То, что зона – не сахар, не стало для Кистеня открытием. Были среди его знакомых и те, кто свой срок там уже оттрубил.
Но сунув голову в это ярмо, он собирался идти до конца.
Он вспоминал свой последний вечер дома, когда они с матерью сидели в кухне – грязной, заваленной немытой посудой. Матери было не до уборки. Её раздавило горе.
Тогда он и узнал, что сотворил его родной брат. Кистень сначала не мог поверить, но мать, плача, говорила, что у Вовки совсем поехала кук--уха, что он не только пил, но еще и нар-ком--анил, какие-то злыдни подсадили его на зел--ье, и в конце концов, он будто с ума сошел – и вот итог.
Вовки дома не было, он уже несколько дней скрывался у кого-то. Кистень думал сначала, что у брата очередной за--пой. Оказалось, все гораздо хуже.
— Что ж, пусть сядет и отмотает ср--ок…Он заслужил, мам…
Мать затрясла головой. Слёз было столько, что они брызгали в стороны.
— Он не сможет…за колючей проволокой… его там сломают… его там не станет в первый же год… Я…я не знаю, как буду жить без него…
Кистень долго молчал.
— А как ты представляешь, он будет жить, если останется на воле на воле? Он же опять кого-то…
— Я бы его увезла, — жарко зашептала мать, — Я нашла место, где таких как он…
— Ман--ьяков?
— Ну тех, кто пьет…или употребляет… их добрые люди, муж и жена, забирают в далекую деревню, в глухую… Они там живут, огород, дрова, печка…Ни-ни – никакой крамолы. Трудятся, простая еда – так вот лечатся… природой, изоляцией…Никто там не может им ничего передать…
— Мам, ты такой наивняк…Ты будто не знаешь, сколько в каждой деревне спив--шихся мужиков. Но не то страшно…Вовка оттуда сбежит, и кто-то из-за него снова….
— Я буду его за руку держать, я не дам ему и на шаг от меня отойти…
Кистень отвернулся к окну. До утра он просидел так, не двигаясь с места, только курил одну сигарету за другой. А утром потребовал у матери – найти брата. Она должна была знать, где он.
— Ты хочешь его сдать? — испугалась мать.
— Мне его расспросить надо…
В конце концов, ему пришлось поклясться, что он не приведет Вовку за шкирку в полицию. Разница в силе у них была такова, что Кистень вполне мог это сделать. Только тогда мать призналась – Вовка отсиживается на даче у одного из своих дружков.
Кистень поехал туда, и, едва скрывая брезгливость, смотрел на брата, потерявшего человеческий облик. Тот сидел в углу, на корточках, закрыв голову руками, словно дожидался наказания. Прямо здесь и сейчас. Кистень взял колченогий стул, кое-как сел.
— Рассказывай мне всё…
В тот же день, к вечеру, Кистеню оформили «явку с повинной». «Пре--ступления свои» он описал бегло, и попадись ему въедливый следователь, мог бы докопаться до того, что парень взял на себя чужую вину. Но тут это никому и в голову прийти не могло. Признательные показания, которые Кистень отдиктовал как по писаному, возможность закрыть громкое дело – у молодого следователя аж глаза горели.
Потом был суд, всеобщая нен--ависть, и, наконец, зона, где Кистень, наконец, вздохнул. Теперь можно было уйти в себя и тянуть здесь свои годы – срок ему дали немалый. Явку с по--винной учли, и еще Наталья Степановна, узнав о происшедшем – хоть жила уже далеко, в вину Кистеня не поверила, и подняла все старые связи. Учителя написали на парня хорошую характеристику, и отнесли её адвокату.
Кистень появился в этом мрачном мире, не имея никакого уголовного опыта. Были у него лишь тяжелые кулаки, и готовность отсидеть в кар--цере или ШИ--ЗО, но не становиться шестеркой.
И постепенно он занял здесь какое-то особое положение. Другие заключенные не трогали его, не задирали, позволили жить вот так – обособленному, молчаливому, погрузившемуся в себя.
Первое время, когда ему разрешили редкие свидания, мать приезжала — и каждый раз говорила только о Вовке. Да, она с ним уехала в то самое глухое село, а квартиру они пока сдают. Там, в селе, две бревенчатые избы, удобств никаких, конечно. Живет дюжина таких же бедолаг, как Вовка…
— Именно таких? — уточнил Кистень, и это получилось у него ядовито.
— Никому не нужных, — мать услышала иронию, но она бы выслушала любые слова от Кистеня, так собака стерпит от хозяина побои.
Мать там, в этом Богом забытом углу, сразу включилась в работу – мыла полы, готовила, помогала ухаживать за птицей.
— Одна беда, — говорила она, — Там ферма страусиная, в этом селе…Ну а кормежка у наших ребят какая - щи да каша, как говорится. Вот недавно ночью птица у этой хозяйки пропала. Страус. И все понимают, чьих рук это дело. А там тетка скандальная, хозяйка фермы, если что – она добьется, чтобы мужиков разогнали.
Мать ждала, что Кистень спросит, как Вовка, и она начнет ему рассказывать, что брат ведет себя тихо, а значит жер--тва Кистеня не была напрасной. Но младший сын молчал. Он не ради Вовки на все это подписался…
Мать привозила деревенские продукты – яйца, творог…Среди заключенных бытовало что-то вроде «семей», когда несколько человек объединялись, и делились присланным в посылках, в передачах. Кистеня тоже позвали тогда в одну из таких групп.
А когда не стало Вовки (неожиданным был его уход, Бог весть от чего), а потом вскорости за ним ушла и мать, и Кистень хотел отделиться вновь – ведь теперь скидываться ему было нечем, другие зэки его не отпустили
— Ты это… ничего… мы не обеднеем…
О том, за что ты сюда попал, и о делах личных в этой среде не принято было расспрашивать. Да Кистень и не отличался разговорчивостью, бывали дни, когда произнесенные им слова можно было пересчитать по пальцам. Не поднимая головы, он работал, никогда и ни на что не жаловался, не прогибался перед начальством, и шел по-своему пути, через годы срока, подобно тому, как идет человек, пригнувшись против сильного ветра.
Те, малые деньги, что он тут зарабатывал, шли, в основном, на курево. И дымя сигаретой, порою долго смотрел он на какой-нибудь куст крапивы и думал, что удивительно красивы резные зеленые листья.
После ухода матери связи с внешним миром он почти никой не имел, и не было у него иллюзий, что кто-то станет писать ему. Но один раз он окликнул бывшего одноклассника Ромку Мельникова, и был удивлен, когда тот ответил. Только через пару месяцев он решился спросить его о Соне Ханчиной, вроде как мельком. Ромка написал, что Соня давно уже не Ханчина, вышла замуж, а больше он ничего не знает, но если Кистеню нужно, то можно узнать, так как его, Ромкина, мать, дружит с матерью Сони.
«Да нет, - написал Кистень, — Если у нее все хорошо, то ничего и не надо». Тем и кончилось, и несколько лет тянулась между Кистенем и Ромкой тонкая ниточка связи – несколько писем в год. Ромка окончил институт, нашел работу, женился. Почти в каждом письме он упоминал кого-то из одноклассников. А потом вдруг написал, что Ханчиной, наверное, несладко приходится.
Кистень откликнулся сразу коротким письмом: «Что случилось?»
«Моя мама была у ее матери на дне рождении, и тетя Ира плакала и призналась, что когда-то у нее с Сонькиным мужем была большая любовь, и она его до сих пор любит, но теперь уже поделать ничего нельзя»
Незадолго до своего освобождения, Кистень и написал те слова «Я знаю, что она меня боится, но я ее найду, где бы она ни скрывалась».
А Ромка решил, что годы за колю--чей проволокой не прошли для старого знакомого бесследно, и в нем опять проснулся зверь.
*
Соня знала, что семья ее рухнула, и что никого у нее больше нет. «Зачем они все скрыли? – думала она, — Ведь мама увидела Алексея еще да нашей с ним свадьбы. Пусть бы рассказали мне, о том, что было между ними – и хоть бы для меня рухнул мир, но это на какое-то время… и я бы как-нибудь скрепилась и пережила. А что теперь? Как нам с мамой смотреть в глаза друг другу? Как я смогу относиться к Алексею, как к мужу?»
Ни слова не слышала она из того, что было произнесено в спальне, но ей хватило взгляда Алеши…Да, он любил ее, Соню, но никогда-никогда в жизни так на нее не смотрел.
Соне не нужно было вновь просматривать видеозапись. Когда она пыталась уснуть, стоило ей закрыть глаза, как эта сцена вновь и вновь разворачивалась у нее перед глазами. Заплаканная мама, и Алексей, бессильно опустивший руки. Он так смотрел ей вслед, будто вместе с нею уходило для него всё.
…Долго Соня не выходила из съемной квартиры. Подъедала то, что взяла с собой, нашлись и у хозяйки какие-то запасы. Несколько пачек растворимой лапши, пакет с крупой, пакетики чая…
Наконец настал день, когда не осталось ничего, и не было другого выхода, как «идти в люди». И Соня, невольно осмелев в чужом городе, где ничто не напоминало о прошлой её жизни, решилась дойти не до ближайшего магазина, а до супермаркета, до которого надо было пройти несколько кварталов.
Она шла, подставив лицо солнцу, и впервые ей пришла в голову простая мысль о том, насколько хороша свобода…
Кроме насущнейших покупок, которые давали ей возможность затвориться еще, как минимум на неделю, Соня купила мороженое, и выйдя из супермаркета с тяжелым пакетом, свернула в ближайшую аллею, где далеко друг от друга стояли старые щербатые лавочки…
Эскимо оказалось на редкость вкусным, особенно после нескольких дней на «дошираке». Соня оттягивала этот момент, сколько могла. Но сейчас она вздохнула, вытерла прямо о скамейку липкие пальцы, достала кирпичик телефона и набрала номер мужа. Она сама не могла понять, почему позвонить маме для нее было невозможно, подобно тому, как сунуть руку в огонь.
Алексей откликнулся сразу.
— Да, — сказал он «чужим» голосом, потому что номер был незнакомый.
— Привет, — сказала Соня, — Передай… сам знаешь кому… у меня всё хорошо…
— Где ты?! — закричал муж.
— Я уехала не для того, что вам потом это сказать. И да… это… я пока не вернусь…
— Но из-за чего?!
Соня вдруг почувствовала страшную усталость.
— У меня было много причин. И да, я всё знаю…
Они молчали оба несколько секунд
— Зачем вы так со мной? — спросила Соня.
И он понял. Слава Богу он не сказал пошлую, миллион раз в фильмах и книгах обкатанную фразу: «Я тебе сейчас все объясню». И ее аналог: «Ты все неправильно поняла».
— Она не выдержит, — сказал, наконец, он, имея в виду ее мать.
— Придется. Ты найди какие-нибудь слова… решите всё сами…И больше пока даже не вспоминайте меня. Даже в мыслях…Вы уже всё, что могли…
Она нажала на «отбой». Сердце у нее колотилась от волнения хуже, чем в минуты смертельного страха, чем тогда, когда она узнала, что Кистень ищет ее. Она шла к своему новому дому, и мысленно говорила с теми, кого недавно еще считала самыми своими самыми родными людьми…Она говорила с ними со страстью, и мысленно слышала их ответы…И было ей плохо.
*
Ирина, мать Сони, тоже поняла всё – почти сразу, как прочитала записку дочери. Она немедленно уехала к себе домой, и теперь лежала лицом к стене, и тихо плакала, не зная, как выйти из сложившейся ситуации…Как разрубить этот узел. Во всем она винила себя и только себя, и лишь порою с детской горечью спрашивала судьбу – разве может быть такая расплата за несколько недель счастья?
Ей было тогда семнадцать, и она приехала к морю с родителями, не ожидая от отдыха ничего хорошего. Мама будет волноваться, чтобы Ира не заплывала далеко, и не пустит ее никуда одну. Чужой город! Молоденькая девочка! И ей придется вести благонравную жизнь с дневным сончасом и степенными прогулками по набережной. А отец станет отсыпаться после года напряженной работы.
…С Алешкой она познакомилась в видеосалоне. Мама отпустила ее, потому что салон был на территории пансионата. В полутемной комнате показывали фильм, и видеомагнитофон все время зависал, и толстый дядька просто подходил и бил по нему кулаком. В конце концов, Ира и Алешка, оказавшиеся в зале рядом, начали тихо хихикать над этим «ремонтом». А когда фильм закончился, и они вышли на улицу – разговорились.
И больше уже почти не разлучались. Что между ними было? Теперь казалось, что все это только приснилось. И прогулки по пустынному пляжу, когда холодный прибой обдавал их ноги по колени. И поездки в город (мама смирилась, она какое-то время считала Алешку благовоспитанным мальчиком) Два пакетика с креветками (потом обоим казалось, что они дышат йодом, как драконы – пламенем). Молодая гадалка в широкополой шляпе, которая сидела в парке рядом с картонной табличкой «Гадаю по руке». Гадалка пообещала, что они поженятся, и у них будет двое детей. А у них только и было, что один час в ночном парке, когда они сидели на скамье, и смотрели, как встает над морем Луна – она была почему-то не желтая, а розовая тогда. И у Алешки не было пиджака, он просто приобнял ее, чтобы согреть. Они даже не целовались…
А на другой день отцу позвонили – что-то случилось у него на работе, и пришлось уезжать спешно, покупать каким-то образом втридорога билеты…
…Одна надежда была у них обоих тогда – ведь они обменялись адресами. Значит, встретятся…Но мама перехватила первое же Алешкино письмо, и испугалась того юного чувства, которое невозможно было скрыть. С тех пор она таила от дочери его письма. А он писал…Писал еще долго, и из Афгана тоже. Мама потом призналась. Писал, пока не решил жениться. А она к той поре была уже замужем…
окончание следует