Трудно быть биографом, особенно если ты мало озабочен истинным обликом своего персонажа и склонен придавать ему форму «хорошего» или «дурного» человека. В этом случае он так и останется незнакомцем – тем более если не видеть подспудно назревающих, но скрытых от мимолетного взгляда великих событий, которые в итоге влияют на историю намного сильнее, чем те, что лежат на поверхности. Но как распознать их значимость в судьбе человека? Ведь чаще всего приводимые биографами подробности говорят обо всем и ни о чем! Однако некоторые неожиданные детали, наподобие личного «журнала», кое-что проясняют.
Текст: Дмитрий Копелев, Фото предоставлено Н. Золотаревой
Продолжение. Начало см.: «Русский мир.ru» №7 за 2024 год.
Читаешь дневник великого князя Алексея Александровича и все время словно бы спотыкаешься. Трудно представить, что вел его августейший принц, которому, казалось бы, все дано от рождения. И уж детство его и юность должны быть преисполнены счастьем, радостью и безмятежностью. Однако приходится разочаровываться: реальность и ожидания оказываются на разных полюсах.
Вот строки последних страниц дневника. Шел 1872 год, великий князь на фрегате «Светлана» находился в кругосветном плавании: «Странно то, что обыкновенно всякому человеку оставляет детство хорошие воспоминания, а мне, напротив, я не люблю свое детство, для меня оно как-то тяжело прошло, что-то грустное лежит на нем. Я мало был с родителями, я никогда не имел друзей. Я никому не мог излить души своей, никому не мог передать свои задушевные мысли и чувства». И далее: «Во-первых, служба моя, т.е. морская, мне дала совершенно другой и более обширный круг действий, чем братьям. Познакомила меня с всевозможными людьми и обществом; заставила привыкнуть к опасностям и трудностям, которые малоизвестны, т.е. даже не известны тем, которые не служили во флоте. Во-вторых, другие обстоятельства жизни, сделавшие ее оригинальной, хотя в настоящую минуту очень грустной. Не дай Бог кому-нибудь перенести через то, что я в последнее время перенес, даже врагу своему не пожелаю этого. Боже, что я предстрадал в последнее время, да и не в последнее время, а в продолжении 4-х лет. Сожалею я, что не умею хорошо писать, а то бы…»
ЮТЛАНДСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Алексей Александрович словно бы исповедовался, доверяя «журналу» сокровеннейшие мысли. Подобная манера была ему свойственна, и иногда, в кануны дней рождения, он подводил итоги «дням прошедшим». Но в 1872 году «итоги» эти преисполнены драматизмом. И, размышляя о своей военно-морской службе, ее превратностях, тяготах и опасностях, великий князь, возможно, вспоминал страшные минуты, которые испытал в ночь с 12 на 13 сентября 1868-го при крушении у берегов Ютландии винтового фрегата «Александр Невский». Отказавшись уйти с тонущего корабля на первой шлюпке с «больными, старшим штурманским офицером с картами и журналом, ревизором с денежным сундуком и шнуровыми книгами», Алексей Александрович до последнего момента рубил мачты и занимался устройством спасательных плотов. Согласился он покинуть фрегат, только убедившись, «что есть надежда спасти и других». Наконец вместе со своими наставниками Феодосием Веселаго и Николаем фон Шиллингом он добрался до берега, а «люди, бывшие на верхней палубе и занятые устройством плотов, поднявшись на сетки, следили за катером, и когда увидели великого князя на берегу, сняли шапки и перекрестились».
Свидетелем гибели «Александра Невского» оказался прапорщик Корпуса инженер-механиков Александр Карлович Беггров, сын известного акварелиста Карла Иоахима Беггрова, прямо на берегу набросавший зарисовки увиденного. Их внимательно изучал учитель рисования великого князя, Алексей Петрович Боголюбов, тогда и отметивший талант молодого инженера. Несмотря на разницу в возрасте, их связала тесная дружба: в начале 1870-х по протекции Боголюбова Беггров поступил вольнослушателем в Академию художеств и быстро выдвинулся в ряды известных русских художников. В 1876 году он стал членом Товарищества передвижников, а в 1878-м – художником Морского министерства. И остался любимцем своего августейшего покровителя Алексея Александровича, вместе с которым в 1871–1873 годах совершил кругосветное плавание на фрегате «Светлана». Великий князь высоко ценил таланты Беггрова – первоклассное знание морского дела, отточенную технику, композиционное чутье и строгость в деталях – и пожелал, чтобы полотна мариниста украшали апартаменты его Алексеевского дворца.
Сегодня установить состав художественной коллекции великого князя непросто: многое было распродано с молотка после смерти Алексея Александровича или конфисковано революционными властями. Утратив провенанс, они растворились в собраниях и запасниках музеев. И на некоторых из них стоит подпись Беггрова: «Крейсер «Светлана», «На палубе крейсера «Светлана», «Исаакиевский собор при лунном освещении», «Главный морской штаб», «Царский смотр»...
Отдыхая в глубоком вольтеровском кресле в окружении любимых своих марин, великий князь Алексей Александрович вновь и вновь возвращался в страшный сентябрь 1868 года. Среди приобретенных им полотен были работы блистательного пейзажиста Арсения Ивановича Мещерского, который также посвятил одну из своих картин гибели «Александра Невского». Его акварели, вместе с произведениями ученика Айвазовского Льва Феликсовича Лагорио и художника Морского министерства Леонида Демьяновича Блинова, составляли ядро близких сердцу Алексея Александровича картин с образами воды: безмятежными озерами, тихими водоемами посреди леса, водами Невы, в которых отражалась Биржа, заливами и бурными штормовыми стихиями под иссиня-черными тучами.
Взгляд великого князя невольно останавливался на парных «жемчужинах» его собрания, принадлежащих кисти Боголюбова. Художник услышал о гибели «Александра Невского» на одном из вечеров у цесаревича: «Фрегат раскатало вдребезги, но его высочество благополучно спасся от гибели. Событие это по приказанию государя императора я написал в двух картинах, составляющих собственность генерал-адмирала. Это – «Выход великого князя из катера в бурунах» и «Благодарственный молебен вечером после крушения на берегу». Для этого я отправился в Данию, где написал этюды местности и бурунов, а фрегат уже видел по частям, выброшенный на берег». Сегодня картины Боголюбова называются «Гибель фрегата «Александр Невский» (Дневной вариант) и «Гибель фрегата «Александр Невский». Вид ночью». Обе хранятся в коллекции Центрального военно-морского музея в Санкт-Петербурге, куда поступили из музейного фонда Отдела охраны памятников искусства и старины в 1921 году. Согласно описи, они назывались «Крушение крейсера «Александр Невский» и «Крейсер «Александр Невский» в ночное время» и оценивались в 2000 и 1600 рублей соответственно.
Так, у побережья Дании, великий князь Алексей неожиданно повторил судьбу Петра Великого. Летом 1694 года на пути из Архангельска к Соловкам царь едва не погиб, попав в страшный шторм. Его «Святой Петр» чуть не пошел ко дну: соловецкий стрелец Антип Панов чудом провел судно меж камней в Унскую губу, поставив его на якорь возле скита соловецких чудотворцев – преподобных Вассиана и Ионы Пертоминских. В благодарность за спасение Петр пожаловал деньги Пертоминскому монастырю и, собственноручно срубив трехметровый сосновый крест, на спине донес его до того места, где вышел на берег. На кресте на искаженном голландском была сделана надпись: Dat kruys maken kaptein Piter van a. Cht. 1694 («Крест сей поставил капитан Петр в год Господень 1694»). А затем, словно желая подчеркнуть сакральную связь между чудесным избавлением «Святого Петра» от бури и превращением замкнутого Московского царства в подлинную морскую державу, царь Петр возглавил первую конвойную операцию военного флота, выйдя со своим флагманским 40-пушечным кораблем «Святое Пророчество» в Северный Ледовитый океан.
АРКТИЧЕСКОЕ ПЛАВАНИЕ
И вот спустя почти два века история повторялась! Только теперь в Северный Ледовитый океан направился великий князь Алексей Александрович, став первым после Петра Великого представителем династии Романовых в Арктике. И вновь, как и в конце XVII века, движение на Север определяла геополитика, военно-стратегические интересы и наука.
Смягчение климата и улучшение ледовой обстановки в середине XIX века привели к резкой активизации полярных плаваний, и в частности подтолкнули в воды Арктики многочисленных норвежских промышленников. Из незамерзающих фьордов, омываемых нордкапской ветвью теплого Гольфстрима, норвежцы весной выходили к новоземельским зверобойным промыслам, опережая русских промысловиков, вынужденных дожидаться схода льда в горле Белого моря и прибывавших к местам добычи, когда распуганный норвежцами зверь уже покидал здешние воды. Важным оставался и вопрос об открытии северо-восточного прохода, безуспешные поиски которого заставили русское правительство отказаться от широкомасштабных исследований в Северном Ледовитом океане, что «на несколько десятков лет задержало осуществление морского пути в Обь и Енисей».
Между тем в 1870-е годы эпопея полярных плаваний вступала в новую технологическую фазу. Получив финансирование от русских промышленников Михаила Сидорова и Александра Сибирякова, совершили плавания по Карскому морю к устьям Оби и Енисея британец Джозеф Виггинс и швед Эрик Норденшёльд. В 1871–1874 годах произошло открытие Австро-Венгерской экспедицией Карла Вайпрехта и Юлиуса Пайера архипелага Земля Франца-Иосифа, гипотетически обнаруженного наставником великого князя бароном Шиллингом. В 1881 году Джордж Де-Лонг поднял американский флаг над северо-восточной частью Новосибирского архипелага (острова Де-Лонга).
В борьбе за Арктику все более отчетливо обнаруживалось влияние геополитики. В марте 1862 года, после упразднения Архангельского главного военного порта и сокращения базировавшихся на Севере военно-морских сил, обнажился северный рубеж российских границ. «Какое влияние может произвести на торговое мореходство жителей этого края отсутствие военной морской силы на Белом море? Не породит ли это в нравственном отношении между здешними поморами опасения в беззащитности своего положения и недоверия в спокойном плавании в открытом море? И не последует ли упадок в развитии нашего торгового флота, когда из опасения плавания в открытом море поморы ограничатся прибрежным лишь плаванием?» – почти за год до этого вопрошал гражданский губернатор Николай Иванович Арандаренко в письме, адресованном главному командиру Архангельского порта вице-адмиралу Константину Ивановичу Истомину. Слова эти остались тогда «гласом вопиющего в пустыне»: к началу 1870-х годов судовой состав Российского флота на Белом море насчитывал две парусно-винтовые шхуны «Полярная звезда» и «Бакан», используемые для снабжения здешних маяков.
Положение дел на Севере стало настолько критическим, что в Петербурге наконец проявили обеспокоенность. Прежде всего будущим морских территорий между норвежской границей с одной стороны и Новой Землей и Печорой – с другой. Беспокойство заставило Петербург задуматься о создании военно-морской базы на Русском Севере. Первым шагом в осуществлении новых планов должна была стать научная экспедиция «обширных размеров» в русские полярные моря к северо-востоку от Новой Земли и Карского моря, цель которой была обозначена предельно четко: «обозреть возможно большее пространство Ледовитого океана».
В 1870 году военная эскадра кораблей Балтийского флота (корвет «Варяг», клипер «Жемчуг», шхуна «Секстан») под флагом вице-адмирала Константина Николаевича Посьета направилась к берегам Новой Земли. Масштабность плавания определялась фигурой его главного участника – великого князя Алексея Александровича, который вместе со своим штабом (архангельский губернатор Н.А. Качалов, академик А.Ф. Миддендорф с группой ученых) должен был заявить права Российской империи на воды Арктики и продемонстрировать всему миру, что полярные воды входят в ее сферу влияния.
Плавание состояло из двух частей – речной и морской. В июне великий князь отправился из Петербурга на пароходе «Десятинный», пройдя Ладожское, Онежское, Белое и Кубенское озера. С 3 июля по 10 сентября состоялась морская часть экспедиции: Белое, Ледовитое (Баренцево), Немецкое (Северное) и Балтийское моря. В этом трудном плавании было немало запоминающихся эпизодов. Многое из увиденного на берегах Белого моря заставило великого князя по-новому смотреть на свою страну, узнать ее природу, видеть, как и чем живут люди. В Холмогорах, например, под впечатлением показанных ему быков и коров голландской породы, выращенных местными жителями, великий князь пожертвовал 300 рублей на покупку телят и их безвозмездную раздачу крестьянам. А попробовав сыры и масло с местного, первого в Архангельской губернии завода купца Седельникова, наградил сыровара драгоценным перстнем. Приехав в Денисовку, откуда происходил Ломоносов, Алексей Александрович распорядился выдать 400 рублей на постройку собственного здания для школы, в которой когда-то обучался грамоте русский ученый. Архангельск также не оставил его равнодушным: он посетил местный музей, раздавал призы на Соломбальской гонке гребных судов, беседовал с семейством корелов из Кемского уезда, дивился особенностям быта лопарей и самоедов, раздал более 3 тысяч рублей различным учебным заведениям, библиотекам, приютам, косторезам, меховщикам, фотографу, часовым, пожарной команде, гребцам, кучерам, официантам.
Своего рода культурной кульминацией северного похода Алексея Александровича стало посещение селения Сорока на Соловецких островах. Добраться до места можно было, только преодолев 8 верст по мелководью, и здесь гостей ждал сюрприз: на шлюпках сидели гребцы-девушки. Прибывшим из далекого Петербурга было невдомек, что поморские женщины были привычны к плаванию по морю и на своих карбасах осуществляли все пассажирское сообщение по морю. «На нашем катере были подобраны более сильные и красивые девушки, и в особенности одна загребная работала молодцом, – вспоминал архангельский губернатор Николай Александрович Качалов. – Я спросил ее имя, сколько ей лет, и когда она отвечала, что более 20, то я спросил ее, почему она не замужем, и она смело отвечала, оттого, что бедна и у ней нет приданого. На вопрос мой, в чем должно состоять удовлетворительное приданое, она подробно перечислила, и по примерной оценке это составило около 100 рублей. Я обратился к старшине с упреком, что из-за ста рублей бракуют такую невесту, тогда как такая хозяйка принесет несравненно больше пользы мужу и вообще хозяйству. Простоватый старшина отвечал, что на этот счет он никаких приказаний не получал, на что ему отвечал, что приказываю ему осенью отыскать приличного жениха, а великий князь, вероятно, не откажется пожаловать на приданое 100 рублей. Великий князь на это согласился, девушка благодарила. По прошествии некоторого времени остальные три гребца-девушки встали и с поклоном обратились к великому князю, что просят и их так же устроить, и на их счет отдано приказание старшине и пожаловано на приданое каждой по 100 рублей, чем были все осчастливлены».
Но девушки оказались не промах и ответственно подошли к визиту августейшего принца. Воспользовавшись тем, что великий князь отправился на осмотр местного лесопильного завода, они явились на прием к губернатору и заявили: великие князья бывают в их краях редко, а устроены только четыре свадьбы, а нужно бы десять. Алексей Александрович рассмеялся – уж больно пригожи были невесты – и, конечно, не стал мелочиться: десять так десять!
Далее эскадра двинулась к Новой Земле и вошла на Малокармакульский рейд; на берегу провели службу с участием судового церковного хора и установили деревянный крест с памятной доской. Перед участниками церемонии предстала совершенно незнакомая, спавшая девственным сном российская земля: «очень грустная, местность ровная с небольшими плоскими возвышенностями, деревьев и зелени положительно нет, во многих местах виден снег, а деревянные кресты, поставленные по берегам промышленниками… придают местности вид унылый и наводящий грусть. И это в лучшее время года, когда природа украшает землю всеми своими дарами при тихой и возможно ясной погоде». Под впечатлением от увиденного великий князь распорядился доставить на побережье Костиного Шара деревянную избу для промышленников, а спустя некоторое время на Новой Земле был впервые установлен российский флаг.
Фактически Россия делала первые шаги для возвращения к геополитическому, военному и научному освоению Полярного Севера. Как отмечалось в специальном обзоре Русского географического общества, возвращение в Арктику под патронатом «августейшего почетного члена нашего» открывало «начало нового периода в истории исследования нашего Севера, почти забытого со времени славных экспедиций Литке, Рейнеке и академика Бэра».
Однако слова оставались словами, и многие из участников экспедиции понимали, что за былые просчеты политиков придется платить дорогой ценой и автоматически восстановить державный авторитет и морское могущество не удастся. В этом они лишний раз убедились на обратном пути в Европу, когда, огибая Кольский полуостров, подошли к побережью древней Биармии – старинным землям лопарей. Остановились в водах приграничного Пазрекского погоста, составлявшего когда-то собственность Печенгского монастыря. Один берег принадлежал Норвегии, другой – России. «На норвежском береге выстроены две хорошие каменные кирхи, дома для пасторов, разведены садики и вообще приличная обстановка, – описал увиденное Качалов. – Наша же церковь расположена на реке в четырех верстах от залива, куда отправились на катерах. Приближаясь, мы услышали звон церковного колокола, но это был звон разбитого колокольчика, употребляемого ямщиками. На берегу нас встретил священник в старенькой ризе, с деревянным крестом, сконфуженный и, видимо, забитый нищетой. Церковь была двухсаженная, бревенчатая старая холодная постройка, накрытая на сторону досками, как покрывают крестьянские хлева. Иконостас и все церковные принадлежности соответствовали наружности. Затем осмотр помещения священника довершил безобразие, помещение состояло из тесной землянки, в которой невозможно было стать во весь рост. Прихожане этой церкви состояли из лопарей, которые были убеждены, что Россия – очень ничтожное государство, несравненно слабее Норвегии, и поэтому были удивлены появлением целой эскадры с великим князем во главе и с большой парадной обстановкой».
Великий князь, конечно, одарил священника подарками и деньгами. По распоряжению Синода в Архангельске подготовили материалы для строительства новой церкви и двух домов, перевезли их на место, назначив священнику жалованье в 700 рублей.
Однако экспедиция еще не вернулась в Петербург, а геополитический вектор уже сместился. На рейде в Копенгагене великий князь узнал последние новости из Европы: французская армия потерпела поражение под Седаном, император Наполеон III попал в плен. Следующий шаг не заставил себя ждать: Россия потребовала отменить унизительные статьи Парижского договора и приступить к восстановлению Черноморского военного флота. Все проекты, с которыми великий князь вернулся в Зимний дворец – возведение форта на Мурмане, строительство канала, соединяющего Белое море с Онежским озером (прообраз Беломорско-Балтийского канала), реконструкция Соломбальских верфей – постепенно спускались на тормозах. Арктика откладывалась на неопределенную перспективу. Юг выходил на первый план! Но и здесь для великого князя неожиданно открылось новое направление.
КРЕЙСЕРСКАЯ ВОЙНА
Зимой 1854 года, в разгар Крымской войны, адъютант дежурного генерала Главного морского штаба капитан-лейтенант Алексей Степанович Горковенко, командированный в Северо-Американские Соединенные Штаты, представил генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу записку: «О гибельном влиянии, какое имело бы на торговлю Англии появление в Тихом океане некоторого числа военных крейсеров наших, которые забирали бы английские купеческие суда около западных берегов Южной Америки, в водах Новой Голландии и Китайских». Основная идея автора заключалась в том, что пора переходить к наступательной стратегии ведения боевых действий и начать Commerce Destroy – крейсерскую войну на торговых коммуникациях Великобритании, открыв ее в США. Для этого необходимо приобрести в Сан-Франциско несколько клиперов, «отлично-хороших ходоков, во всех отношениях способных к такому крейсерству», укомплектовав их экипажами с фрегатов вице-адмирала Путятина, находившихся на Камчатке. Горковенко был убежден, что «первое известие о взятых нашими крейсерами английских торговых судах произведет сильное действие на Лондонской бирже, цена страхования судов возвысится непомерно, все товары будут отправляться на американских судах, и английское торговое судоходство в Тихом океане уничтожится. Те же самые крикуны, которые теперь требуют войны, попросят мира, тем более что поймать наши крейсеры на пространстве океана будет делом почти невозможным, как бы многочисленны ни были военные суда, для того отряжаемые из Англии и Франции».
К идеям Горковенко вернулись в разгар Восточного кризиса 1870-х годов. Застрельщиком выступил будущий герой Русско-турецкой войны, командир прославленного парохода «Веста» и губернатор Нижнего Новгорода капитан-лейтенант Николай Михайлович Баранов, опубликовавший в феврале 1877 года в журнале «Голос» статью о военно-морских силах России. Сравнив возможности России и Европы, Баранов пришел к выводу, что отсутствие русской морской торговли таит в себе огромные преимущества, так как ее фактически не нужно защищать. В противоположность этому «ахиллесовой пятой наших морских противников» являются колонии, большая населенность берегов и широко развитая морская торговля. По мнению Баранова, не воспользоваться подобной «уязвимостью» противника «было бы более чем преступлением». А для этого ничто так лучше не подходит, как крейсерская война. Базы русского флота должны базироваться в мирное время на Тихом океане и по первому знаку из Петербурга быстроходные военные крейсера должны «разнести ужас… по всем направлениям главных морских торговых артерий и таким образом наш флот военный находился бы всегда в тылу наших врагов».
Сходные мысли высказывал и граф Павел Иванович Кутайсов, в 1871 году служивший военным агентом в Лондоне. «Нельзя не заметить, – писал граф, – что Англия с удивительным постоянством является помехой во всем, что касается России, и что у России нет злейшего врага, как Англия, всегда и везде преследующего в своих политических действиях одни личные интересы и коварные цели, не стесняясь никакими нравственными началами и никакими правилами справедливости или добросовестности». При ведении военных действий «она не стесняется… никакими филантропическими принципами, а бомбардирует, жгет и грабит беззащитные приморские города». Есть лишь одно средство, способное обуздать «эту грубую, не признающую никаких принципов силу», – выдача каперских свидетельств, запрещенных Парижской декларацией 1855 года, присоединившись к которой Россия лишила себя вернейшего способа ведения международной политики. Следует отказаться от этих дипломатических химер и постоянно держать в океане свои боевые корабли. Одно их присутствие «избавит нас не от одной войны» и будет способствовать подъему политического веса России.
По мнению автора еще одной «Записки неустановленного лица о противоречиях Англии и России на Балканах и о необходимости усиления русского флота», российское правительство должно принять решительные меры к будущей крейсерской войне. Для начала – избрать кружок надежных лиц, «на патриотизм которых оно может рассчитывать», независимых от морского ведомства, или предоставить «достаточные нравственные гарантии относительно независимости их суждений». В состав этого «Правления отечественного мореходного общества» должны войти специалисты по морскому делу, «по производительности государства», по финансам, международному праву и торговле, представители русского капитала. Построив «наилучшие современнейшие типы наибыстрейших морских судов, которые должны бороздить моря всего мира между Кронштадтом, Владивостоком и Николаевом на Черном море», Россия будет готова противостоять «владычице морей» Великобритании. В случае угрозы войны необходимо секретно направить на германских пароходах в Северо-Американские Соединенные Штаты «30 избранных морских офицеров и 50 унтер-офицеров». Старший из них приобретет четыре-шесть готовых коммерческих пароходов, «обладающих хорошим ходом и, по возможности, соответствующих требованиям морских крейсеров» и одновременно закажет еще шесть судов, «вполне отвечающих условиям их будущей службы назначению». Приобретенные пароходы будут укомплектованы посланными в Америку офицерами и командами, а также командой клипера «Крейсер», ныне находящейся в Северо-Американских Соединенных Штатах, и начнут свою службу: «…или военное крейсерство против английской торговли, или русских компанейских судов для развития русской морской торговли». Следуя прогнозам автора, уже через месяц со дня издания указа о начале крейсерской войны четыре-шесть крейсеров будут во всеоружии «громить английские торговые интересы там, где действительно находится их нервный узел, и англичанам было бы неудобно выдумывать причины к… ограждению своих интересов даже там, где их вовсе не существует и где вопрос о них рождается теперь только благодаря безнаказанности для англичан вмешиваться в чужие дела». Через несколько месяцев после открытия действий на английских коммуникациях, когда будут готовы настоящие крейсера, государь «почувствует в своих руках могучую новую силу, благодаря которой мы навсегда будем обеспечены от бесцеремонности той или иной партии, временно правящей Великобританией». Итог будет плачевен для Великобритании: в мирное время она окажется лишена нескольких миллионов из числа тех, что получает за перевозку наших товаров своими судами, а в военное время будет знать, что «война с Россией есть слишком опасная и дорогая прихоть, которой, при всем своем богатстве, Англия не будет в состоянии себе позволить».
Судя по тому, как разворачивались события, планы крейсерской войны были в шаге от реализации. Исходя из враждебности Великобритании и США, не изжитой со времен Войны за независимость и Гражданской войны в Америке, российское правительство решило использовать территорию Северной Америки как плацдарм для подготовки крейсерской войны. Главным действующим лицом стал капитан-лейтенант Леонид Павлович Семечкин, адъютант великого князя Константина Николаевича, направленный в Нью-Йорк для приобретения нужных для дела пароходов: State of California, Columbus и Saratoga, переименованных соответственно в «Европу», «Азию» и «Африку». В апреле 1878 года на немецком пароходе «Цимбрия» в США направились участники экспедиции, которые, высадившись в гавани Сауз-Вест-Харбор, словно бы должны были раствориться среди лесорубов Южной Каролины и штата Мэн и в заводях Сент-Джонс Ривер ожидать условного сигнала для начала действий в Атлантике и Тихом и Индийском океанах. Но сигнал не последовал, так как в Петербурге после Берлинского конгресса решили на время отказаться от замыслов крейсерской войны. Но какое отношение к этим событиям имел великий князь Алексей Александрович?
Неожиданный ответ мы получили, обратившись к дневникам военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина (см.: «Русский мир.ru» №9 за 2011 год, статья «Последний фельдмаршал»). Вот его запись от 14 октября 1876 года, в которой описаны планы крейсерской войны в европейских морях: «Военным судам нашим, находившимся в Средиземном море и уже собравшимся в итальянских портах под предлогом сопровождения принцессы Эдинбургской, дано секретное повеление, в случае войны, спешить в океан и действовать в качестве каперов для нанесения возможного вреда английской торговле. В числе этих судов и «Светлана», которой командует великий князь Алексей Александрович; с ним же плавает великий князь Константин Константинович. По этому поводу я был сегодня свидетелем трогательного эпизода: во время обычного нашего совещания государь приказал графу Адлербергу прочесть полученное им письмо адмирала Лесовского (С.С. Лесовский – управляющий Морским министерством. – Прим. авт.), который просил доложить государю, что, по мнению адмирала, крайне неудобно посылать в крейсерство царского сына, так как действия этого рода сопряжены с большой опасностью и часто подвергают суда захвату в плен. Возможно ли допустить, писал старый моряк, чтобы два великие князя попали в плен к врагам? Когда письмо это было прочитано, князь Горчаков хотел было поддержать мнение Лесовского, но государь не дал ему высказаться и обратился к наследнику цесаревичу с вопросом: «Скажи прежде других: как ты смотришь на это?» Цесаревич, нимало не задумавшись, обычным своим спокойным тоном ответил, что брату его было бы обидно, если бы у него отняли команду над фрегатом при таких обстоятельствах. Государь обнял наследника, расцеловал его и заплакал. «Спасибо тебе, – сказал он, – что ты так судишь; такое же и мое мнение. Я не сомневаюсь, что все мои дети сказали бы то же. Как ни тяжело отцу подвергать сына опасности, но я уверен, что каждый из моих детей исполнит свой долг честным образом и с радостью. Они должны подавать пример…» и т.д. Государь был так растроган, что несколько времени не мог прочесть отрывки из писем самого великого князя Алексея Александровича, который, описывая неудовлетворительное состояние наших судов, вместе с тем, однако же, выхвалял дух офицеров и матросов и замечал, что больно с такими молодецкими экипажами служить на таких плохих судах».
Все краски истории, все переживания ее участников словно собраны в этом небольшом, но ярком эпизоде. Нам сегодня до обидного мало известно обо всех этих столь драматичных и ярких поворотах тайной истории России. Средиземное море, Италия, Чарльстон, Сент-Джонс Ривер! А если представить, что именно великому князю Алексею Александровичу была отведена ключевая роль в этой запутанной истории? Кто как не он, самый популярный русский человек в США, мог сыграть такой рискованный гамбит!
Окончание следует.
