Найти тему
Про жизнь

Как изменилась моя жизнь после 22 июня 1941 года

На илл.: Советские граждане слушают объявление о начале войны с Германией
На илл.: Советские граждане слушают объявление о начале войны с Германией

Быстро приближалось заветное 22 июня, когда мы с отцом должны были выехать в Сочи; в нетерпении я несколько раз просил показать мне купленные заранее билеты. Наконец и вещи собраны, и наступила последняя ночь перед отъездом. Утром я проснулся в радостном предвкушении увлекательного путешествия и встречи с таинственным и неведомым морем. Это было роковое утро 22 июня 1941 года. Началась война, и всё мгновенно изменилось. Мне хорошо запомнилось, как два соседа, до того почтительно обращавшиеся с моим дедом, набросились на него: ну что, Василий Иванович, послушался Гитлер заветов вашего Бисмарка? Как насчёт здравого смысла у фашистов? И на какие оперы ходит сейчас бесноватый ефрейтор? Мне было очень жалко деда – вид он имел побитый.

Конечно, в мои восемь лет я не понимал многого из разговоров взрослых, но заметил, что при мне теперь не понижают голоса и не делают выразительных кивков в мою сторону. Война как бы уравняла меня в правах – ведь над всеми нами нависла опасность гибели. Чётко запомнился мне спор по поводу сообщения в газете о том, что на нашу сторону перелетел вражеский самолёт, и четыре германских лётчика заявили, что они не хотят воевать против Советского Союза. И как дед, вопреки восторгам своего вечного оппонента-соседа, призывал не поддаваться «коминтерновским иллюзиям».*

*Никакой иронии в адрес соседа здесь нет. «Коминтерновские иллюзии» вдалбливались в головы всей мощью советской пропаганды. На XVIII, последнем довоенном съезде ВКП(б), в марте 1939-го, во многих выступлениях говорилось о предстоящей войне. Председатель Исполкома Коминтерна Мануильский, маршал Ворошилов, начальник Главпура Красной Армии Мехлис, будущий герой Сталинграда полковник Родимцев и другие уверяли делегатов и весь прочий советский народ, что если даже империалисты и посмеют напасть на СССР, то у них в тылу восстанет пролетариат и не допустит агрессии против республики рабочих и крестьян. Начало войны будет означать начало краха напавших на СССР буржуазных государств, говорили ораторы. Документы съезда лежали в основе всей партийно-политической работы и в армии, и на производстве, и в учебных заведениях. Издавались романы с такими сюжетами, ставились пьесы. Возможно, и сам Сталин сохранил остатки веры в «международную солидарность трудящихся». И удивился в первые дни войны он не коварству Гитлера (он ему, конечно, не верил), а тому, чего же медлят западные пролетарии. И ещё. До войны СССР тайно (хотя об этой тайне все знали) содержал западные компартии и, естественно, выбивая себе лучшие пайки, западные коммунистические лидеры безбожно дурили советских вождей, преувеличивая мощь и влияние своих партий.

Много лет спустя мне рассказывали родные, что дед всегда считал Коминтерн пустым делом. Бабушка вспоминала даже, что он сказал ей в первые дни войны: всё, Коминтерн кончился, «Интернационал» превратился в анекдот, надо гимн менять. Деда уже не было в живых, когда в 1943 году «Интернационал», оставшись партийным гимном, перестал быть государственным.

Забегая вперёд, расскажу о любопытном споре о новом гимне, который произошёл у нас дома, споре, в котором поминались дед и Альфонс Оскарович. Мы жили тогда на Среднем Урале, в Свердловской области, под городом Ирбитом. У нас в гостях был топограф-ленинградец, до войны – завсегдатай симфонических концертов, когда по радио передали новый гимн. Нашего гостя он возмутил. Текст Михалкова он счёл отступлением от идей мировой революции и даже возвратом к русскому патриотизму, что в глазах этого ленинградца было грехом непростительным. По малолетству я не понял, что этот человек явно был «недобитым троцкистом», это потом мне растолковал отчим, а он в политике хорошо разбирался. Кроме того, «троцкист» обрушился на музыку Александрова. Он чуть не кричал: слышите, слышите, это же чёрт знает что, это прямо-таки церковные мотивы! Я их, разумеется, не уловил, потому что никогда не слышал православной церковной службы. Не особенно разбирались в этих материях и старшие, и после ухода гостя посожалели: жаль, что нет деда, он бы мог высказать компетентное мнение; я же, помню, добавил – вот если бы здесь был Альфонс Оскарович… А через полвека мне довелось прочитать, что Александров сознательно вставил в ткань гимна две темы из православной церковной службы. И я сразу вспомнил зиму 1943-1944 года и ленинградского меломана-«троцкиста»; видно, он имел чуткое ухо!..

Но вернёмся к началу войны. Вспоминая те дни, бабушка много раз говорила мне, что дед сразу же сказал про Гитлера: вот дурак, не послушался Бисмарка, теперь голову сломит. И ещё будто бы дед первым, «до Сталина», отчеканил: не сомневайтесь, враг будет разбит, победа будет за нами…

С первой минуты войны в разговорах очень часто стало употребляться слово «немцы». Но я, насколько помню, никогда не связывал уличные и квартирные трактовки этой темы с Гретой, Альфонсом Оскаровичем и Оскаром Фридриховичем. Я был ещё слишком мал для анализа, и никак не прореагировал на известие о том, что из Москвы «немцев высылают». И даже, насколько помню, повторял вместе со всеми, что так и надо – наверняка среди них полно фашистских шпионов. Но однажды дед пришёл домой очень грустным, тяжело опустился в кресло и тихо сказал: Альфонса Оскаровича высылают, только что простились. И так он это сказал, что я не осмелился ничего спросить, хотя мне многое хотелось узнать: куда высылают, надолго ли, разрешат ли взять с собой рояль, вышлют ли Оскара Фридриховича – ведь он очень старый и с трудом передвигается даже по комнате. И ещё я отчётливо помню, что испытал некое беспокойство по поводу Греты – как же, мол, она вернётся в пустую квартиру и кто ей откроет дверь. Видимо, я был ребёнком с задержанным развитием, и даже в восемь лет ещё неспособен был осознать необратимость смерти.

Уже по возвращении из эвакуации мама узнала, что Альфонс Оскарович умер в ссылке, плохо понимая происходящее: после смерти Греты, своего единственного ребёнка, он впал, говоря современным языком, в глубокую депрессию. Примечательно, что только тогда я спросил о маме Греты. Моя мама удивилась: она же давно умерла, ты разве забыл? Тебе же говорили! Может быть, и говорили, и даже наверняка, но, видимо, эта информация проходила мимо меня, тогда ещё незнакомого со смертью.

Продолжение здесь Начало здесь

Author: Баранов Ю.К. Книга "Купола Кремля" здесь Книга "Три власти" здесь и здесь Книга "Встреча с жизнью" здесь Книга "Честь таланта" здесь