Легендарный вокалист Whitesnake и Deep Purple о Джимми Пейдже, любви и горечи расставаний, собственном голливудском Вавилоне, потере всего и триумфальном возвращении… Эта статья – адаптированная для 2024 года версия материала, опубликованного в Classic Rock Presents… Whitesnake.
Дэвид Ковердейл – певец, автор песен, артист, рассказчик, художник и просто невероятная личность. Он – воплощение того, каким должен быть почитаемый, легендарный рок-музыкант.
В 2011 году, когда готовился этот материал, журналисту Classic Rock посчастливилось взять интервью у маэстро. Уже тогда было ясно: харизма, аура, этот неуловимый "фактор Х" никуда не делись.
Сейчас 2024-й, Ковердейлу 72, и последние годы он всецело предан своей жене Синди. Но есть еще одна страсть, помимо любви к супруге, – это страсть к жизни. Дэвид Ковердейл живет на полную катушку, занимается спортом, гуляет по берегу озера Тахо в Неваде, уворачиваясь от медведей, как когда-то в юности в родном Солтберн-бай-зе, графство Йоркшир (только медведей там, конечно, не было). И, что самое главное для нас, меломанов, Ковердейл с жадностью продолжает заниматься музыкой, находясь на пике популярности и уважения.
Беседовать с Ковердейлом – это всегда увлекательное путешествие. Он не разменивается на банальности, а выдает настоящие перлы мудрости, перемежая их увлекательными историями и воспоминаниями. Общение с ним напоминает долгие задушевные беседы у камина с бокалом чего-нибудь горячительного, полные юмора, мудрости и ярких красок.
"Я не люблю оглядываться в прошлое", – говорит он в начале того самого интервью. Но, как выяснилось, Ковердейл – настоящий мастер ретроспекции, истории и воспоминаний. И поверьте, то, что вы прочтете дальше – это лишь малая часть того, чем он поделился, рассказывая о своей самой большой любви – группе Whitesnake, которой он посвятил более 45 лет, и о том, что было до нее.
Из Солтберна на большую сцену
Что вдохновило тебя стать певцом?
– Моя мама прекрасно пела, музыкальный талант у меня от нее. По отцовской линии все были художниками. Свое первое музыкальное образование я получил у бабушки по материнской линии. У нас дома не было ни радио, ни проигрывателя, зато у нее стоял огромный радиограммофон. Именно там я услышал Элвиса Пресли и Литтла Ричарда – это было просто невероятно!
Я пытался подражать их манере пения – более экспрессивной, чем у британских певцов того времени. Так я понял, что могу "выдавать" звук. Любой оперный певец скажет, что нужно петь, используя диафрагму, но все великие соул- и блюзмены пели душой. У меня не было никаких рамок, я пел песни Стива Уинвуда, Джо Кокера, не задумываясь, правильно это или нет. Я просто думал, что так все и поют. К счастью, никаких барьеров у меня не было.
Позже я увлекся The Pretty Things и другими ритм-энд-блюзовыми группами. Был большим поклонником The Yardbirds, именно от них я узнал о Джимми Пейдже. Хендрикс был для меня огромным источником вдохновения, он сочетал в своей музыке все, что я любил, облекая блюз и соул в электризующие рок-структуры.
Ты с юных лет любил блюз и ритм-энд-блюз, но при этом тебя всегда привлекали гитаристы. Почему ты сам не стал учиться играть на гитаре?
– В детстве я мечтал о гитаре и однажды получил ее в подарок. Но, как ни наивно это звучит, никто не сказал мне, что ее нужно настраивать! Мои пальцы были в крови, я ставил все аккорды по самоучителю Берта Уидона, все делал правильно... но это звучало ужасно, потому что я понятия не имел о настройке.
Но ты же получал удовольствие от процесса?
– Нет, я был несчастен! В детстве я выражал себя прежде всего через рисование. В шесть или семь лет я узнал, что есть особое учебное заведение, где учат рисовать – художественный колледж. С тех пор это стало моей мечтой.
Но я всегда пел – в школе, для себя. Однажды учитель музыки заболел, и урок вместо него проводил Бенбоу – учитель естествознания. Он включил пластинки Сидни Беше и Ледбелли... У меня волосы на голове встали дыбом, я испытал настоящий эмоциональный отклик на эту музыку, в то время как мои друзья хихикали, думая, что это очень забавно. После урока я поговорил с Бенбоу, и он был поражен тем, что эта музыка вызвала у меня такие сильные эмоции. Так он познакомил меня с Биг Биллом Брунзи и Мадди Уотерсом, которые для меня, как и Отис Реддинг, стали божествами. Это дало мне огромное вдохновение...
В Солтберне, когда я гулял со своими двумя немецкими овчарками, компания ребят на другой стороне улицы кричала: "О, посмотрите, поп-звезда идет!". Внутри у меня все кипело: "Я вам еще покажу!". Мне нужно было самовыражаться, а в компании сверстников это было сложно – стоило начать говорить о чем-то возвышенном, как тут же получал по заднице. Так что свою любовь к поэзии я держал при себе. Позже, когда я научился брать пару аккордов на пианино и гитаре, эти стихи стали песнями... текстами.
Удивительно, что у тебя хватило смелости и упорства ответить на объявление о прослушивании в одну из самых известных рок-групп того времени.
– Я бросил художественный колледж. На севере Англии царила безработица, мой отец, проработавший с 14 лет, сидел на пособии. Моя мама работала на двух работах, и я видел, как она выбивается из сил. Я решил уйти из колледжа, чем разбил маме сердце. Чтобы помочь семье, устроился продавцом одежды в бутик. Как-то раз, листая журнал Melody Maker, я наткнулся на фотографию Джона Лорда за органом с подписью: "Deep Purple все еще ищут вокалиста и готовы рассмотреть неизвестных кандидатов".
Я тут же позвонил знакомому менеджеру местной группы, у которого были контакты Deep Purple. Они попросили демо-запись и фотографию. Я отправил им то, что записал в подпитии. Иэн Пейс, забравший пленку из офиса Purple, сказал Ричи Блэкмору: "Кажется, я кого-то нашел. Он, правда, пьян в стельку, но у него хороший тембр".
На прослушивании меня не просили петь песни Deep Purple, но Ричи спросил: "Хочешь спеть что-нибудь из нашего?". Я исполнил свою версию Strange Kind Of Woman, более экспрессивную, импровизируя с мелодией, а не просто следуя за гитарой. Ричи подошел ко мне и сказал, что именно так он слышал эту песню, когда писал ее. Представляете, как мне было приятно это слышать!
Ты привнес в Purple свой собственный стиль.
– Я привнес элементы блюз-рока. Конечно, это не был чистый блюз, я любил Хендрикса, так что в моей игре всегда было много рок-н-ролльных фишек. В основном мы с Ричи писали музыку, а потом показывали ее группе. Ребята добавляли свою невероятную индивидуальность, свой характер, что и делало Deep Purple Deep Purple.
Левая рука Джона Лорда – это огромная часть звучания Purple! А еще, чтобы не нарушать гармонию, я обменивался партиями с Гленном Хьюзом. Но на самом деле было бы лучше, если бы Гленн пел одну песню, а я – другую, а не так, как у нас получалось – "строчка я, строчка ты". Это выглядело глупо. Я как-то сказал Гленну, что у нас была потрясающая возможность стать этакими Unrighteous Brothers от рока, но мы слишком увлеклись удовлетворением собственных эго. Ну что ж, это уже история...
Блэкмор в конце концов ушел, но ты, вместо того чтобы пасовать, вернулся еще более сильным. Но при этом ты не стал искать "звездного" гитариста, а пригласил Томми Болина. Думаешь, этот первый опыт работы с гитаристом-гением и его эго сделал тебя немного осторожным в поисках "мега-шестиструнного героя"?
– Джон Калоднер [A&R-менеджер Whitesnake в 80-х] очень точно подметил: "Я прекрасно понимаю, почему после работы с Блэкмором ты сотрудничал с менее известными гитаристами в Whitesnake".
Ты имеешь в виду Берни Марсдена и Микки Муди?
– Это были отличные гитаристы, прекрасные музыканты, и я очень ценю то, что они привнесли в мою жизнь, но – и я не хочу никого обидеть – они не обладали имиджем "гитарного героя", как Блэкмор, у них не было этой "хендриксовской" харизмы. Меня это не беспокоило, но, оглядываясь назад, возможно, мне так было комфортнее, потому что Ричи действительно обладал огромной властью. Я многому научился у него, многому позитивному, чем пользуюсь до сих пор, но было и то, что мне не нравилось, то, частью чего я не хотел бы быть.
Ты имеешь в виду человеческие отношения?
– Да, в том числе.
Когда ты ушел из Purple, ты сразу был готов к новому этапу?
– Я был совершенно измотан, все эти три года я провел как под микроскопом. Спасибо моей маме, она дала мне время прийти в себя. После последнего концерта в Ливерпуле я приехал домой и просто валился с ног от усталости. Мама не стала меня ни о чем расспрашивать, просто окружила заботой. Я засыпал в кресле у камина, просыпался – а рядом бутерброд с солониной и чашка чая. Я съедал пару кусков, делал глоток и снова засыпал. Когда усталость прошла, я ясно понял, что больше не хочу быть частью всего этого.
Оправившись от "пурпурного" периода, как бы ты описал ранний Whitesnake?
– Думаю, Northwinds был предтечей, но многое из того времени я успел позабыть.
Признаюсь, я мало что знаю о Northwinds, давай поговорим о том раннем периоде, 1976-77 годы.
– Ранний Whitesnake? Ну, во-первых, на меня огромное влияние оказали The Allman Brothers. Два гитариста, один из которых невероятно играет слайд... Их дебютный альбом The Allman Brothers Band произвел на меня неизгладимое впечатление. Я хотел использовать все эти элементы, и не только их. Мне всегда нравилось писать песни, но в Purple мы часто импровизировали, и одна песня могла длиться полчаса.
В Whitesnake я хотел сохранить все, что мне нравилось, но в рамках более широкой творческой концепции. Я не хотел быть артистом одного хита. Гитарист или солист должны были выражать себя в рамках структуры песни, развивая ее сюжет, а не просто "перебирать струны" без остановки.
Как получилось, что после ухода Блэкмора из Purple ты пригласил в Whitesnake Иэна Пейса и Джона Лорда?
– Со стороны это, наверное, выглядело как гениальный план. Но у меня просто была особая связь с Иэном и Джоном. После того как к нам присоединился Джон со своей невероятной энергетикой, Иэн Пейс пришел на один из наших концертов в Hammersmith Odeon. Говорят, после пары стаканчиков он обронил фразу: "Боже, да они могут быть лучше, чем Purple". Джон рассказал мне об этом, и я спросил: "Как думаешь, он согласится присоединиться?". Для меня это было началом. Когда Пейс приехал в студию Ridge Farm, чтобы записать с нами альбом Ready An' Willing, все встало на свои места. Ну и, конечно же, Нил Мюррей – потрясающий басист. Вот тогда и начался настоящий Whitesnake.
У тебя были сомнения? Не боялся ли ты, что все может развалиться из-за столкновения эго?
– Нет. Хотя, бывали, конечно, моменты... В Whitesnake не было места подобному. У нас было достаточно других препятствий, некогда было ссориться! Purple – это было здорово, без Purple я бы не смог начать свое большое музыкальное приключение. Но с самого первого концерта Whitesnake я чувствовал себя намного более естественно, чем в Deep Purple. Это был настоящий Дэвид Ковердейл.
Чтобы стать частью Whitesnake, нужно было обладать не только музыкальным талантом, но и определенным складом характера. Мы всегда проводили "разведку боем" перед тем, как предложить кому-то место в группе. Одной из сильных сторон раннего Whitesnake было потрясающее чувство юмора. Мы смеялись больше, чем это было позволено законом!
Кто был главным заводилой?
– Да все! Джон очень забавный, Берни – тоже, Микки – просто кладезь юмора. Извини, Нил! Как бы ни было трудно, мы всегда находили повод посмеяться. Не забывайте, я основал Whitesnake в самый разгар панк-рока в Лондоне, так что желающих поддержать мою "змею" было немного! Но это чувство юмора нас очень поддерживало и помогало преодолевать препятствие за препятствием.
А как насчет слухов о том, что ты отказался от места вокалиста в Black Sabbath?
– После ухода из Purple мне сделали три предложения. Тони Айомми постоянно названивал, а я говорил: "Тони, я тебя очень люблю, но я знаю, чего хочу". Я обожаю Тони, просто мы видимся недостаточно часто. Sabbath потрясающе делают то, что делают, но это было не для меня.
Еще одно предложение поступило от Uriah Heep. Прекрасные ребята, но я знал, чего хочу. Самое интересное предложение, о котором мало кто знает, поступило от одного менеджера. Он спросил, не хочу ли я петь с Джеффом Беком, Вилли Уиксом, Энди Ньюмарком и Жаном Руссо. Жан Руссо был клавишником у Кэта Стивенса. Ради такого я бы бросил все! Это было как раз перед Whitesnake, в 1976-м или начале 1977-го.
Возвращаясь к Whitesnake эпохи Марсдена и Муди, ты взял перерыв между альбомами Come An' Get It и Saints & Sinners, чтобы побыть с дочерью?
– Да. У меня в семье случилась беда. В то время на каждые четыре шага вперед управленческие решения отбрасывали нас на шесть назад. Мы играли концерты на 15 000 человек, но финансовой отдачи не было. Я был вымотан, к тому же моя дочь тяжело заболела. Мне нужно было быть рядом с ней.
За два года она перенесла бактериальный менингит, а затем и синдром Кавасаки. К счастью, врач в детской больнице Амэршема оказался настоящим волшебником. Синдром Кавасаки лечится лошадиными дозами аспирина, но во время лечения высок риск остановки сердца... Но она справилась, и сейчас с ней все в порядке. У нее уже двое прекрасных дочерей.
Так что да, это испытание придало мне смелости сказать своему менеджеру: "С меня хватит". Я пошел к юристам и сказал: "Достаньте меня оттуда". Мне это дорого обошлось... очень дорого.
То есть это было своего рода прозрение?
– Да, настоящее откровение. По сравнению со здоровьем моей дочери расторжение контракта – ничто. И это привело к большим переменам. Мне пришлось выплатить все долги Whitesnake – более миллиона долларов, которых у меня не было. Но я вернулся к нормальной жизни уже через пару месяцев. Мы уладили все вопросы и я закончил запись Saints & Sinners.
В какой-то момент ты понял, что Whitesnake нуждается в переменах?
– Да, нам нужны были Кози Пауэлл и Джон Сайкс. Перед тем как мы потеряли Фила Лайнотта, я взял Thin Lizzy с собой в тур по Европе, чтобы понаблюдать за Джоном. Я всегда умел видеть потенциал, и очень быстро понял: этот парень – то, что нужно. Но никто в группе не разделял моего энтузиазма; Кози не хотел его брать, Мартин Берч [продюсер] – тоже.
Ты пять раз пытался заполучить Эдриана Ванденберга, это правда?
– Один раз, на самом деле. Мы познакомились, когда я гастролировал по Европе с Оззи Осборном. Помню, дело было в Утрехте. Мы сидели в баре отеля, я разговорился с Эдрианом и его девушкой. Мне показалось, что Эдриан и Майкл Шенкер очень похожи в своей классической мелодичной манере игры, но я не был уверен, что хочу всего того, что с собой "приносил" Майкл. Я слышал песню Эдриана Burning Heart и подумал, что она отличная.
И, конечно же, я позвонил Эдриану как раз тогда, когда Burning Heart стала хитом в Америке. Он неохотно отказался, но мы договорились поддерживать связь. Эдриан сказал, что это было самое трудное решение в его жизни. Я ответил, что не стоит беспокоиться, рано или поздно мы будем работать вместе. Так и случилось, но позже.
Тогда я вернулся к разговору с Сайксом. Самой большой нашей проблемой было столкновение характеров. С музыкальной точки зрения все было прекрасно, но вот с точки зрения личных отношений – просто катастрофа...
Эта "творческая напряженность" была плодотворной?
– Мы с Джоном прекрасно ладили... временами. Все эти истории о The Who, об отношениях Пита и Роджера, о Кейт Ричардсе и Мике Джаггере в The Stones... Возможно, им это подходило, но меня подобные отношения совсем не интересуют. Я хочу получать удовольствие от жизни. Да, мы с Джоном написали отличные песни, но я не думаю, что эта глава в истории группы продлилась бы долго. И не уверен, что альбом стал бы таким успешным без других музыкантов, которые ездили со мной в тур.
Вы все еще общаетесь?
– Где-то в 2001-2002 годах Джон вышел на связь и сказал, что хотел бы поработать со мной над новым материалом. Поначалу я заинтересовался. Я как раз записывал демо в арендованном доме на озере Тахо. Мы несколько раз поговорили – это было приятно после долгих лет вражды, но в итоге я понял, что мы оба слишком долго были сами себе хозяевами. Джон – прекрасный музыкант, я ценю его вклад, но…
Но ты не из тех, кто держит обиду?
– Если книга мне не понравилась, я просто отдаю ее, а не храню в библиотеке. Так что никаких обид... больше нет. Например, у нас с Берни [Марсденом] много лет было что делить, мы не раз обменивались колкостями в интервью. Но пару лет назад случайно встретились в Хитроу, проболтали битый час в Starbucks и снова стали друзьями. Сейчас мы регулярно общаемся, и это намного лучше, чем копить обиды.
Американские горки
Расскажи о том времени, когда ты переехал в Лос-Анджелес.
– Мы написали песни для альбома 1987 года на юге Франции, на небольшой вилле недалеко от Сен-Тропе. В то время это был тихий городок. Не знаю, как сейчас, я там больше не был. Вернувшись в Лондон, я решил несколько дел, сел в самолет до Лос-Анджелеса и поселился в отеле Mondrian на бульваре Сансет, пока искал жилье. Я был знаком с владельцами отеля, и они предложили мне остаться. Так я получил роскошный пентхаус с видом на центр Лос-Анджелеса. И три года я прожил там как настоящий холостяк, ни в чем себе не отказывая!
Тебя, похоже, покорила Америка?
– В Лондоне меня ничего не держало. В прессе писали всякие гадости, мой первый брак распался... Мы только что закончили тур в поддержку Slide It In, били рекорды по продажам мерча, а я в итоге остался в минусе. Стало ясно, что нужны гастроли масштаба Америки, чтобы Whitesnake могла держаться на плаву. Несколько больших групп, которые были мне должны, отказали в совместном туре. А потом позвонил Ронни Джеймс Дио, царствие ему небесное, и пригласил нас в тур по Штатам. К сожалению, мы отыграли всего несколько концертов, но продали 200 000 копий Slide It In [позже альбом стал четырежды платиновым], подняли шумиху в прессе, так что к выходу следующего альбома Whitesnake нас уже все знали. А тут еще и MTV... В общем, все сложилось как нельзя лучше.
Расскажи подробнее о работе с Geffen Records.
– Я познакомился с Дэвидом Геффеном и Джоном Калоднером – эти люди меня поразили. До этого меня окружали люди с менталитетом неудачников: заработал пять фунтов – бегом в паб. А Дэвид Геффен говорил: "Если ты можешь заработать пять долларов, почему бы не заработать 50? Если 50, то почему бы не 500? 50 000, пять миллионов?".
Меня это очень заинтересовало, потому что Whitesnake – это дорогое удовольствие, и всем хочется не просто платить по счетам, но и жить в достатке. Я взял на вооружение эту философию, и она мне очень пригодилась.
Важно не только иметь возможность финансировать группу, но и чтобы музыканты видели отдачу от своего труда. Я понимал, что для того, чтобы Whitesnake добился успеха в Америке, мне нужно быть там, а не поливать всех грязью из Лондона. И это сработало! За несколько лет я продал огромное количество пластинок. Самым трудным было расстояние, разделявшее меня с дочерью.
Именно в начале работы с Geffen Records сменился состав Whitesnake. Джон Калоднер давал советы?
– Калоднер был мне очень полезен в то время, как и я ему. Во время тура Slide It In по Европе с Оззи Осборном Калоднер, весьма нетактично, надо сказать, заявил: "Тебе нужно избавиться от этих музыкантов, а Кози пора завязывать со своими выходками". Забавно, что барабанщиком у Оззи в том туре был Томми Олдридж. Калоднер также сказал, что знает, почему я выбираю определенный тип гитаристов – подсознательно я не хотел повторения истории с Ричи Блэкмором. В общем, он озвучил то, что я и сам понимал.
Когда ты решил изменить имидж группы, важную ли роль в этом сыграло MTV?
– Да, пожалуй. Но так получилось само собой. Не думаю, что это было сознательным решением. Оглядываясь назад, все кажется продуманным, но это не так. Помню, как-то раз в 1985 году я сидел в своем пентхаусе в отеле Mondrian, смотрел MTV и думал: "У меня еще остались волосы, но по сравнению с этими парнями я выгляжу скучно". А на следующий день мы должны были снимать клип Still Of The Night.
Я зашел к жене режиссера клипа Марти Каллнера, прекрасной женщине по имени Ализа, чтобы сделать мелирование. И внезапно стал блондином! В то время использовали химическое окрашивание, и когда я попросил вернуть все как было, Ализа сказала: "Я не могу, ваши волосы полезут клочьями". Сейчас, когда я смотрю Still Of The Night, мне не кажется, что я был таким уж блондином, но все же... выглядел я по-другому.
Клипы, альбом, который многие называют "возрождением Whitesnake"... все это произвело эффект разорвавшейся бомбы.
На момент выхода альбома 1987 года у меня было три миллиона долларов долга, а через три месяца я был уже в плюсе. Вот насколько быстро все произошло.
Еще одна причина, по которой я сработался с Калоднером – он разбирался в написании песен и понимал меня. Старая гвардия A&R-менеджеров зубы себе сломает, пытаясь объяснить группе, что в песне нужен цепляющий мотив, а не просто риффы.
Давай немного поговорим о том времени, когда на тебя обрушился оглушительный успех.
– В Америке знаменитостям позволено практически все. Для меня это дико. Я по натуре очень закрытый человек. Когда началось это безумие вокруг Whitesnake, мы с моей второй женой Тонни [Кайтен] не могли спокойно выйти на улицу. Нас преследовали толпы фанатов, однажды за моим белым "Ягуаром" гналась целая орава по всему Сансет-стрип! Я тогда подумал: "Это уже слишком! Я не для этого приехал сюда".
У меня был прекрасный особняк, пентхаус... Но это вторжение в мою личную жизнь было невыносимым. Тогда я и решил уехать из этого сумасшедшего города и перебраться на озеро Тахо.
Ты затронул важный момент – ваши отношения с Тонни Кайтен [моделью, снявшейся в клипах Whitesnake]. Она стала частью группы, частью твоей жизни. Тебя это злило?
– Нет, вовсе нет. Я благодарен всему, что помогло мне донести свою музыку до людей. Но да, это было изматывающе. Работа над альбомом 1987 года была связана с кучей проблем, разногласиями, плохим самочувствием. Некоторые люди этим пользовались. С теми, кто так поступал, я предпочел прекратить общение. [Речь идет о конфликте Ковердейла и Сайкса – прим. ред.].
Все началось с проблем с голосом? Ходили слухи, что ты можешь вообще лишиться возможности петь?
– Да, у меня было искривление носовой перегородки. Ужасная штука, но, честно говоря, после операции мой вокальный диапазон увеличился.
Итак, ты был на вершине успеха, и вдруг тебе пришлось искать замену Эдриану Ванденбергу, с которым ты только что закончил писать песни.
– Мы с Эдрианом написали отличные песни для Slip Of The Tongue. Но во время подготовки к записи он повредил запястье. [Они остались, и остаются, хорошими друзьями – прим. ред.]. Так что многие песни приобрели совсем другое звучание, когда к нам присоединился Стив Вай.
Я хотел, чтобы Стив Вай играл в Whitesnake, еще когда работал с Сайксом. Джон, естественно, не был в восторге от этой идеи. А ведь Сайкс и Вай могли бы составить потрясающий дуэт. Стив – прекрасный парень, потрясающий музыкант, настоящий Паганини от рока. Был ли он настоящим гитаристом Whitesnake? Не знаю. Но одно могу сказать точно: посмотрите DVD Live @ Donington 1990 – на сцене Вай выкладывается на все сто! Он невероятен! Стив – потрясающий музыкант, и я рад, что мне довелось с ним поработать. Но был ли это тот самый Whitesnake, о котором все думают? Наверное, нет. Блюза там было маловато. Да и моя личная жизнь в то время оставляла желать лучшего...
Во время записи Slip Of The Tongue?
– Да. Вот пример. Стою я в студии, готовлюсь петь, и вдруг звонок. Я говорю: "Передайте ей, что перезвоню". А мне: "Нет-нет, это срочно!". Выхожу из студии, беру трубку, а мне сообщают, что не привезли образцы обоев! И так постоянно! Это отвлекало меня от работы, разрушало любые, даже самые крепкие отношения. Стало очевидно, что мне нужно что-то менять.
Радость ушла?
– Да, ушла. Мы словно прожили 10 или 15 лет за невероятно короткий промежуток времени. Я не хочу вдаваться в подробности, потому что не держу зла ни на кого. Честно говоря, я даже не думаю об этом. Все, что ни делается – все к лучшему. Не будь у меня того опыта отношений, я бы не понял, какое счастье мне выпало с моей женой [Синди]. Мы женаты уже больше 20 лет, и я надеюсь прожить с ней еще как минимум 40.
Когда ты понял, что нужно остановиться?
– Это случилось в Токио, во время концерта в Budokan [в сентябре 1990 года, в конце тура Slip Of The Tongue – прим. ред.]. Я отдал всю свою сценическую одежду костюмерше Кэти и сказал: "Сожги их, избавьтесь от них, с меня хватит". Группа не знала, что я подал на развод с Тонни. Это было мое прощальное выступление. Я три или четыре года работал без остановки. И вот, в конце последнего концерта в Токио, я собрал всех ребят и сказал: "Я развожусь, мне нужно сделать перерыв, чтобы понять, хочу ли я продолжать заниматься музыкой". Я сказал им, чтобы искали другие варианты, если подвернется что-то стоящее. "Не звоните мне с вопросами о том, будем ли мы еще работать вместе. Я не возьму трубку", - сказал я им.
Со стороны, наверное, казалось, что у меня есть все: я мультимиллионер, женат на красавице, у меня платиновые альбомы, роскошный дом... Но я не получал от этого никакого удовольствия. Мне нужно было время, чтобы сесть и подумать: приносит ли мне это удовлетворение? Действительно ли это то, чем я хочу заниматься?
Я часто делал это в своей жизни. Когда я чувствовал, что теряю равновесие, мне нужно было остановиться, подвести итоги, переосмыслить... Я "уходил на пенсию" чаще, чем Фрэнк Синатра!
Вернувшись в Тахо, я встретил свою будущую жену. Это случилось в тот момент, когда я меньше всего думал об отношениях. 8 ноября – особенная дата для нас. Это случилось очень скоро после моего возвращения с гастролей. Наверное, недели через шесть после концерта в Донингтоне.
Love Will Set You Free, первый сингл с нового альбома [Forevermore], – о нашей встрече. Когда мы впервые взялись за руки, это было как удар током. Синди проявила невероятное терпение, пока я снимал с себя эту броню, все эти защитные механизмы. С ней я обрел то счастье, которого мне так не хватало.
Ты говоришь, тебе нужно было время, чтобы прийти в себя, и тут...
– И тут мне позвонил [букинг-агент] Род Максвиен: "Не возражаешь, если я дам твой номер Джимми Пейджу?". Конечно же, я не мог отказаться. Это было всего через несколько месяцев после того, как я "поставил Whitesnake на паузу". Я сказал Джимми: "Я развожусь, это будет тяжелый процесс, и я не хочу, чтобы меня отвлекали. Давай отложим все на потом, но да, я бы с удовольствием с тобой встретился".
Он как раз должен был лететь в Нью-Йорк на встречу с Atlantic Records, и я не мог ему отказать. Мы встретились, прекрасно поладили, пошли гулять по Манхэттену... И остановили к чертям все движение, представь себе! Таксисты сигналили, кричали: "Вы, ребята, что, вместе работаете?". Мы с Джимми переглянулись и сказали: "Это может быть круто! Давай попробуем".
Ты был к этому готов?
– Еще как! Лучшее, что можно сделать – это изменить то, что не приносит тебе радости. И я принял это решение. К тому же меня поддерживала Синди. Я очень серьезно отнесся к возможности поработать с Джимми Пейджем, потому что был его поклонником еще со времен до Led Zeppelin. Пейдж – прекрасный человек, работать с ним – одно удовольствие.
Все было так, как ты мечтал?
– Да. Это было потрясающе! Когда мы с Джимми сели писать песни, я выложил ему все свои идеи, накопившиеся за время простоя, и мы использовали их все до единой. Это было лучшее лекарство – заняться любимым делом, пока решаешь проблемы в личной жизни.
Тебя не напрягали сравнения с Робертом Плантом?
– Мне было очень неприятно, что меня сравнивали с Робертом, и я жалею о некоторых своих резких высказываниях. Я люблю и уважаю Роберта, мы из одной оперы. Но я не люблю сравнения.
Альбом Coverdale/Page имел большой успех.
– Да, но почему вы не поехали в тур?
Почему?
– Думаю, ошибки были допущены с обеих сторон. Мы отыграли несколько концертов в Японии, было очень весело. Работать с Джимми было здорово, и я ни о чем не жалею. Но мы потратили на запись альбома почти три года, а дали всего шесть концертов!
После этого ты вернулся к Whitesnake, записал Restless Heart и Into The Light...
– После Coverdale/Page я загорелся идеей собрать этакую группу в стиле Mad Dogs And Englishmen, с бэк-вокалистками, духовой секцией... У меня уже была куча идей, я хотел играть песни The Allman Brothers, Little Feat, Мадди Уотерса, Хендрикса... Просто тусоваться, веселиться, дарить людям радость.
Мы готовились к небольшому европейскому турне, и тут EMI решили выпустить сборник лучших хитов Whitesnake. Альбом разлетелся миллионным тиражом в Штатах и занял четвертое место в британских чартах! Мне звонили из EMI, Род Максвиен звонил, все твердили: "Ты должен назвать это Whitesnake". А я им: "Да какой это Whitesnake?". У меня играли Эдриан Ванденберг и Дэнни Кармасси – это был совсем не тот состав, с которым я бы стал записывать новый альбом Whitesnake.
В общем, мы поехали в тур, группа была великолепна, но я никогда не считал это настоящим Whitesnake.
Что касается Restless Heart, то после Coverdale/Page руководство EMI согласилось, что я могу записывать сольный альбом. Restless Heart изначально задумывался именно как сольный проект. Но под конец записи в EMI снова все поменялось, и мне заявили: "Мы хотим, чтобы это был альбом Whitesnake". Я был в шоке! Переписывать все заново было уже поздно, так что мы просто сделали барабаны и гитары погромче. Если послушать Restless Heart и Into The Light, то сразу станет ясно, что это альбомы-близнецы.
И вот, наконец, ты нашел идеальных гитаристов – Дуга Олдриджа и Реба Бича. Как это произошло?
– Слушай, ты же знаешь, что человеку предполагает, а бог располагает. Никакого хитроумного плана у меня не было. Я сидел дома, воспитывал сына, наслаждался жизнью со своей прекрасной женой... Продажи альбомов не падали. И вдруг все вокруг заговорили о 25-летии Whitesnake! Предлагали выпустить юбилейное издание с кем-то там...
В общем, мы обзавелись всем этим оборудованием для записи, Pro Tools и прочим, и начали с Майклом [Макинтайром, менеджером и сопродюсером Ковердейла] работать над юбилейным сборником. Тут кто-то предложил: "А может, дадите пару концертов?". Я ответил, что не против, если это будет не очень долго. Тут как раз позвонили The Scorpions и предложили устроить совместный тур по Америке. Все совпало идеально!
Расскажи о Дуге Олдридже.
– Дуг был первым, кого я пригласил в группу, когда решил вернуться к Whitesnake. Он тогда играл у Дио, а те, как ни странно, гастролировали с Purple! Майкл тайком снял пару видео с выступлений Дуга, и я сразу сказал: "Да, этот парень – настоящий "Змей"!". Мы всегда проводим "разведку боем", прежде чем предложить кому-то место в группе.
Когда мы собрались вместе, я сразу сказал ребятам, что планирую заниматься этим всего пару месяцев в году, не больше. Только гастроли, и на моих условиях. Но прошло несколько лет, и все изменилось.
К счастью, Дуг оказался терпеливым. Мы отлично поладили, стали настоящими друзьями. Сидим как-то, болтаем, берем в руки акустические гитары... И понеслась! Так и возник наш творческий тандем. Мы писали песни, основанные на дружбе и взаимном уважении.
Большим плюсом было то, что Дуг, в отличие от многих американских музыкантов, был знаком с ранним Whitesnake. Он знал, на чем все основано: ритм-энд-блюз, соул, – все то, что я хотел видеть в Whitesnake.
А как насчет Реба Бича?
– Поначалу я ему отказал. Он звонил мне из Питтсбурга и кричал: "Это судьба! Моя судьба – играть в Whitesnake!". А у меня уже был на примете другой гитарист. Потом этот гитарист заявил: "Я согласен, только если буду стоять на сцене слева от тебя". Я говорю: "Ты шутишь? Дуг Олдридж тебя переиграет с закрытыми глазами!". А он: "Нет, я хочу стоять слева". "Нет", – говорю, – "так не пойдет!".
Тогда я позвонил Ребу: "Ты еще хочешь играть в Whitesnake?". Не знаю уж, сколько он в тот вечер выпил, но... В общем, изначально мы планировали отыграть всего четыре месяца, но все прошло настолько успешно, мы получили столько удовольствия, что решили продолжить.
Как же твоя жена отпустила тебя?
– Синди сказала: "Ты еще не закончил с этим". А я не хотел снова погружаться в эту рутину: контракты, обязательства... Я тогда сказал ребятам – Тимоти [Дрюри], Ребу, Дугу, Марко [Мендозе] и Томми [Олдриджу]: "Как насчет того, чтобы работать четыре-пять месяцев в году?". Мол, занимайтесь своими делами, Реб ведь играл еще и в Winger, Дуг сотрудничал с Ронни [Дио]. И никто не дергал меня вопросами: "Когда работаем? Есть работа?". Мы катались по летним фестивалям, и все были довольны. Я – сам себе хозяин, никакой корпоративной рутины.
Расскажи о Good To Be Bad. Говорят, ты его особенно любишь.
– Да, я считаю Good To Be Bad отличным альбомом Whitesnake. Нам с Дугом было очень весело работать над ним. Некоторые песни рождались сами собой, стоило мне закончить утреннюю медитацию – я брал гитару сына и... Мне очень нравится текст "Can you hear the wind blow, signifying changes" ("Слышишь, как дует ветер, предвещая перемены"). В некоторых песнях много личного. А в Forevermore я слышу отголоски Good To Be Bad.
Альбом прекрасно продавался [он вошел в пятерку лучших в Великобритании – прим. ред.], но тут обанкротился наш немецкий лейбл. Забавно, но когда я спустя какое время переслушал Good To Be Bad, то поймал себя на мысли, что это звучит как сборник лучших хитов Whitesnake. Тут и Ready An' Willing, и Trouble...
Что ты можешь сказать о своих проблемах с голосом? [Во время концерта в Ред-Рокс 11 августа 2009 года Ковердейлу пришлось покинуть сцену – прим.] Ходили слухи, что ты можешь завершить карьеру.
– Понятия не имею, откуда взялись эти слухи. Это был единичный случай. Мне просто нужно было поберечь голос. Никаких лекарств, никаких антибиотиков. Просто так получилось. Удивительно, но за все эти годы, что я пою, подобное случилось впервые. Видимо, сказалась усталость.
Мне было очень жаль, что пришлось уходить со сцены после третьей песни, да еще перед такой публикой! Но все к лучшему: я нашел двух лучших в мире фониаторов. Они были на том концерте, представляете? У них своя клиника в Денвере, специализирующаяся на лечении голосовых связок, пазух носа, дыхательных путей. В общем, заглянули они ко мне в горло с помощью цифровой камеры, и все стало ясно. Если бы я не отменил концерт, все могло закончиться плачевно. Врачи дали мне несколько рекомендаций, но я и так их придерживался. Так что все в порядке, слава богу.
Кстати, когда ты начал медитировать?
– Лет 12 назад. В 60-х, когда я учился в колледже, медитацией называли курение травы! Но близкие люди не раз говорили мне, что медитация – это то, что мне нужно. А я отнекивался: "Да у меня же шило в одном месте!". Так оно и было, да и сейчас не жалуюсь на недостаток энергии. Но теперь я могу себя контролировать. Раньше я метался из крайности в крайность, изучал разные философские течения, духовные практики... Я никогда не был приверженцем какой-то конкретной религии, но твердо верю в Бога. Но не навязываю своих взглядов. Для меня важна моя собственная вера – "евангелие Змея".
Медитация – это лучшее, что есть в моей жизни. Я начинаю каждый свой день с медитации, и это то, что я могу посоветовать всем и каждому.
Ты говорил, что не любишь оглядываться в прошлое, а альбомы Whitesnake – это своего рода дневник, отражающий разные периоды твоей жизни...
– Заглавная песня с Forevermore – это гимн вечной любви. Любви, которая может пережить все. Все, через что я прошел, было нужно для того, чтобы я смог понять, какое счастье мне выпало. Это идеальная песня Whitesnake. Whitesnake Forevermore. Отличная идея для татуировки, кстати! Она не задумывалась как заглавная, просто так получилось.
Этот год был для меня очень насыщенным в плане воспоминаний. Мы с Кевином Ширли [продюсером] работали над ремиксом альбома Deep Purple Come Taste The Band, встретились с Гленном Хьюзом и бывшим менеджером Deep Purple, с которым не виделись много лет. Невозможно было не поддаться ностальгии, не вспомнить то время...
А недавно я нашел пленки с записями групп Rivers Invitation и The Fabulosa Brothers – я играл в них до Deep Purple. Музыканты, с которыми мы не виделись 40 лет, прислали мне эти записи. И вот я снова в том самом магазине пластинок в Мидлсбро, которым владел наш гитарист Алан Фирнли. Мы репетировали прямо там, в узком коридорчике между стеллажами с винилом! Орган Hammond у стены, ударные рядом, а дальше – все остальные...
Тебе исполняется 72. Для многих это время подводить итоги.
– Для меня нет ничего лучше, чем в свои 72 петь Whipping Boy Blues и другие песни, написанные много лет назад. Это ли не доказательство того, что я все делаю правильно?!
Да, но, мне кажется, ты мог бы закатить вечеринку на весь мир!
– Каждое десятилетие было для меня особенным. Свое 50-летие я отметил с размахом! Синди организовала вечеринку, на которую пригласила моих самых близких друзей.
Ты, похоже, стараешься держаться подальше от светской суеты?
– Мне не нужна слава. Все это уже было. Если это помогает мне продвигать музыку – прекрасно. Но, как сказала моя жена, если на твой день рождения выпадут гастроли, мы с Джаспером [сын Дэвида – прим. ред.] приедем к тебе. Так что, скорее всего, я буду встречать свой день рождения в каком-нибудь шикарном отеле с видом на Париж, Лондон или Рио, буду думать о том, как мне повезло.
У меня сейчас потрясающая группа: Дуг, Майкл Девин, Брайан Тичи – настоящие монстры, а Реб и вовсе продал душу дьяволу за свой талант! Жду не дождусь, когда мы отправимся в тур, это будет нечто!
Представляете, я занимаюсь любимым делом, меня окружают прекрасные люди, которых я люблю и уважаю. Разве это не счастье?!
Ты безнадежный романтик, Дэвид, не так ли?
– Конечно! Во всем: в искусстве, в книгах, в фильмах. Я люблю людей. Меня всегда поражало, насколько мы можем быть жестокими и в то же время способными на безграничную любовь.
Мне бы очень хотелось увидеть тебя за одним столом с актером Брайаном Блессидом. Вот это был бы ужин!
– [Смеется] Лучше бы ты видел, как мы с Джоном Хертом, напившись до чертиков, читали Шекспира в Мюнхене! Но, опять же, главное – это страсть, это умение наслаждаться жизнью. Важно найти то, что тебя зажигает, и жить этим на полную катушку.