Ровно 110 лет тому назад, 4 (13 по новому стилю) августа 1914 года началась Восточно-прусская наступательная операция Русской армии: 1-я (Неманская) армия генерала Павла Ренненкампфа перешла германскую границу, вступив в Восточную Пруссию. И хотя обеим сторонам еще только предстояло научиться воевать по-настоящему, с самого первого боя противостояние приняло чрезвычайно ожесточенный характер. Очень интересные воспоминания о тех днях оставил командир роты Уфимского 106-го пехотного полка Александр Успенский, о котором в «Хрониках Пруссии» уже упоминалось.
Пунктом сосредоточения 27-й дивизии, в состав которой входили уфимцы, был городок Симно (сейчас литовский Симнас) в Сувалкской губернии. Туда 106-й полк прибыл 25 июля и простоял неделю. Время постарались использовать с толком, тем более что необходимо было как можно быстрее подтянуть подготовку призванных из запаса солдат до уровня их кадровых товарищей по оружию. Поэтому роты с подъема до отбоя отрабатывали атаки рассыпным строем, налегали на стрелковые упражнения, тренировались преодолевать различные препятствия и обучались штыковому бою.
Наконец 1 августа пришло распоряжение из штаба: начать выдвижение к германской границе. Стоит отметить, что на тот момент еще не окончилась мобилизация целого ряда частей – например, тяжелой артиллерии. И это очень скоро аукнулось самым неприятным образом. Но русское командование, как обычно, поступилось собственными интересами ради союзников – в данном случае французов, на которых всей своей мощью обрушились немцы. Лягушатники, перед которыми отчетливо замаячил призрак позорного разгрома 40-летней давности, отчаянно взывали о помощи.
Вторгнуться в Восточную Пруссию 3-му корпусу 1-й армии предстояло с рассветом 4 августа. Наступление должно было разворачиваться на юг от Шталлупёнена, как тогда назывался современный город Нестеров. 27-й дивизии была поставлена задача овладеть местечками Гёрритен (теперь Пушкино) и Допёнен (ныне не существует, ближайший поселок – Покрышкино Нестеровского округа). Брать Гёриттен должен был Уфимскоий полк.
«Настроение у нас, офицеров, было приподнятое, бодрое, - вспоминал капитан Успенский. - Некоторые из нас обменялись своими домашними адресами, чтобы скорей дать знать родным офицера в случае смерти последнего. Несмотря на утомление, мало кто из нас спал в эту ночь».
Вполне понятное напряжение перед боем, особенно у тех, кто еще не нюхал пороха, попытался хотя бы отчасти снять штабс-капитан Михаил Попов - участник Русско-японской войны 1904-1905 годов.
«Придя в нашу хату, Мишель шутя начал пророчествовать, что сулит эта война каждому из нас, - пишет Успенский. - Капитану Барыборову сказал, чтобы тот не ел сейчас так много (тот аппетитно ужинал), потому что, если ранят в живот и желудок переполнен пищей – смерть неминуема! Барыборов засмеялся, но есть перестал. Одному капитану сказал, что тот будет генералом и т. д.»
Но когда самого Попова спросили, что даст война ему, он вдруг сделался серьезным и произнес:
- Деревянный крест, потому что в Японскую войну я не получил его…
Восточную Пруссию прикрывал 1-й армейский корпус генерал-лейтенанта Германа фон Франсуа с приданными ему 1-м резервным корпусом, 1-й кавалерийской дивизией, 2-й смешанной ландверной бригадой и гарнизоном Кёнигсберга. Этот военачальник был ярым сторонником т. н. «пограничной войны» - Grenzkrieg. Вопреки приказу германского Большого Генерального штаба до поры избегать крупных столкновений с противником, Франсуа не отвел войска вглубь провинции, активно вступая в стычки с наступающими русскими частями. При этом упрямый пруссак страшно рисковал: обрушься на его корпус одновременно вся 1-я армия, участь немцев была бы предрешена. Но Ренненкампф шел вперед, обладая весьма скудными разведданными, толком не представляя даже, где ему нужно искать противника, чтобы разгромить его. Как результат - вместо планомерного и согласованного марш-маневра с выходом на поле генерального сражения получилось разрозненное продвижение к западу отдельных корпусов, командиры которых пребывали в таком же неведении, что и командарм.
Узнав, что командующий русским 3-м корпусом а генерал Николай Епанчин направил в обход правого фланга немцев 27-ю дивизию, Франсуа немедленно подтянул из Гумбиннена (современный Гусев) батальон тяжелых гаубиц и перебросил его к Гёриттену, где явно назревал крупный бой.
Тем временем поднявшийся в четыре часа утра 106-й полк в предрассветной полутьме построился в походную колонну и, выслав вперед походные заставы и дозоры, вместе с другими частями дивизии двинулся в направлении Будветтен (теперь Маломожайское в Неманском округе), Гёрритен и Допёнен.
«Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями, - повествует Успенский. - Удивлялись, что висят фрукты и никто их не трогает! Жителей нигде не было видно, ни одного человека. Но когда наш полк стал спускаться в долину и подходить к деревне Платен, тишина сразу огласилась немецкими орудийными выстрелами, в воздухе над рядами нашего полка начала рваться немецкая шрапнель, а далеко позади и «чемоданы», как мы прозвали снаряды тяжелой артиллерии».
Быстро развернувшись из походного движения в боевое, 3‑й батальон уфимцев продолжал движение вперед. Еще три батальона остались в резерве. Вскоре застрочили пулеметы, заухала выехавшая на позиции полевая артиллерия. В этот момент среди солдат появился полковой священник Василий Нименский. Он окроплял бойцов святой водой, напутствуя ободряющими словами, осеняя святым крестом уходящие вперед цепи.
«Это была невыразимая картина!» - свидетельствует наш мемуарист.
Спустя короткое время в бой были введены уже все батальоны 106-го полка. Капитан Успенский рассыпал свою роту в цепь. Правее двигалась 13-я рота капитана Барыборова, за ней - 14-я рота. Едва только они вышли к вершине приметного холма с тремя соснами, как попали под плотный ружейный и пулеметный огонь окопавшихся на опушке ближайшего леса немцев. И вот тут начали сбываться предсказания ветерана Японской войны: пулю в живот получил капитан Барыборов. Также было ранено несколько солдат, остальные поспешно залегли.
Замкомандира роты – тот самый штабс-капитан Попов решил подать оробевшим нижним чинам личный пример. Вот как об этом рассказывает Успенский:
«Как сейчас вижу: выходит Мишель вперед перед ротой, берет ружье у ближайшего солдата и громко кричит: «Что вы, братцы, чего испугались? Немца?! Да он сам вас боится! Стреляйте, не прячьтесь! Смелее! Смотрите, вот как надо бить его!» Прикладывается, прицеливается и стреляет стоя. Вся рота как один открывает огонь! И в этот момент немецкие пули поражают героя, и штабс-капитан Попов, держа ружье наизготовку, падает навзничь как подкошенный. Какая красивая и завидная смерть! Вечная ему память!»
Другие русские офицеры тоже не прятались за спины подчиненных. В атаку залегшие роты поднял лично командир батальона подполковник Красиков. Невзирая на продолжавшийся огонь немцев, цепи уфимцев быстро двинулись вперед, даже не окапываясь на коротких остановках. Однако у самого Гёриттена пришлось задержаться: атакующие наткнулись на волчьи ямы, наполненные водой рвы и заграждения из колючей проволоки. Ножниц для ее резки оказалось мало, вследствие чего именно здесь полк понес самые большие потери. Тем не менее, энергичные действия 106-го полка, поддержанного огнем цепей 107-го Троицкого полка, вынудили немцев бросить свои окопы. На плечах отступавших русские ворвались в Гёриттен, где завязался жестокий уличный бой. Не выдержав штыкового удара, противник очистил селение. К полудню все было кончено.
Уже после овладения Гёриттеном был ранен пулей в ногу и смельчак-комбат Красиков. Но подполковник после сделанной перевязки не покинул поле боя, продолжая руководить действиями своего подразделения. Успенский отмечает, что отступившие немцы усилили артиллерийский огонь:
«Стреляли «японскими «шимозами», начиненными ужасно противными удушливыми газами с дымом серо-зеленого цвета. В дальнейших боях этих «шимоз» мы не видели».
К четырем часам пополудни на правом фланге корпуса фон Франсуа сложилось угрожающее положение: 1-я дивизия израсходовала все резервы, а 41-й полк уже начал отход. И тут немцы получили сильное подкрепление, причем это произошло при довольно любопытных обстоятельствах.
Находясь в районе Толльмингкемена (теперь поселок Чистые Пруды), командир 2-й германской пехотной дивизии генерал-лейтенант фон Фальк заслышал канонаду, доносившуюся со стороны Шталупёнена. И без приказа, по собственной инициативе двинулся со всеми своими бойцами на звуки выстрелов, спустя несколько часов оказавшись фактически в тылу развивавшей наступление 27-й дивизии русских. Немцы тут же привели в действие 30 своих орудий, а их пехота атаковала злосчастный Гёриттен.
Огромную роль в этих событиях сыграла разведка, которая у нас фактически отсутствовала, а у германцев, наоборот, была на высоте. Командир 105‑го Оренбургского полка, полковник Комаров, наступавший левее 196-го полка на Будветтен, блестяще выполнил свою задачу. И после взятия населенного пункта, не имея перед собой противника, захотел помочь уфимцам, бившимся за Гёриттнен, и круто изменил направление своего наступления. Увы, Комаров не знал, что сосед слева – 40-я дивизия опоздала на целый переход, вследствие чего боевых порядках 3-го корпуса образовался разрыв шириной аж 20 верст! А вот немцы об этом прознали, немедленно двинув во фланг и тыл 105-му полку свой пехотный полк, усиленный пятью эскадронами кавалерии и поддерживаемый пятью артибатареями.
Приближавшегося врага заметили русские наблюдатели, но полковник Комаров не поверил их донесению:
- Какие немцы, что вы?! Это же наша 40‑я дивизия!
А когда убедился в своей ошибке, было уже поздно: попав под ураганный, ведшийся почти в упор огонь, 105‑й полк дрогнул и начал беспорядочно отступать.
- Знамя! Спасайте знамя! – успел лишь крикнуть Комаров, после чего был срезан пулеметной очередью.
Воинскую святыню успели вынести, зато большая часть оренбуржцев попала в окружение, потеряв все восемь пулеметов и 14 офицеров. Успенский отмечает то обстоятельство, что ввиду спешности мобилизации, 105‑й полк при выступлении был пополнен 2, 5 тысячами запасных из Вильно, преимущественно обитателями еврейских местечек. Комаров даже подавал рапорт, настаивая на небоеспособности своего формирования, однако был проигнорирован начальством. Оказавшись в немецком кольце, почти все новобранцы поспешили поднять руки вверх, не оказав сколь-либо заметного сопротивления.
Разгром 105‑го полка мог иметь роковые последствия для исхода всей Шталлупёненской операции: видя быстро отступавших, едва ли не бегущих оренбуржцев, панике начали поддаваться 99-й Ивангородский и 100-й Островский полки. Однако командир последнего – полковник Зарин собрал ближайших офицеров, и с их помощью остановил начавшийся было «драп». Ротам приказали окопаться на новых позициях фронтом к северо-западу. Принятые меры возымели действие: опрометчиво решивший наступать в сомкнутом строю батальон германцев встретили такими дружными ружейными залпами, что противник предпочел ретироваться.
Вдобавок начальник 27‑й пехотной дивизии генерал-лейтенант Адариди вызвал из резерва 108‑й Саратовский полк, приказав восстановить положение левого крыла, а артиллерии начать контрбатарейную борьбу.
«С холма у Допёнена мне видно было, как красиво, торжественно, словно на параде, двигались цепи 108‑го Саратовского полка, - пишет Успенский. - Сначала шагом, потом перебежками, <они> вступили в общую линию нашего наступления. Это было уже часов в пять-шесть вечера».
Тем не менее, ввиду изрядных потерь (6 664 человека, из них больше 3 тысяч пленными) дивизия была вынуждена отступить. Ее положение усугублялось еще и отсутствием полномасштабной медицинской помощи. Перевязочные пункты были развернуты слишком далеко от поля боя, эвакуация раненых в тыл была поставлена из рук вон плохо.
В то же время убыль личного состава в 106-м полку оказалась – по крайней мере, в сравнении с оренбуржцами – менее ожидаемой: шестеро убитых, дюжина раненых и 22 пропавших без вести солдата, плюс один погибший и пятеро раненых (по большей части легко) офицеров. К тому же выяснилось, что полковой священник отец Нименский со своим служкой в наступившей темноте сбились с дороги, попали в Шталлупёнен, где и заночевали, а наутро обоих пленил наскочивший на городок немецкий разъезд.
Психологическое состояние даже офицеров после боя оставляло желать лучшего.
«Все были страшно нервно потрясены пережитыми впечатлениями, - признается Успенский. - Во сне мы вскакивали и кричали, как полоумные, продолжая видеть пережитое».
Немецкий контрудар привел к тому, что пришлось приостановить наступление всей 1-й армии. Но и корпус Франсуа оказался порядком потрепан: полторы тысячи человек были убиты или получили ранения, около сотни попали в плен. Получив вечером очередной приказ прервать бой и отходить на Гумбиннен, немецкий генерал на сей раз решил подчиниться и под покровом наступившей темноты начал отвод своих войск.
События 4 августа у Гёриттена – Шталлупёнена фактически стали первым по-настоящему масштабным боестолкновением на Восточном фронте Первой мировой. По его итогам обе сражающиеся стороны сделали вполне определенные выводы.
Прежде всего, старшие начальники отныне постарались исключать наличие в маневренной обстановке многих открытых промежутков в своих боевых порядках - особенно на стыках частей или соединений.
Как следствие все уяснили необходимость организации (особенно в преддверии крупной операции) самой тщательной разведки.
Стало понятно и значение инициативы, если она проявляется без проволочек.
Оказалось, что борьба с охватами в современном маневренном бою требует умелой организации гибкого контрманевра, который обеспечивает или соответствующий резерв, или, ежели таковой недостаточен или вовсе отсутствует, оперативная переброска частей с других участков фронта.
Важнейшим условием становилось и правильное взаимодействие соседей, проявляющих, опять-таки, своевременную инициативу для оказания друг другу помощи.
Наконец, стало ясно, что значение (особенно при организации флангового маневра) правильного взаимодействия артиллерии с пехотой трудно переоценить.
В совокупности все эти факторы оказали определяющее влияние на весь дальнейший ход войны.
Остается сказать, что первые массовые погребения у Гёриттена были произведены 6 (19) августа того же 1914 года священником 100-го пехотного Островского полка Федором Волковым. Земле предали 601 бойца Русской императорской армии и 196 солдат и офицеров рейсхеера*, погибших в период с августа 1914 года по февраль 1915 года.
В 1916-1917 годах на этом воинском захоронении силами русских военнопленных был создан мемориал с мавзолеем, справа и слева от которого находились ряды братских могил с крестами. На торжественном открытии, состоявшемся 2 октября 1917 года, присутствовала германская императрица Августа Виктория.
В настоящее время старое военное кладбище у поселка Пушкино занимает площадь 1,9 га. Многие могильные холмики сохранились – равно как и фундамент с элементами колонн упомянутого мавзолея. На захоронении установлен латинский крест высотой 3,5 метра. Постановлением Правительства Калининградской области захоронение получило статус объекта культурного наследия местного (муниципального) значения.
В 2002 году в Пушкино прихожанами местной православной общине по инициативе протоиерея Георгия Бирюкова был установлен памятный знак в честь русских воинов, погибших в годы Первой мировой войны.