"...а лето в 48-м году стояло жаркое, девушки мои.
Идем это мы с дойки - Анна, Нина-золовка, Клава Переулошная и я с ними.
Навстречу Лизавета-почтальонка бежит, платок с головы уронила, глаза на баню...
- Петровна! - кричит, - Петровна, письмо тебе!
Кому мне писать, думаю, четыре п.охоронки за иконами, одна, как палец...
- Читай, - говорю, - Лиза, сама читай, я не могу, душу мне чего-то тянет...
Читает:
- Здравствуйте, дорогая мама, Прасковья Петровна! С солдатским приветом к Вам ваш сын Александр...
Тут я и обомлела, это же младший мой, Шурка, на в.ойне у.битый!
Пришли мы с бабами в избу, стол собрали, сидим, ревем, как коровы недоеные.
У Анны - пятеро там осталось. Нина троих отдала, сам-то, хоть без ноги, а домой вернулся. Клава двоих не дождалась.
Радость наша горькая слезами из нас выходит.
Думали-гадали, откуда ж он, Шурка-то, объявился, в плену, может, был, или по заданию какому задержался, ничего не придумали.
Проводила я баб, легла, а сна ни в одном глазу у меня нету.
Приедет он, одежду какую-никакую на себе привезет, до зимы хватит. А встретить, а - стол накрыть-посидеть, чтоб как у людей. А наливать, что ты ему станешь, думаю.
Весной, как Указ вышел, все избы обошли председатель с участковым, аппараты, у кого нашли, забрали, с.амогон - тоже. А чтобы гнать, так за это теперь - т.юрьма.
Поревела опять же, да и уснула.
И снится мне, девушки мои, сон.
Иду бы это я дальней дорогой, что за логом. Иду, а дорога вроде и не наша становится, и поворачиваем мы с ней не в ту сторону, и деревни не видать, чужое поле.
Дорога круче, в гору забирает, а на пригорке - дом.
Добрый дом, руками деланный, крестовой, окошки высокие, железная крыша, все по уму. Хозяин ставил, видно.
Палисадничек прошла, во двор иду.
Крыльцо высокое, на крыльце - Сталин.
В усах, в галифе, в сапогах начищенных, красивый, как картина!
Тут я в ноги-то ему и пала. Пала, лежу, головы поднять не смею.
Что это, думаю, ты затеяла, дурная голова ногам покою не дает, куда это ты, Петровна, пришла?
Ну, не все же мне лежать, девушки мои.
Голову-то я подымаю, а он сверху смотрит, усы страшные, а глаз добрый - смеется.
Тут уж я осмелела немножко.
Дозвольте говорю, Иосиф Виссарионович, вам со мною побеседовать.
Женщина, я неученая, нигде не бывала, ничего не видала, кроме деревни Кусьмень Тогучинского района Новосибирской области, откуда я и родом.
Мужа моего, Семена Ивановича, в сорок первом году у.било на фронте. Старшего, Васеньку, в 43-м. Второго, Гришу, - через полгода вслед за отцом.
А младшему только в 44-м восемнадцать исполнилось, проводила я его в.оевать, а через два месяца - п.охоронка. Геройски, пишут, погиб.
Только живой он, Шурка-то, живой! Ошиблась п.охоронка!
Письмо прислал - ждите домой, дорогая мама. Встречать надо солдата.
А у меня, вы не поверите, бутылки белого нету на стол поставить.
Нехорошо это, парень с.мерть прошел, как же не в.ыпить ему с людьми.
Дозвольте, говорю, Иосиф Виссарионович, с.амогоночки мне выгнать по такому исключительному случаю.
Он, девушки мои, посмотрел так строго сверху, усмехнулся, пальцем погрозил, да и говорит - "Только раз!"
Проснулась я и пошла б.ражку ставить.
Опять иду с дойки, только уж одна, задержалась.
Участковый наш, Ваня-Ваня, мне навстречу.
Что, говорит, Петровна, слышал, радость у тебя, сынок твой с.мерть обманул, выходит?
Отвечаю, радость, Иван Иваныч, такая радость только раз в жизни и бывает. Живой мой Шурка, домой едет!
Ты уж, говорю, как хочешь суди, а я б.ражку завела, аппарат из голбца достала, мне сам Сталин разрешил.
Он трусоватый был, в детстве перышка боялся, да и нездоровый с рожденья, так и звали всю жизнь - Ваня-Ваня. Аж побелел с лица, как услышал!
Что ты, говорит, мелешь, Петровна, что ты несешь, дикая дивизия, услышит кто...
И - бежать от меня в проулок.
А я вслед кричу: "Разрешил Сталин, не сойти мне с этого места, вот как тебя видела, разрешил! Только раз!"
Вот и весь сказ, девушки мои, хоть я и темная, и неученая, а Сталина повидала, с тем и п.омру."
Авторские тексты -
Буду признательна за подписку на канал, лай и комментарий!
