стали жертвами правил этих. А история хутора нашего славная. Вы, ребятушки, раз уж тут будете жить, обязательно почитайте. Корни вашей бабушки отсюда.
– Двух бабушек, – исправил Марию Михайловну Костя. Она лишь кивнула.
То ли сытный борщ, то ли теплый дом, то ли улыбчивая хозяйка так влияли на Анну – из этого дома не хотелось уходить. Она сидела на кухне на дерматиновом диванчике, подобрав под себя ноги, и слушала рассказ.
Мария Михайловна была красива даже сейчас, в возрасте за шестьдесят. Тяжёлые слегка седеющие волосы убраны в пучок, мудрый проникающий взгляд, полные бедра и покатые плечи делали ее той самой женщиной-бабушкой, о которых пишут – "хочется прильнуть, рассказать о бедах".
Слегка наклонив голову, она, пока дети ели, с любовью глядела на них, на сына, да и на саму Анну. Смотрела, как будто жалела их всех и одновременно радовалась, что тут они – в ее доме.
Андрей на месте не сидел. Они с Костей быстро поели и пошли смотреть технику и снасти в гараж. За ними убрела и Лидочка.
– Хорошо так у вас, Мария Михайловна. Уютно...
– Да где уж, – Мария махнула рукой на лежащие в коридоре стройматериалы. Тут стояли листы двп, коробки с плиткой, плинтуса и ещё что-то.
Андрей вздумал дом расширять и улучшать, и мать его жаловалась, что процесс этот его так увлек, что длится уж бесконечно.
– Вот как разошелся с женой, приехал, так и ремонтируем без конца. А мне убирай... Жаль мне, Анечка, что один он.
– Так ведь все может изменится, Марь Михайловна. Сегодня один, а завтра...
– Да. Но под сороковник ведь. Где уж... Говорю говорю... Но нет у него никакого к этому стремления. А внука привечаем, вот недавно от нас уехал, на следующий год поступать уж. Ох, взрослый наш Владик совсем.
– А я вот и не знала про брата старшего. Все детство мечтала, чтоб брат был, чтоб не одна... А он был, оказывается.
– Да-а, – Мария Михайловна вздохнула, – Говорю ж – и не определишь: то ль судьба играет тобой, то ли свои же глупости. Жизнь – не одёжка, её по десять раз не примеряют, что есть – всё твоё.
– Вы о чем?
– Да так, о своем больше. Жаль мне, что и ты одна. Тоже ведь, поди, нелегко – двое деток... А на Ирку ты не смотри, не думай, что все у нас тут такие. Тут хороших людей гораздо больше. Может и она когда-нибудь всё поймет. Жаль ее – одинокая...
– Не верится что-то, что поймет, Марь Михайловна. Настолько трудно общаться – практически невозможно. Я вот сейчас смотрю на Вас и думаю: какой разный у одного человека, у нашего отца, был выбор: Вы, мама, Ирина Ивановна. Все вы трое – абсолютно разные женщины.
– Так ведь ... , – Мария Михайловна провела рукой по светлой клеенке, – Я, наверное, покажусь тебе слишком самоуверенной и наглой, но ведь он только меня сам-то и выбрал.
– Как это?
– Да так... Расскажу. Мужа моего убило. На стройке работал, кирпич с полуприцепа и слетел ему в голову. А там ... больница и конец. Вернулась сюда с сыном старшим, тут с Алексеем и познакомились. Ох, и убегала я от этих отношений. Моложе он был, да и какая уж я невеста, – Мария Михайловна рассказывала с улыбкой, а в глазах боль, – Мать его приходила тогда, Алексея-то, и – в ноги ко мне. Я ее поднимаю, сама уж на коленях, а она – Христом Богом... Как вспомню...Ох! Обещала я. Матери его обещала. А он всё не угомонится. Я даже про то, что уж Андрейку ношу под сердцем ему ни слова не сказала.
– О, Господи! Марь Михайловна, а дальше?
– А дальше сговорились они с Наташей, мамой твоей, обмануть всех – на свадьбу согласиться. По всем традициям казачьим всем колхозом свадьбу сыграть. У Натальи-то тоже проблемы – отец проклинает, коль за Лешку замуж не пойдет, мать слегла, аж до больницы. А у Алексея мать перед ним вообще на пороге легла и сказала, что удавится, если со мной жить начнет. Рассказывал он, – перешагнул сначала, на фартук наступил даже. До того уж надоела этими уговорами. А потом вернулся, поднял, мать все ж таки, а она опять падать... В общем, для них обоих обман стал выходом. И родители довольны, и они – свободны. Только условие они поставили, что уедут прям сразу. Вот и уехали... Теплоходом. Тогда ходили тут. Я видела...
– Вы тоже там были, на свадьбе этой?
– Не-ет, ну что ты. Какое там! Меня ж в змеи-разлучницы записали тогда. Я в стороночке... На людях и вида не показываю, улыбаюсь, а дома – вою. Угол подушки зубами зажму, чтоб мать и Антошку не пугать, и вою..., – глаза Марии Михайловны затуманилось слезами, но она быстро их смахнула и опять улыбнулась, махнула рукой, – Вот ведь, думала, уж забылось всё, а вот навела ты меня на вспоминалки...
– Простите. Он обещал Вас забрать, так?
– Да, обещал, – морщины, залегшие у губ Марии Михайловны, обострились, она продолжила, – Но у меня мама заболела тяжело, тоже ведь вся история эта через нее прошла, вот приступ и хватил. Слегла. Винила я себя за маму очень, Аннушка, и до сих пор виню, не могла я тогда уехать. Мы переписывались постоянно. Знала я, что ты родилась. А когда уж к нему через пять лет все же приехала, после того, как маму схоронила, он другим человеком был. Не смогла я жить с ним. Вернулась сюда.
– Другим? Это каким другим?
– Не знаю, городским, наверное. Увидела его и обомлела. Даже внешне другой: усики щегольские, костюм городской, духами пахнет. Меня, вроде как, стесняется. И говорю я не так, и веду себя не как следует. Нет, он не обижал меня, но в свои дела лезть не давал. Пожила три месяца всего там, с ним под Новосибирском, и поняла, что прошла любовь. Я, грешным делом подумала, что с мамой твоей у него дела сладились, обижалась, что так и не разошелся он с ней. Вот и ты – как свидетельство. Ох, и обижалась.
– А было не так?
– Не совсем так...
И тут в дом ввалилась компания. Возбуждённый Костя громко вещал:
– Мам, а мы с дядей Андрюшей на рыбалку завтра. Ага?
Говорить дальше было некогда. Мария Михайловна обещала Анне, что они ещё обязательно поговорят. Андрей проводил их до дома, а потом направился к Ирине Ивановне. Дела с ее заявлением, с обвинением Кости все ещё шли, но Андрей обещал, что всё уладится, потому что травмы ее практически не подтвердились, а вот травмы Кости как раз подтвердилась полностью.
Катерина тоже считалась пострадавшей. Обе обещали жаловаться в вашестоящие инстанции, решительно стояли на своем.
Но Андрей предрекал, что Ирина Ивановна притихнет в ближайшее время на какой-то срок. Ей вообще можно запретить появляться на общедомовых территориях, а Ирина ждала внучку и очень этого боялась.
Осень уже обнажила кроны деревьев, по ночам прихватывало морозцем, и хутор как-то потускнел.
Они быстро дошли до дома, попрощались. Анна, пропустив детей вперёд, шагнула во двор. Она уж точно теперь понимала, что Ирину знают тут многие, и мнение о ней сформировано определенное. Нужно быть стойкой и терпеливой, решила она, а ещё не уподобляться, помнить, что рядом ней ее дети.
А брат, о котором Анна мечтала, теперь, и правда, существовал. Существовал и заступался, как будто провидение решило осуществить детские ее мечты.
***
Вскоре Катерину увезли в роддом. Сергей был на смене. Случилось это рано утром, и Ирина, вернувшись из роддома, высказала, глядя куда-то стену, что всю ночь "девчонка промучилась, а никто и пальцем не пошевелил, чтоб помочь". Анна той ночью спала, ничего не слышала.
Однако родила Катерина лишь дней через пять.
Пока не было дома Кати, с Сергеем жили дружно. Анна угощала его приготовленным, а он рассказывал о своем заводском цехе, о заказах и начальстве, об оплате и коллегах. Рассказывал с юмором и позитивом. Даже Костя слушал с интересом.
И Анна подумала, что с женой вот так он почему-то не общается. А так жаль. Хороший же парень...
Анна долго думала, покупать ли подарок Кате, и все же не удержалась – с зарплаты купила милый костюмчик – племянница все же родилась.
– Поздравляю, Катя! – Анна вернулась с работы, когда Катя с ребенком уж были дома, – Вот, возьмите, – протянула свёрток, Катерина неохотно взяла, сухо поблагодарила, – Как назовёте дочку?
– Ангелина.
– Прекрасно. Гелечка?
– Нет, Линочка.
– Звучит хорошо, здоровья Вам, Катя и Линочке, конечно ...
И всё. Опять никакого общения.
Ирина Ивановна перебралась к дочери. Но после того случая держалась особняком, на них не ворчала, хоть и зыркала глазами с огромным желанием – хоть что-то сказать. Работа Андреем была проведена. Это заметно. Костя старался с ней не сталкиваться – ему тоже было сделано внушение.
Дни осенние то звучали сонатой дождинок по стеклу, то замирали тонкими звуками осенних степных запахов.
Анна ушла с головой в работу. Нагрузка ее была достаточно весомой, накапливалась усталость. Рано утром – в автобус с детьми, а там – уроки, допзанятия и прочие педагогические "прелести". И лишь часов в пять она оказывалась дома с кучей тетрадей для проверки, с материалами для подготовки, с задачами начальства и звонками родителей.
Готовить старалась по выходным, но в небольшом холодильнике не хватало места для полуфабрикатов.
Помогал и Костя. Но сейчас он начал ходить на секцию по баскетболу, организованную в школе (туда ходила и девочка Милана), мастерил после уроков с Геннадием Петровичем, и в его комнате уже появился стол на хромированных ножках и полки – лучше, чем из магазина.
Рыбалки с Андреем пришлось приостановить – ночами было очень холодно. Уже наваливались осенние простуды. То неожиданно заболела Лида, то сама Анна лечилась, не уходя на больничку.
Нужно было ехать за зимней одеждой, но Анна всё тянула. Сестра бывшего мужа сообщала, что пить он стал ещё больше. Куда уж больше? – думала Анна, вспоминала свою прежнюю жизнь и передергивала плечами.
Нет, вернуть прежнее она не хочет точно.
Ирина Ивановна практически всю осень жила с дочерью, помогала нянчится с малышкой. Вот только и вдвоем им, таким похожим, видимо, было нелегко. Анна слышала, как ругаются мать сдочкой, как порой в ссоре не разговаривают друг с другом. Дело их. И все бы хорошо, если бы....
Маленькая Ангелина была беспокойной и очень голосистой.
Анна приобрела беруши, прятала голову под подушку, вешала одеяло на дверь – все бесполезно – девочка заливалась долгим плачем, терзая нервы всех домочадцев. Только Лидочка почему-то от плача просыпалась не часто.
А вот Костя...
– Мам, неужели мы тоже так орали? – Костя с красными от недосыпа глазами с утра был зол.
Анне было уж и не до воспоминаний, она думала о том – как отвести уроки и не уснуть. Полночи она слушала плач ребенка, смотрела за окно. Там принимался дождь. Он порывисто брызгал крупными редкими каплями, и с каждым таким порывом как будто опять заливалась девочка. Анна надеялась, что ребенка вот-вот успокоят, ждала и ждала. Но две няньки явно не справлялись.
Господи! И в чем там дело?
Вскоре Анна поняла – Ирина с дочерью не могут поделить обязанности. Она случайно услышала их громкий резкий разговор.
– Ухайдохаешь мать! Я ж не молодая, чтоб ночами скакать. Я и так ее до трёх на руках носила, пока ты дрыхла ...
– Ага, дрыхла... Подрыхнешь с вами! А я не могу ее носить, понимаешь? Чего я сделаю, если она орет? Может мне на улицу идти прикажешь?
– Смотрит, Катька, уйду я... Так и знай – уйду! Пусть тебе твой Серёженька помогает. Что-то не больно испомогался-то. Видать, неинтересно ему тут, в другом месте интереснее....
– Мама! Не начинай!
– А что не начинай? Что не начинай? Подохнуть мне что ли? Я ведь не двужильная...
Ладу меж ними не стало. Сергей, и правда, дома появлялся всё реже.
И в конце концов, после очередной ссоры с дочерью, Ирина ушла. Глубокая ярость ее на мир бессознательно проецировалась и на дочь. Теперь в своих несчастьях она винила и ее.
Ушла она в маленькую комнатушку двухэтажной старой постройки на окраине хутора. Когда-то колхоз здесь был побогаче, и этот дом на полынном пустыре построили для рабочих. Сюда привез ее из далёкой Сибири Алексей – ещё даже и не муж. Уж потом поженились, когда начала она, беременная, реветь ночами, требовать, чтоб развелся он официально и женился на ней. Он женился...
Но прожили вместе они всего-то пять лет. И как прожили? Можно сказать – никак. Скандалили. Потому что поняла Ирина, что есть у Алексея на хуторе другая любовь. Любовь, так сказать, всей жизни – Мария. Добрачная его любовь. И сын есть, тот самый – мент Андрей.
Мария Лёшку отвергла, вот он и вызывал ее на ревность, доказывал через привезённую издалека жену, что и он, мол, счастлив. А сам страдал: то бесился и бросался в жизнь семейную с Ириной, то ходил вокруг дома Марии.
И в конце уж больше жил не с женой, а с матерью своей – с Верой.
Вера, свекруха, Ирину недолюбливала за склочный характер, но и не гнала со двора. Потому как Катюшку, внучку, обожала.
Оттого Ирина и злилась – вот откуда взялась эта Анька? Анька, которую и не вспоминал никто.
Работала Ирина на индюшиной ферме неподалеку, ездила туда на автобусе. Когда умер Алексей, вперёд своей матери, Ирина так и осталась тут, на неродном ей хуторе. Впрочем, где у нее родной-то?
Для нее, бывшей детдомовской девчонки, всю жизнь знавшей только углы и казённые кровати, свой дом был мечтой. И тут такое везение – мать мужа оставляет ее дочери половину дома! Да. Не ей, конечно, а дочери, но Ирина сразу решила, что ее мечта о полном блаженстве, в котором растворится ее сиротство, сбылась.
То, что дома лишь половина, ее не остановило. Это теперь Их дом, Их угол, и надо сделать так, чтоб никто не помешал – урвать кусок своего собственного очага, кусок земли, кусок семейного счастья.
Но сделать это никак не удавалось – приехала другая хозяйка, качала свои права, а за нее ещё и этот "мент" – ненавистный, потому что ...
Потому что именно из-за его матери и напасти все....
Ирина шла к людям, как на войну — с хамством наперевес. Весь хутор, казалось, был против нее, а она держала оборону, по-своему, как умела, отвоёвывая себе заслуженное счастье.
А вот счастья все не было. Думала, хоть дочке повезет, а вот и с ней не всё ладно. Ленивая, заносчивая, грубая... Даже матери перечит.
Характер у обеих у них, конечно, не сладкий, обе не терпели ни возражений, ни оправданий. Катерина в злости надувалась, а Ирина принималась ворчать.
И, похоже, муж от дочки скоро уйдет, – дошли уж до Ирины слухи, что поговаривает он об этом. Не удержала мужика ее дурочка Катька, не удержала.
А раз так, вот пусть сама и попробует жить. Без материнской-то помощи скоро завоет. Привыкла, что мать под боком... Одной-то с ребенком какого, коли и муж – не помощник... Завоет и сама на поклон прибежит. С этими думами, после ссоры с дочерью, обиженная Ирина и прекратила свои визиты в дом.
***
Этой ночью Анна проснулась опять от крика девочки. Шарила в поисках беруш, когда показалось вдруг, что плачет не только малышка – глухие грудные всхлипы послышались за стеной. Анна села на постели, прислушалась. Да, определенно рыдала Катерина.
Не вмешиваться! – дала себе когда-то слово Анна. Посидела, подождала ещё чуток, плач девочки то затихал, то начинался с новой силой, а ее мать ныла монотонно, не переставая, уже с тянущимся стоном и икающими всхлипываниями.
Анна накинула халат, вышла в зал, подошла к спальне Катерины и несмело постучала. Всхлипы Катерины утихли, но малышка продолжала заливаться, потом Катерина вдруг заревела опять, и сквозь слезы промычала что-то вроде "Заходите".
Анна вошла. Катя с растрёпанными волосами сидела на смятой постели, держа на руках дочку, сидела и раскачивалась взад-вперед.
– Кать, Вы чего это? – Анна, видя, что состояние Катерины – не до церемоний, села на кровать рядом, аккуратно собрала у нее девочку. Катя упала на спину, прикрыв лицо руками и запричитала:
– Я не знаю, не знаю, что делать! Ооо! Сережа ушел, мать я ненавижу, а Лина все кричит и кричит, а я устала... Я не могу так больше! Она не нужна никому, и мне не нужна..., – она перевернулась на бок, скрючилась и заревела с новой силой.
Малышка плакала, извиваясь у Анны на руках. Была она красная, синие прожилки от долгого плача вылезли на лобике. Все это Анне очень не нравилось.
– Кать, – Анна уже ходила по комнате, пытаясь успокоить ребенка, но девочка заливалась, – Кать, а грудь давала? Она не голодная?
– Она не берет, – в подушку просопела Катерина.
– А ну-ка давай попробуем! – Анна искала выход.
Но маленькая Ангелина лишь на секунду примолкла с соском во рту, и опять принялась кричать, извиваясь.
Извивалась и Катерина:
– Я никому не нужна! Я удавлюсь! Он другую нашел, наверное. Ну почему так! За что мне это все! Он – скотина. Все мужики – скоты...
– Так... Катя, поднимайся, давай наберём ванночку, – Анна говорила громко и строго, перекрикивая плач двоих.
Катерина ещё повыла, не желая слушать Анну. Анна повторила просьбу.
– Зачем? Она мытая...,– шмыгала носом.
– Давай, давай...
Катерина послушно встала, утирая слезы, пошла набирать воду. Анна догадалась поставить девочку вертикально, привалить себе на плечо. На какое-то время малышка успокоилась.
А когда погрузили ее в теплую воду, успокоилась совсем и даже начала дремать. Катерина тоже пришла в себя.
– Я не знаю что с ней. Температуры нет, я меряла. Животик, наверное. Но сколько уж можно...я не спавши какую ночь. Я так больше не могу. Что за жизнь...
– Жизнь как жизнь. На себя надо надеяться, Кать. Дочка у тебя – вот, что главное. А терпение как раз – основа мудрости.
– Так как же я ее одна-то, без мужа...
– Ничего ты не одна. Вон сколько нас. И я ж сестра тебе все-таки. Только надо научиться ни на кого, кроме себя, не надеяться, тогда и помощь чужую воспримешь, как подарок, а не как должное, и в тягость никому не станешь, – Анна подвинула табурет и села перед ванночкой, поливая малышку, – Кать, а молоко есть у тебя?
– Да вроде есть. Мать говорит – никаких прикормов, иначе вообще грудь не возьмёт.
– Знаешь, если ей не хватает, кишечник может вздуваться и болеть. Ты у врача спрашивала?
– Да что они понимают...
– Но девочка плачет, как от боли. Давай завтра утром медсестре детской позвоним. Нельзя это так оставлять. А сейчас, знаешь что.... Иди-ка поспи. Я все равно уж не усну. Покупаю и понянчусь. Давно я не нянчилась, даже захотелось..., – она смотрела на маленькую Ангелинку с нежностью, – А уж будут проблемы, разбужу тебя.
– Вы серьезно?
– Вполне... Иди иди. Тебе надо поспать.
Катерина обернулась, уходя.
– И это... Вы простите меня за Костю...
– Уж давно простила. Иди...
Анна решила сделать малышке массаж животика прямо в воде. Туда, в воду, Ангелинка вдруг и покакала. И это было хорошо. Анна обтерла девочку, приготовила теплую чуть сладкую водичку и попоила девочку с ложки – Ангелинка с наслаждением открывала ротик, и вскоре мирно спала, завернутая в теплое одеялко.
А Анна совсем обнаглела. Не опуская спящую девочку с рук, перетащила одеяло в зал, принадлежащий совсем не ей, и прикорнула с ней на чужом диване. Проспали они почти три часа.
– Я смесь купила, – с улыбкой объявила на следующий день Катерина, когда Анна с детьми вернулась с работы, – У врача были, молока у меня мало, оказывается. Ань, она спит уж два часа после смеси, представляете?
– Лучше б она ночью спала, – улыбнулась Анна.
С той поры лёд был растоплен. Ангелинку в коляске с удовольствием пестала Лидочка – прирожденная нянька. Анна забирала ее вечерами, девочка спокойно наслаждалась созерцанием погремушек, пока Анна ковырялась на кухне или готовилась к урокам. Рядом крутилась Лидочка, малышка стала ей развлечением. Катерина была благодарна Анне. Теперь и Лида была под присмотром Катерины после школы.
Ночи еще были беспокойными, но теперь уж не было бесконечного плача ребенка и материнских истерик. Но все же Катерина потихоньку плакала ночами – Сергей объявил окончательно, что жить с ней не будет.
А поговорить об этом Кате с кем? И пошли откровенные разговоры меж сестрами.
– Это ж надо, Ань, как натерпелись Вы, – вздыхала Катерина, услышав семейную историю Анны.
– Давай уже на "ты", Кать. Сестры мы или нет?
Из зала уехал шкаф, который разделял, затемнять и уродовал пространство комнаты. На кухне силами Кости и Геннадия Петровича появился большой общий обеденный стол. И газ решили не переделывать, плита и электроплитка стали общими.
А главное – домой теперь хотелось возвращаться.
***
Декабрь выдался на редкость для этих краев морозным. Морозным, но ветреным и бесснежным. Поднимая воротники, а иногда и повернувшись к ветру спиной, они добирались по утрам до автобуса.
Анна так и не поехала за зимней одеждой. Купила себе недорогой пуховик, Мария Михайловна подарила ей очень теплую кофту – этим и обошлась. Катя настоятельно совала ей сапоги на высоком каблуке, которые Анна надела лишь однажды – на школьный осенний бал.
Но несмотря на такую ограниченность в средствах, было в Анне что-то, делающее ее в глазах других – женщиной стильной и красивой. Простая белая блузка с платком на шее, строгая юбка и лодочки смотрелись на ней, как на красотке с обложки модного журнала. Может это потому, что выражение лица женщины гораздо важнее ее одежды?
Сергей подал на развод, уехал с хутора совсем, и появился в доме всего пару раз. Первый раз это случилось в отсутствии Анны. По словам Кати, он взглянул на дочку, говорить по существу их отношений не хотел, и быстро ретировался.
Когда приезжал он второй раз, Анна попросила его посмотреть их батареи, которые оставались чуть тёплыми, но Сергей, сославшись за занятость, лишь дал советы.
Костя, хоть и старался, но полностью мужчину в доме заменить не мог. Геннадий Петрович лежал с больной спиной, и Анна позвонила Андрею. Он и сам велел обращаться, если нужна будет помощь.
В выходные Андрей уже был у них. Он слил воду с труб, что-то подправил, батареи тут же стали нагреваться. А потом они пили чай, болтали обо всем на свете, как семья, как будто и правда они все время были родней. А вскоре Андрей появился у них опять – он доделывал что-то в системе отопления, и опять они вечеряли.
И пришла идея – встретить вместе Новый год. Андрей звал к себе, но эта идея была отвергнута – дети. Лучше все же отмечать ночной праздник тут – у них в доме. Позвать Марию Михайловну, тётку Раю с семейством. Хотелось бы и тетю Зою, но там своя многочисленная родня.
– И маму Иру надо, Кать..., – несмело предложила Анна.
– Нет, – Катерина провела ладонью перед собой, – Не обсуждается.
Ее обида на мать так и не прошла. Зато Костя, оставшись с матерью наедине, попросил, чтоб в Новый год с ними была Милана.
– Конечно! Приглашай, коль отпустят родители и не боится она толпы на малом пространстве дома, – Милана Анне нравилась.
И хоть новогодние школьные утренники совсем утомили, и хотелось Анне лишь одного – все праздники проспать. Но все же потом, в новогодние выходные, она с радостью вспоминала эту суетную и веселую Новогоднюю ночь: радостные визги Лиды и Ксюшки от прихода Деда Мороза – Геннадий Петрович не мог оставить детвору без подарков, дружную суету женщин в накрывании праздничного стола в зале, приправленную зашкаливающим восхвалением своих кулинарных способностей и удавшихся блюд, новогоднее дружное "Ура", фейерверки, которые организовал главный нарушитель общественного порядка – участковый Андрей, песни местные старые казачьи, которые затянули Мария Михайловна и Раиса Григорьевна, перекрывая эстраду, льющуюся с экрана Катиного телевизора.
А ещё ночью, когда совершенно случайно коснулись темы "Ирина Ивановна", Анна вдруг поймала взгляд Кати в сторону дома, где, на окраине хутора, жила ее мать. И взгляд этот был не такой, как прежде. Раньше о матери она вспоминала со злобой и обидой, и говорить не хотела. А теперь вдруг глянула в ту сторону с тоской... Вздохнула и Анна... Тяжело жить с обидой на мать.
А ещё вспоминала, как слегка подвыпившая Лена, уходя, вдруг шепнула ей потихоньку:
– Костя твой...ох, прям, ухажёр! Смотри, мать!
– Да ладно тебе! Они же дети ещё совсем.
– Ага, сейчас, знаешь... акселераты, – потом она зашептала на самое ухо, – Ань, а Андрюха ведь на тебя поглядывает. Да-да...
– В смысле? – Анна и поняла, и нет.
– Ну, в нормальном таком ... мужском смысле.
– Ты чего, Ленка! Напилась что ли? Он же брат мой!
– Вот брат, а глядит не как брат. Глядит, как Костя твой на свою Милану. И что тут поделаешь, – всплеснула та руками как-то радостно, чуть привалившись к вешалкам.
– Да, одевайся, одевайся, давай. И скажи Витьке, чтоб сразу тебя в постель уложил. Не иначе как шампанское с вином намешала...
И слова эти Ленкины, вылетели б из головы, если б правды их не чувствовала сама Анна.
А она чувствовала...
***
Заходите и подписывайтесь, друзья, на мой канал в Телеграмм Рассеянный хореограф, по окончании рассказа, публикую ссылку туда)
А тем, кто не любит читать урывками, предлагаю оконченные истории...ну, если ещё не читали...