Я хочу, чтобы солнце остановилось. Весь наш мир мертв, я хочу, чтобы и солнце тоже умерло. Но оно безжалостно. Оно константа, которая свысока наблюдает за разрушениями, страданиями и болью. Беспардонно выставляет напоказ все наши прегрешения, которые нам удается скрывать в темноте. Я ненавижу солнце. Я ненавижу утро. Я должна ненавидеть лишь саму себя.
Адам недолго пробыл со мной. Мы боимся рисковать. Никто не должен знать, что происходит, потому что это будет означать его смерть. Я не хочу стать причиной гибели еще одного человека. Но Уорнер делает все, чтобы произошло именно это.
Он будет ждать меня сегодня. Он будет заставлять меня мучить людей.
Все идет по расписанию, никаких задержек и отсрочек.
Я захожу в ту же дверь, что и накануне. Но на этот раз комната пуста. Здесь только Уорнер, и я надеюсь, что он передумал.
- Как ты?
Это первое, что он говорит мне. И мне хочется плюнуть в его идеальное лицо, сказать, что мне претит его притворная забота. Но я понимаю, что на самом деле это мой шанс, не отменить все это, но, возможно, хотя бы перенести.
Я подумываю о том, чтобы солгать ему. Правда в том, что я чувствую себя более чем хорошо. Но он об этом не знает. И он не захочет рисковать испортить свою игрушку.
- Слабость. Я чувствую слабость.
Его глаза - рентгеновский аппарат, который просвечивает меня насквозь. Он пристально смотрит на меня, чуть посмеивается, но как-то по-злому, словно разочарован мной.
- Это не важно.
- Тогда зачем ты спрашивал? - Говорю я с притворным возмущением.
- Это было бы важно, если бы ты сказала правду. Но ложь не считается.
- Я не лгу.
- Еще как. Впрочем, врачи осмотрят тебя прежде чем мы начнем.
- Не нужно. - Резко говорю я.
Уорнер приподнимает бровь и смотрит на меня своими пронзающими изумрудами.
- Чего так? Ты же только что говорила, что плохо себя чувствуешь.
- Ты ведь все равно это сделаешь.
- Нет, если ты не в порядке. Но поскольку твоим словам доверять нельзя, я попрошу экспертов оценить твое состояние.
- Я... - Я мешкаю, понимая, что есть вещи, которые бесполезно ему говорить.
Уорнер ждет пару секунд, но когда я не продолжаю, он настаивает.
- Ты что?
- Ненавижу врачей...
Он кивает головой пару раз.
-Ммм. Я понимаю. Но тебе придется потерпеть.
- Ты, должно быть, чертовски собой доволен.
- Нет, на самом деле я доволен тобой. Вчера мы добились значительного прогресса.
- Это неправда.
- Правда. Жаль, что ты сама этого не поняла, но ты поймешь. Скоро. Я уверен.
Я не знаю, как воспринимать его слова. Почему-то слова о моем прогрессе меня радуют. Так не должно быть, но идея о том, что я могла бы научиться контролировать себя, звучит не так уж плохо.
- Я знаю, вчера тебе было непросто. Но нельзя откладывать тренировки. На самом деле, нам еще вчера следовало провести еще одну сессию, чтобы ты лучше запомнила свои ощущения. Их так легко потерять. И мы не можем ждать до завтра. Все это забудется, и нам придется начинать все сначала.
- Ты звучишь как профи в этом деле.
- Я знаю, что я делаю.
Он звучит самоуверенно, но на его лице нет самодовольства, и мне хотелось бы ему верить. Если бы он не заставлял меня причинять боль другим.
В комнату входят три медика, как и накануне. Они осматривают меня, проверяют пульс, давление, температуру. Осматривают глаза и состояние слизистых, просят присесть и подняться. Пока они заняты, он рассказывает мне, что сегодня он снова привел десятерых, но не думает, что нам понадобятся все, потому что вчера я ослабла уже после третьего. Но было бы лучше, если бы я дошла хотя бы до пяти-шести. И он говорит так, будто речь идет об отжиманиях, а не об издевательствах над живыми существами. К горлу подступает тошнота, но я сдерживаю себя. Я думаю об Адаме.
- Она в полном порядке, сэр.
- Какие-либо рекомендации по нагрузкам?
- Никаких ограничений.
- Хорошо. Займитесь делом.
Они кивают и уходят. Я ненавижу, что все так слушаются его. Мне снова кажется, что я единственная в этом здании, кто не лебезит перед ним. И вчера… Я определенно выставила его в непривычном для них свете. Я грубила и хамила, и едва ли проявляла к нему уважение. И все эти доктора и солдаты все видели и слышали. Насколько сильно это должно подрывать его безграничную власть и тотальное превосходство.
Если честно, я не знаю, почему он это терпит. Кажется, ему это даже нравится. Потому что правда в том, что он легко мог бы заставить меня делать все, что он хочет. Ему не составило бы труда заткнуть мне рот, наказать за дерзость. Мои собственные родители вели себя со мной гораздо более жестоко и за меньшее, за то, что от меня не зависело.
Я думаю, что, может быть, эта безнаказанность и придает мне сил спорить с ним. Это обманчивое чувство, что он, вроде как, ничего не может со мной сделать, потому что я ему нужна. Но он, черт возьми, был прав. Он мог бы связать меня и самостоятельно прикасаться моей рукой к другим, отпуская в нужный момент, если бы он захотел. Вчера он уже делал нечто подобное. Но он все же продолжает пытаться, довольно терпеливо, достучаться до меня. И я снова не понимаю, чего он добивается, какие цели ставит перед собой и передо мной. Почему это так важно для него, чтобы я участвовала в этом по собственной воле. Самое страшное, что я начинаю испытывать желание выяснить это. Самое ужасное, что мне становится интересно, что стоит за словами и действиями этого человека. И я мысленно ругаю себя за это, потому что мне должно быть все равно.
Когда я снова фокусируюсь на реальности, доктора уже вернулись, а передо мной сидят солдаты. На этот раз их сразу четверо. По-видимому, это мой минимум на сегодня.
- Можем приступать. - Говорит он и ждет.
Я сижу несколько мгновений, но он не торопит меня. Я помню, чем чревато промедление. Он достанет пистолет, и тогда у этих людей не будет шансов. Но я не могу начать просто так, я должна задать ему вопрос, который мучает меня все это время. Поэтому я осторожно подхожу к нему, почти вплотную, и поднимаю голову. Он воспринимает это как знак того, что я хочу сказать ему что-то приватно. Удивительно, но он не сердится из-за этой небольшой задержки. Уорнер наклоняется ко мне, его ухо у моих губ.
- Что такое, дорогая? - Я снова трачу его драгоценное время и сопротивляюсь неизбежному, но его голос звучит мягко и обманчиво неравнодушно, будто он действительно заботится.
- А те... те солдаты? Они...?
- Они в порядке. Двое уже приступили к своим обязанностям, один восстанавливается, но с ним все будет в порядке.
Он говорит серьезно и спокойно, давая мне то, что мне нужно. Но это Уорнер.
- Ты ведь можешь солгать, да?
- Я тебе не лгу. Если хочешь, мы можем прогуляться до казарм, когда закончим здесь. -
Я смотрю на него пристально. Он отвечает мне таким же пристальным и уверенным взглядом.
- Давай оставим их всех и пойдем прямо сейчас. Правда у них свободное время после кросса, но я могу созвать…
- Нет. Не нужно.
- Хорошо.
Я киваю и прикусываю губу. У меня нет вариантов, но мысль о том, что солдаты, возможно, в порядке, делает это чуть более обнадеживающим. Я спрошу у Адама об их судьбе, мне не нужен Уорнер и его ложь, чтобы узнать истину.
- Три секунды, - говорю я ему, боясь, что он изменит тактику.
Он коротко кивает мне.
- Начинай.
Глубокий вдох, и я пытаюсь собраться с силами, закрыв глаза.
- Ты же знаешь, что три секунды необязательны, верно? Уберешь руку раньше - значит он уйдет отсюда быстрее.
Я глотаю, но ничего не говорю. В моей голове события вчерашнего дня. Он сказал, что заметил прогресс, и я пытаюсь вспомнить свои действия и ощущения.
- Джульетта. - Его голос мягкий, но настойчивый, подгоняющий.
- Да, да…
Еще один вдох, прежде чем я снова увижу перед собой гримасу боли. На этот раз я не извиняюсь и не плачу. У меня так кружится голова, я парю в облаках, я невесома как перышко, земля вращается, и я вместе с ней.
Меня отрезвляет отчаянный крик, руки Уорнера, удерживающие мое тело. Я даже не помню, как это произошло. Только чья-то чужая жизнь в моей крови, чье-то дыхание, сердцебиение. Вот так я обнимаю людей. Вот так я впитываю их тепло и нежность. Вот так выглядит моя любовь.
Я где-то не здесь, не в этой комнате пыток, не рядом с убийцей и тираном. Все кажется почти нереальным. Внутри меня начинает поднимать голову ярость. Кулаки непроизвольно сжимаются, и меня трясет от злости. Я под напряжением, и я опасна. Мне нужно бы повернуться к Уорнеру и выплеснуть все это на него. Достаточно лишь одного прикосновения. Он умрет, и вместе с этим закончится весь этот кошмар для этих людей. Мне нужно лишь уничтожить источник гнили.
Вместо этого я вцепляюсь руками в следующего солдата, не дожидаясь его приказа. Я не знаю, вернулись ли медики, я не знаю, готов ли Уорнер. Я должна справиться, я должна остановиться.
Мне ненавистны эти обезумевшие от боли глаза. Я хочу, чтобы они этого не делали. Они могли бы быть как Адам. Я могла бы быть нормальной. И меня снова трясет, сильнее в этот раз. И это не страх и не боль, это все та же ярость. Энергия заполняет меня от кончика пальцев до макушки. Кажется, во мне все еще сохранилось что-то с прошлого дня, и сейчас это лишь увеличивается.
Уорнер удерживает меня, не позволяя схватиться за следующего. И я пытаюсь вырваться из его рук. Он сильный, и он не позволяет мне.
Я извиваюсь против его тела, пока не чувствую его горячее дыхание на своей шее, прямо возле моей мочки уха.
- Кто бы мог подумать, что в тебе есть этот дух соревновательности. Знаешь, в прежние времена из тебя могла бы получиться неплохая спортсменка. - Его голос - тихий и глубокий змеиный шепот мне на ухо. Я не чувствую себя спокойнее ни на йоту, хотя и перестаю бороться с ним. - Тебе ведь это уже даже нравится, правда? Ты хочешь большего, ты хочешь еще одну попытку. С таким напором ты далеко продвинешься. Но контролируй свое безумие, иначе оно возьмет над тобой верх, дорогая. Стремись к этому преодолению себя, но помни, что тебе нужно действовать системно и понимать, что ты делаешь, что ты чувствуешь. Не форсируй это, не теряй контроль над собой и ситуацией.
Он отпускает меня, и я дышу чуть спокойней, глубже, стараюсь привести мысли в порядок. Еще одна рука, еще одно прикосновение. Но как только моя кожа дотрагивается до него, ощущения ослепляют меня. Это такое блаженство, что оно сильнее меня, оно ошеломляет, и я не могу, я не могу, я не могу его отпустить. Чужим рукам вновь приходится разрывать этот контакт, и моя ярость выходит из-под контроля. Я кричу, сгибаюсь, поднимая одну ногу, согнутую в колене, и мой крик становится болезненным для моих собственных ушей. Я надеюсь, что этот крик заставит землю подо мной разойтись, и нас всех поглотит неизвестность.
Я тону в фрустрации из-за того, что у меня ничего не получается. Я так сильно разочарована, и из-за этого разгневана. Я чувствую себя диким животным, вырвавшимся на свободу. Я даже не думала, что могу быть такой.
- Ты убийца. - Слышу я его голос. Он повсюду, он надо мной, он в моей голове. - Ты создана для этого, и ты делаешь именно то, для чего рождена. Ведь так? Тебе это нравится, признай это, тебе это нравится.
Это пощечина моему здравомыслию. Я бросаюсь в сторону. Но не к Уорнеру, почему-то, а от него. Я переворачиваю стол с яростным криком. Я не понимаю, почему не выплескиваю эту свою ярость на него. Вместо этого я готова крушить все вокруг.
- Ты только говоришь, что ты не убийца. Это только лишь слова. Но это в твоей крови. Ведь так? Скажи это. Признай это.
Все внутри меня кипит, и я впервые бросаюсь к Уорнеру. Но я не прикасаюсь к нему, я смотрю, впиваясь ногтями в собственные ладони. С чистым гневом, без каких-либо примесей.
- Я тебя ненавижу!
- Потому что я прав. Потому что ты убийца. И тебе это нравится.
- Я не убийца!
- Ну так докажи мне это! Пока я вижу обратное.
Мне хочется крикнуть ему что-то в ответ, но слова бесполезны. И я бросаюсь к последнему солдату. Я вижу панику на его лице, которую ему плохо удается скрыть. Мне плевать. Я даже не различаю их лица. Они все на одно лицо в этой одинаковой одежде, с одинаково короткими волосами. Я не знаю их имен, я не знаю, как звучат их голоса. Я ничего о них не знаю, да и не хочу знать.
Голос Уорнера раздается до того, как я успеваю прикоснуться к солдату.
- Я больше не буду тебе помогать. - Говорит он. - Докажи сама, что ты не убийца. - Глаза солдата расширяются сильнее, чем прежде. Я даже не была уверена, что люди способны на нечто подобное. - Ты хочешь убить их, и именно поэтому ты их не отпускаешь. Ты ждешь, что я приду и спасу твое благочестие. Ну уж нет. Хватит. Больше никакой помощи. Либо ты делаешь это сама, либо он умрет. Тебе придется справиться самой. Докажи мне, что твои слова - не пустые фразы, за которыми нет ничего, кроме убийцы.
И я хватаю руки, которые даже не протянуты ко мне. Я не думаю больше ни о чем: ни о человеке передо мной, ни о времени, ни о своих страхах и стремлениях, ни о наслаждении, которое приходит вместе с чужой жизненной силой. Я думаю только об Уорнере. Я так сильно его ненавижу. Я хочу доказать ему, что он не прав. Я хочу, чтобы он знал, что ошибался. Хочу видеть выражение его лица, когда я буду самодовольно упиваться победой и потешаться над его жалким поражением. Он ничто. Самодовольный болван. И я докажу ему, что он неправ.
Мир – белая пелена. Я не помню, сколько времени прошло, я не понимаю, что именно произошло. Все, что я вижу, как врачи уводят очередного человека, побывавшего в моих руках. И я дышу. Часто, глубоко. Смотрю на свои руки, перевожу взгляд на Уорнера. Мои веки подрагивают от напряжения, мускулы на лице застыли.
Его зеленые глаза смотрят на меня как-то странно. Я не понимаю, что означает этот взгляд, что он хочет мне сказать. Он выдыхает, почти посмеивается, правый уголок его губ чуть дергается вверх, подрагивает, брови слегка приподнимаются. Это что-то незнакомое. Я не помню этих эмоций, обращенных ко мне. Я не знакома с ними. Радость? Гордость? Кажется, это называется как-то так.
Я кого-то убила?
- У тебя получилось. - Выдыхает он.
Я смотрю по сторонам. Я вижу, как выводят солдата, и он идет сам. И Уорнер так далеко от меня. Я понимаю, что он не мог остановить меня, стоя так далеко. И больше никто не осмеливается прикоснуться ко мне.
Мы одни теперь. Мы одни.
- У тебя получилось, - повторяет он.
Уорнер больше не сдерживает эмоций, он выдает свой восторг таким, как он есть, неразбавленным. Его глаза пылают, он радуется. Я не знаю, что это такое - радоваться с кем-то. Я ошеломлена. И он, кажется, тоже. Я пытаюсь понять, что только что произошло. Осознание приходит постепенно.
Уорнер делает два длинных шага ко мне, улыбается, хватает меня за плечи.
- Ты смогла. Ты отпустила его сама. Ровно через три секунды.
- Я… - Я не верю в это, я хочу, но я не могу.
- Да… Ты смогла.
- Это правда? - Я чувствую, как маленькие капли незнакомого чувства, просачиваются внутрь меня. Я слишком боюсь поверить даже в малейшую возможность, что это правда. Чтобы не разочароваться после.
- Абсолютная.
- У меня получилось… - Говорю я почти неслышно, скорее для себя, чтобы лучше осознать это. - У меня получилось…
И плотина сорвана. Эмоции вырываются на волю, как будто их сдерживали внутри месяцами. Я плачу и смеюсь, и пытаюсь сдержать улыбку, но у меня ничего не получается, поэтому я прикрываю рот рукой.
- Боже мой, Джульетта. Ты такая молодец. Такая умница. Я так тобой горжусь.
Мои руки прижаты к моему рту, дрожащие волнения, которое я не могу контролировать. И эта эйфория крадет весь мой здравый смысл. Я думала раньше, что испытывала сильные эмоции: радость, счастье, восторг. Но ничто из того, что я чувствовала раньше, даже близко не может сравниться с тем, что я испытываю сейчас.
Я вижу сияющего, счастливого Уорнера. Это не его лицо, прежде всего, это его глаза. Что-то в его глазах. Кажется, что они почти светятся ярким зеленым магическим светом в этой и без того ярко освещенной комнате. В них поселился чистый восторг. Мной. Я даже не думала, что он способен на такие эмоции. Я даже не думала, что я способна на такие сильные эмоции. И я чувствую необъяснимый порыв обнять его, прижаться к нему с чувством абсолютного счастья, благодарности, и гордости за саму себя.
Никогда в жизни я не испытывала ничего даже близко похожего на это. Никогда я не испытывала желания кого-то обнять, тем более так остро, с такой почти болезненной необходимостью. Мне нужно разделить эти разрывающие меня изнутри эмоции с кем-то. С тем, кто поймет, кто чувствует тоже самое. Мне хочется как-то продемонстрировать, что происходит внутри меня. И лишь многолетний опыт и укоренившаяся привычка помогают мне сдержать саму себя.
Я не обнимаю его, вместо этого я хватаю его за предплечья, сжимаю их и неистово трясу, как и накануне, но теперь с совершенной другой эмоцией. На моем лице все та же безумная, глупая, нелепая улыбка.
- У меня получилось! У меня получилось!
Он держит меня за локти, смотрит в глубину моих глаз, проникая в самую мою сердцевину. Мою грудь распирает, и мне кажется, что она вот-вот взорвется от восторга. Я смеюсь. Я смеюсь и улыбаюсь, и плачу. Мне кажется, я не смеялась шесть месяцев лечебницы, три года с момента убийства того малыша, с самого раннего детства. Я никогда не испытывала таких эмоций, никогда не была так счастлива. Я всегда была лишь несчастьем, проблемой, бедой. Иногда, я позволяла себе улыбки и сдержанные порывы: когда была наедине с собой, когда читала книгу и увлекалась сюжетом, когда имела возможность погулять летом на улице, пока никого не было рядом. Я позволяла себе радоваться мелочам, отдавая им всю себя, растворяясь в них без остатка. Это были такие редкие и укромные моменты, за которые мне было почти стыдно. И вот сейчас. Я испытываю что-то абсолютно невероятное. Это ощущение совершенного экстаза и восторга, триумфа, победы над самой собой. И мне есть с кем разделить этот успех, кто не осуждает меня за счастье, а поддерживает. Кто хотел этого так же сильно, как и я. У кого это вызывает такие же эмоции. Кто не будет стыдить меня, а порадуется вместе со мной.
Это не случайность, не что-то необъяснимое и ненадежное, как с Адамом, когда ничего неизвестно, и все может рухнуть в один момент. В те моменты я осторожна, потому что я не понимаю, что происходит, и боюсь поверить. Но здесь, сейчас. Это было запланировано, мы следовали определенному курсу и это принесло свои плоды. Не случайный иммунитет одного человека, а мои собственные усилия. Как я могу быть спокойна?
Комната наполнена конфетти и шариками, и чем-то еще, что раньше было принято на праздниках, но чего никогда не случалось в моей собственной жизни. И я просто стою здесь, взволнованная и невероятно счастливая. Это Уорнер, кто сокращает последнее расстояние между нами. Он притягивает меня к себе, обхватывает руками так, словно я величайшая ценность, и слегка покачивает из стороны в сторону.
- Ты такая молодец, ты такая сильная. Ты даже не представляешь, какая ты сильная.
И мы стоит вот так, я не знаю, как долго. Я вдруг потеряла счет времени, все еще упивающаяся внезапным взрывом эмоций, его и моих собственных. Моя широкая улыбка медленно гаснет, оставляя место для более сдержанной своей версии, как солнце, переходящее в закат. И я закрываю глаза.
Эмоции медленно оседают, очищая разум. Я открываю глаза, медленно моргаю, чувствуя, как слезы радости высыхают на моих щеках. Я никогда в жизни не плакала от счастья. Я даже не думала, что такое возможно. Но вместе с этим пониманием приходит уже привычное чувство стыда. Я не имею права плакать от счастья после того, как причинила боль другому человеку. Лица солдат всплывают у меня перед глазами, их испуганные глаза, их искореженные рты. Я косила их без остановки, как Всадник Смерти. Без разбора, без жалости. Я потеряла контроль над собой и своими эмоциями. Я видела какой страх вызывали мои действия, и все равно продолжала пытаться. Ради себя. Я действовала в своих интересах. Я действовала в интересах человека, которого сейчас обнимаю. Но правда в том, что он радуется не за меня. Ему удается настроить свое оружие. И он планирует применять его, чтобы издеваться над другими. В этом нет ничего доброго или благородного. В этой радости нет ничего целомудренного.
Я высвобождаюсь из его рук. Он отпускает меня покорно, безропотно, и я смотрю ему в глаза. Мне следовало бы отвернуться, мне следовало бы быть пристыженной, но я хочу видеть, что читается в его глазах. И я вижу, что они потухли точно так же, как и мои. Сильные эмоции всегда вызывают это странное опустошение, онемение, отрезвление. И чувство радости сменяется чем-то другим, совсем не таким окрыляющим и одухотворяющим.
Вокруг нас разбросаны бумаги, стол на полу. Я понимаю, что это все сделала я. Я толком ничего не помню. Я даже не знаю, в какой момент это произошло. Этому я радовалась так сильно? И я вообще не понимаю, чему и почему я радовалась.
Мы оба все еще глубоко дышим. Но, кажется, чувство апатии накрыло нас обоих.
- Что будет, если ты умрешь? - Задаю я ему вопрос, который крутился в моей голове все это время. И я сама удивляюсь собственному голосу. Глухой, осипший, тяжелый.
- А ты как думаешь? - И он отвечает мне точно так же. Ни тени радости или восторга, которые были еще несколько мгновений назад. Он дождевая туча на осеннем небе, полная меланхолии и опустошения.
- Я не знаю.
- Мое тело начнет разлагаться, и, если его не сожгут, его начнут поедать трупные черви.
Я морщусь от отвращения. Мое собственное лицо едят черви и, кажется, я никогда не смогу избавиться от этого образа в своей голове. Конечно, мой вопрос подразумевал совсем не это.
- Что будет с сектором?
- Ничего. Отец назначит нового регента, и это все.
- Сразу?
- Да.
- Если это так просто, то почему ты говорил, что тебе пришлось многое сделать, чтобы добиться своего положения?
Он ухмыляется слегка, в этом нет ничего самодовольного или веселого.
- Эти вопросы решаются крайне быстро. Всегда есть кандидаты, которые в любой момент могут заменить выбывшего. Но в этой системе ничто и никому не дается просто так. Ты должен доказать, что ты достоин, кем бы ты ни был.
- Тогда совсем не удивительно, почему в тебе нет ни капли сострадания или человечности.
Он опускает взгляд как-то задумчиво. А потом смотрит на меня.
- Как ты себя чувствуешь?
Он спрашивает, как я. Сразу после того, как я назвала его бессердечным. Как лицемерно. Хотя я сама удивляюсь, что совершила нечто подобное, но, впервые не чувствую слабости и не теряю сознание. Напротив, во мне бушует энергия, удушаемая стыдом.
- Хочешь знать, способна ли я продолжать?
- Нет. На сегодня хватит. Ты хорошо поработала.
‘Поработала’. Волна отвращения смывает остатки приятных ощущений.
- Это уж точно. Ты можешь собой гордиться.
Он не отвечает, и я уверенными шагами прохожу мимо него к двери. Меня даже не волнует, что у меня нет ключей, и что он не позволял мне уйти. Пусть делает с этим что хочет. Мне все равно.
Я снова чувствую слезы в глазах, но это больше не слезы счастья. Это тоска, печаль, боль и стыд, смешанные в одном флаконе. Мой фирменный коктейль.
Адам был прав. Я никогда не должна доверять этому человеку, потому что Уорнер все ближе подбирается к достижению своей цели. Я превращаюсь в смертоносное оружие в его руках. Верно и уверенно. И сейчас я отчетливо понимаю, что все идет точно по его плану.
1 глава | предыдущая глава | следующая глава
Заметки к главе для тех, кто знаком с оригинальной серией книг (могут содержать спойлеры)
Эта еще одна глава, которую я действительно люблю, и я надеюсь, что вы наслаждались ею. Делитесь своими мыслями, мне всегда интересно знать, что вы думаете.
Здесь я хотела бы поднять тему одной сложности перевода. Это то, как Уорнер обращается к Джульетте. Когда я писала английскую версию фанфика, я намеренно сокращала использование прозвища в начале, и добавляла его чаще позже, подчеркивая эволюцию отношения Аарона к Джульетте. Мне хотелось, в отличие от оригинала, подчеркнуть, что это прозвище было не просто случайно выбранным словом, что это значит для него гораздо больше. Но когда я начала делать перевод, то никак не могла, да и до сих пор не могу, если честно, определиться, какое слово стоит использовать.
Дело в том, что в оригинале Аарон с самого начала называет Джульетту "love", что дословно переводится, как я думаю, вы догадались, как "любимая" (а еще более дословно "любовь" или "любовь моя", что звучит немного косноязычно). Проблема в том, что в русском языке любимыми все же называют тех, кого действительно любят. В английском это слово используют, обращаясь к кому угодно. Это что-то вроде нашего "милая", "дорогая". Так можно обратиться и к любимому человеку, и к малознакомому, чтобы подчеркнуть снисходительность тона. В принципе слово "дорогая" лучше всего соответствует тону. Потому как в нашем языке довольно часто супруги называют друг друга "дорогая"/ "дорогой". Но против этого варианта выступают дальнейшие события. В книге есть сцены, где Уорнера прямо спрашивают об этом прозвище Джульетты, и слово "дорогая" сюда не очень хорошо вписывается. Так что, если переводить с прицелом на будущее, такой вариант сложно назвать удачным. Да и в целом слово "дорогая" звучит гораздо строже, чем "любимая", а милая кажется слишком слащавым и неподходящим характеру Уорнера. Поэтому в моей версии у Аарона пока нет единого прозвища для Джульетты, в разные моменты лучше подходящими кажутся разные варианты. Но, по правде говоря, это всегда немного мучает меня, так как кажется, что перевод не позволяет передать все нюансы их общения. И все же, я не думаю, что этот момент является удачным, чтобы вложить в уста Уорнера слово "любимая".