Твой/мой сын 7
Этого худого сутулого мужика с землистым цветом морщинистого лица, с глубокими носогубными складками, явного «сидельца» по внешности, медсёстры старались обходить по длинной кривой. Очень уж он был неприятным. «Этой, старородящей, Томки. Гулёны этой. Ох, чует моё сердце, что не нужен ни ему, ни ей этот родившийся мальчонка,» - делилась с коллегами санитарка Зинаида Павловна. И как в воду глядела.
Томка написала отказ от младенца. Вот этого самого, такого хорошенького, рыженького…и в кого только такой уродился? Может, мужик как раз из-за цвета его волосиков взбеленился?
– Да не, девки, – санитарка была категоричной. – Он мальчонку и не видел. Он сразу разгунделся, я слышала. Ребёнка «спиногрызом» назвал, это ж надо, а? «Пиши, - говорит, - отказную. Денег нет его кормить.» Объел бы ребятёнок ирода.
– А она чё? – ужасались санитарочки.
– Чо, чо…чует моё сердце, возьмёт и напишет.
Как бы ни были одним коллективом санитарки и медсестры, делающим одно общее дело, всё же уровень авторитета врача несопоставим с уровнем остальных. Так что все эти шепотки в сестринской, в палатах и в коридорах родильного отделения, до Киры не доходили. Поэтому для неё, как гром среди ясного неба, прозвучала новость, что рыженького, Тамаркиного мальчонку, после выписки из роддома переведут в детское отделение, а там - отправят в дом малютки. Потому что Тамаре и её сожителю этот ребёнок был не нужен.
Юлька же после реанимации, слегка оклемавшись, уже кормила грудью принесённого ей младенца. Она немного недоумевала, почему у мальчика нет ни одной черты ни от неё, ни от Гриши. Видимо так природа устроила. Да и какая разница. Она его уже любила всем сердцем, это был её кроха. Наверное, мальчик, названный ею Артёмкой, удался в прадедушку.
Степанида Власьевна, вдова, этого прадедушки, Юлькино заблуждение решила поддерживать. Должен же у девки быть в жизни какой-никакой якорь-ориентир? Она и была тем единственным человеком, что без шума и без помпы забрал эту маленькую, похожую на девочку, роженицу, подогнав к подъезду роддома такси.
Персонал это событие не заметил и никак не отметил – в отделении на этот раз лежали, и время от времени истошно вопили пять женщин разом. Наплыв. Явление для роддома не такое уж и частое. Все члены медперсонала были деловиты и вид имели самый мобилизованный, даже от Софьи Никитичны никакими посторонними выхлопами не пахло, и она тоже была во всеоружии.
Металась и Кира. В первую очередь, физически, как и весь персонал, пытаясь успеть и переделать все дела разом. Но больше металась внутренне, душой. Уже несколько дней не было ей покоя. Рыженькое солнышко унесли в другое отделение. А там после всех необходимых в таком случае бюрократических процедур, мальчонку отправят в Дом малютки, под опеку профессиональных нянек. Казенный ребенок в казенном учреждении. Брошенный, никому ненужный, никем нелюбимый.
Она задыхалась от чувства беспомощности и негодования на саму себя: сын её Гриши, этот плод случайной (случайной, конечно же!) любви не должен расти где-то, как сорная трава.
От этих мыслей её отвлекала работа. Некогда было Кире Николаевне забивать голову посторонними мыслями. Но в редкие минуты передышек для неё опять наступало время самоедства. Кира понимала, что большинство женщин осудили бы её, как бесхарактерную тряпку. Притом осудили в глаза, помахивая у лица оттопыренным указательным пальцем и вещая голосом, полным апломба.
Сейчас она и сама себя судила, не хуже, а даже хлеще, чем те женщины. Минутная слабость, злость, чувство обиды и мести затмили тогда все здравые мысли. Много бы она отдала, чтобы все вернуть. Но сказать сейчас правду означало пустить себя под прессинг, расстаться с профессией, ославиться. И тогда разрушится не только семья, а вся жизнь. А этого Кира допустить не могла. У всех бывают ошибки. Большие и маленькие, и расплата за все разная. А, может, и не будет никакой расплаты. Впрочем, она и так наказана – забеременеть и родить ребенка не может. Хотя, и муж рядом, и здоровы оба.