Продолжаем рассмотрение идей и концептов Дугина в одной из наиболее популярных его книг «Четвертая политическая теория». Ранее мы разобрали предисловие, первую и вторую части этой книги, из которых получили представление о связи политики и Модерна, а также о том, как «усталость» Модерна и его переход в Постмодерн сказались на глобальном политическом ландшафте и какие трансформации произошли с тремя политическими теориями – либерализмом коммунизмом и фашизмом – в послевоенные годы XX века и начале XXI века.
Автор показал как ключевой для либерализма политический призыв к «свободе от» парадоксальным образом обратил его в тоталитарную идеологию глобального политического центра, США; как коммунизм вступил в кризис, разделивший его, с одной стороны, на закрытых для диалога догматиков-ортодоксов и, с другой, на новых левых, борющихся за освобождение сознания масс от идеологии, власти капиталистического дискурса, что приводит к крайним формам вроде отказа от рассудка и преодолению всех форм запретов, включая и сексуальные; как фашизм, будучи совершенно уничтожен морально, уступает место консерватизму, который противопоставляет себя уже не столько либерализму, сколько лежащему в его основе Модерну.
Спустя пятнадцать лет после публикации этот обзор все еще актуален. Например, сегодня мы наблюдаем ренессанс третьей политической теории в Европе в формате либерального консерватизма, связанный с ростом миграции из исламских стран. Если нацисты Германии 30-х годов связывали с мировым еврейством все декадантские явления в стране, то сегодняшние правые в ЕС строят свою политику на борьбе с мигрантами, которые не принимают светскую культуру Европы. Причем эта светскость, коей весь мир смог недавно насладиться во время церемонии открытия Олимпиады в Париже, в полной мере совпадает с представлениями нацистов об упадке, порожденном мировым еврейством. Гитлеровцы отстаивали традицию, сегодняшние правые отстаивают Модерн перед традицией. Да, это чужая традиция, не христианская, но и европейские правые отстаивают не христианство, не свою исконную традицию, а именно Модерн, которым настолько пропитано уже европейское общество, что он сам может рассматриваться как причина социогенезиса, как культурная основа, традиция этого общества, возникшего в Новое время в процессе отрицания традиции христианской. В скобках заметим, что и христианство для Европы является привнесенной внешней, не эндогенной религией, которая, как и Модерн, противостояло «исконным» традициям язычества и которое тоже оказало огромное влияние на историю европейских народов. Уж коли христианство можно считать традиционной религией, то ничего необычного нет и в том, чтобы сделать такой традицией Модерн. Отсюда и либеральный консерватизм новых правых Европы.
В республиках постсоветской периферии тоже можно видеть подъем либеральных консерваторов, продиктованный ресентиментом по отношению к России, которая и привнесла Модерн в эти регионы. В результате нацбилдинг проводится в формате доказательства предрасположенности традиции местных народов к Модерну, которую российско-советское вмешательство погубило, насадив свою – чуждую – версию этого Модерна. Отсюда, например, акцент в национальных мифах о своем «Золотом веке» на демократическую форму правления. То есть, и тут предметом гордости становятся элементы Модерна, выделяемые в традиции.
В общем, сегодня главный проект правых – это присвоение Модерна, его национализация и традиционализация. Этот проект противостоит глобализации Модерна, продвигаемой либерализмом с одной стороны, и полному уничтожению Модерна, предлагаемому исламскими фундаменталистами.
Отмечается сегодня и возрождение ортодоксального марксизма. Что интересно, в Евразии этот подъем происходит в формате молодежного контркультурного движения, демонстрируя потенциал, способный породить новую волну левых политиков в регионе, базой для которой может стать неудовлетворенный запрос на справедливое распределение благ в обществе. Потенциально эта волна может стать совершенно новой главой в трансформации левого движения, поскольку, продвигая ортодоксальный извод марксизма, она остается открытой для дискуссий. Да, там тоже веет дух фанатизма, но фанатизм этот учитывает условия новейшего времени, да и без отсутствия государственного контроля теоретизирований, который только мешал развитию теории в советское время, в XXI веке он может сформировать марксизм, свободный от давления авторитетов основателей с одной стороны, и от смены основной повестки – борьбы за права пролетариата – на защиту меньшинств, с другой. Пока, однако, это именно контркультурное движение, которое больше рассчитано на удовлетворение интеллектуального интереса к философии диалектического материализма и истории советского периода, которую в рамках нацбилдинга учебники и масс-медиа представляют тенденциозно, предвзято и негативно. Однако тут важно, что и в этом случае мы наблюдаем раздел по линии Традиция-Модерн, который и порождает дискуссию и размежевание по принципу «друг-враг», т.е. порождает сферу политического.
Для того, чтобы перейти к разбору третьей части, озаглавленной как «Геополитический контекст XXI века: цивилизация и империя», нужно еще вспомнить, что противостояние идеологическое имеет не только внутристрановой характер, но и международный. В XX веке борьба идеологий обретает форму геополитического противостояния во Второй мировой и последовавшей Холодной войнах. Либерализм Запада и коммунизм Востока сначала уничтожили фашизм Центра (Европы), а затем поделили мир на зоны своего влияния, что произошло на известной Ялтинской конференции.
Судьба идеологии – это и судьба конкретных государств, и политического расклада в мировом сообществе. Однако, в XXI веке идеологические различия, теряют свою практическую значимость. Дискурс сегодня задает либерализм, а правые и левые идеологии выполняют роль социальных лифтов. Их используют в уличном протестном движении, но как только кому-то из лидеров удается достичь первых успехов на пути к власти, они смягчают позицию и вливаются в либеральный центр, оставаясь правыми\левыми только по названию, а не по сути. Реальную альтернативу либеральным правящим элитам представляет сегодня консерватизм разного разлива, что доказывает скандальная популярность в мире таких ярких представителей либерального консерватизма как Трамп, Путин и Ле Пен. Даже Си Цзиньпин, будучи лидером крупнейшей коммунистической партии мира, воспринимается как консерватор и традиционалист.
В этих условиях, когда политические идеологии утрачивают политическую субъектность, реальными политическими субъектами становятся цивилизации. В третьей части книги Дугин рассматривает это понятие, а также другое, связанное с ним –империя. Их важность вытекает из противостояния либерализма, ставшего национальной идеологией США, и консерватизма, выступающего единственной реальной альтернативой этой идеологии на глобальном уровне. Но если либерализм имеет репрезентацию в империи, являющейся ее геополитическим центром (США), то консерватизм такого единого центра не имеет. Мир победившего консерватизма будет построен вообще по другому принципу – без единого центра – поскольку традиция у каждого народа своя, а значит, речь должна идти о союзе географически разнесенных империй.
1. Под прикрытием Модерна.
Несмотря на прогресс, структурно общество сохраняет единство с архаическими формами древних империй. Запад рассматривает себя «центром мира» так же, как это делали в древности Вавилон, Китай, Израиль, Иран, Египет и т.д. С древних времен в таких обществах людьми считались те, кто принадлежал этим цивилизациям. А кто им не принадлежал, были варварами, дикарями, недолюдьми, еретиками, иноверцами или даже фантастическими существами – людоедами, монстрами, вампирами, «гогами и магогами» и т. д., – которых никто и не думал принимать за равных. Их воспринимали как враждебную стихию, их уничтожали и обращали в рабство. Другими словами, Западному либерализму свойственен такой же универсализм в оценках, какой можно обнаружить у исламских фундаменталистов, делящих мир на Дар аль-ислам (территория шариата), Дар аль-куфр (территория неверия) и Дар аль-харб (территория войны).
После технологического прорыва геополитическим центром мира стала Европа. Это геополитический ноль, точка отсчета в географии и политике. Понятия «Восток» и «Запад» описывают мир, каким он выглядит из Европы. Запад – это США. Восток – все, что восточнее Европы, включая Россию, арабские страны, Китай и т.д. Европа первой в мире пришла к созданию уникальной среди остальных цивилизаций и культур модели общества, выстроенного на светских, атеистических основах. Европа первой провозгласила идею социального и технического прогресса, создала основы современного научного видения мира, внедрила модель политической демократии, поставила во главу угла рыночные отношения. И такая модель общества тоже стала точкой отсчета – нормой, к которой должен стремиться любой другой социум в мире. Европа изобрела современность, как мы ее понимаем.
Став центром мира Европа не изменила подход древних империй. Процесс модернизации, начатый Европой, проходил для центра и периферии в разных форматах. Идея социального прогресса становится обоснованием нечеловеческой эксплуатации небелых народов европейцами, а затем и американцами. В этом причина того, что в Европе и США идеи гуманизма и равенства формировали с практикой расизма и колониализма единый этический комплекс. Двойные стандарты – это принцип имперского подхода.
Соответственно, ничего удивительного в зазоре между идеологическим содержанием Модерна и его практическим применением нет. Фактически речь идет о двух типах модернизации: эндогенном (для внутреннего употребления) и экзогенном (для дикарей и нелюдей периферии, не являющихся гражданами империи). Модерн выглядит прекрасным, он подкупает своей красотой и идеей справедливости, но если вы не европеец, то для вас вера в него не принесет ничего, кроме порабощения. Для европейца эта вера есть истина, но для неграждан Империи Запада она служит прикрытием ее вполне архаичных тоталитарных практик по отношению к иноземным варварам.
Дугин разделяет культуры, подвергшихся экзогенной модернизации, на два больших класса: (1) сохранившие политико-экономическую самостоятельность (или добившиеся ее в ходе антиколониальной борьбы) и (2) утратившие ее.
Случай полной утраты самостоятельности – это индейцы, живущие в резервациях, африканские, южноамериканские или тихоокеанские племена. «…Модернизация не касается местного населения, которое продолжает не замечать ее, сталкиваясь лишь с техническими ограничениями — в виде колючей проволоки или стальных решеток клетки». [Дугин, 124 c.] При сохранении суверенитета мы имеем формат «модернизации без вестернизации». Впрочем, поскольку Модерн – это синоним Запада, то речь идет не о полном отказе от вестернизации, а о балансе между собственными ценностями и заимствованиями из культуры Запада, который позволяет сохранить принципиальное отличие от западного социума и развивать собственные конкурентоспособные оборонные технологии, что тоже требует интенсивного включения в «западный» контекст. «В этой пропорции и заключается самое главное, что составляет сущность отношений России с Западом», - отмечает автор. [Дугин, 125 с.]
После окончания Второй мировой войны мир разделяется на два идеологических лагеря. Однако, под покрывалом идеологического противостояния Запад рисует все то же разделение мира на Империю, ее периферию и совершенно отдаленные регионы, населенные мифическими существами. Речь о т.н. «трехмирной теории». После Ялтинской конференции под «Западом» понимается не конкретная география, а выбор той или иной страны в пользу капитализма и либеральной демократии. Это «Первый мир», или страны с эндогенной модернизацией (Европа, США, Япония). «Восток» в этом понимании представлял собой «Второй мир», частично модернизированную периферию, сохранившую суверенитет перед Западом. Коммунизм, будучи идеологией, порожденной Западом, все же представляет собой альтернативу капитализму, и именно в этом, по мнению Дугина, и состоит его главная ценность для незападных стран, именуемых после Ялты «Востоком».
«В целом эта процедура специфической модернизации — альтермодернизации по социалистическому (тоталитарному), а не по капиталистическому (демократическому) пути — служила для отстаивания геополитических и стратегических интересов самостоятельных держав, стремившихся отразить колониальные атаки Европы и (позже) Америки». [Дугин, 128 с.]
«Третий мир» обобщал страны экзогенной модернизации, которые отстали в развитии и не обладали полноценной суверенностью, сохраняли устои традиционного общества и оказались в колониальной зависимости либо от «Запада», либо от «Востока».
С развалом Советского Союза понятие «Запад» на некоторое время совпало с понятием «Мир», что окончательно перевело Первый мир в позицию Постмодерна. Все цели достигнуты, мир един и максимально комфортен для Запада. Возникает другая проблема – этот мир построен на идее постоянной модернизации, а модернизировать уже нечего. Время фактически остановилось для Запада, отныне его бег симулируется новыми моделями iPhone'ови прочих продуктов потребления. Запад начинает деградировать. Отсутствие врага на Востоке влияет на внутренние противоречия. Европа и США почувствовали себя разными. Европа тяготела к идеологическому содержанию Модерна – гуманизму, пацифизму, равенству, а США – к колониальной практике, взяв на себя функции «глобального полицейского». Континентальная Европа стремилась подчеркнуть эти различия, Восточная Европа (Польша, Венгрия, Румыния, Чехия, страны Балтии), наоборот, стали выступать за упрочнение союза с США. Сегодня, впрочем, Венгрия, как мы видим по действиям Виктора Орбана, переориентировалась на Восток.
2. Большие пространства и доктрина Монро. Как США стали мировой империей.
Мы уже ранее упоминали немецкого теоретика Карла Шмитта. В третьей части Дугин снова опирается на этого теоретика, показывая механику контроля национальным государством пространств более широких, чем ее собственная территория. Доктрина Монро – это декларация внешней политики США. Она была сформулирована в 1823 году, утверждала западное полушарие как зону свободную от колониальных посягательств европейских держав и объявляла США гарантом суверенитета государств обеих Америк. Тогда США еще не обладали достаточной военной мощью, и доктрина не раз игнорировалась Европой. Тем не менее, армия США была самой крупной в Новом Свете, и остальные государства региона приняли доктрину Монро как позитивный для себя фактор. К концу века доктрина была расширена («Политика Большого Брата», интерпретация Олни, «Политика большой дубинки») и теперь толковалась как право США на рынки государств региона, а также на урегулирование международных конфликтов, в том числе и с использованием военной мощи.
По сути, говорит Шмитт, США начинают использовать доктрину Монро как прикрытие для колониальной политики в пределах континента. При этом доктрина Монро не является международным документом. Это только декларация США своих намерений, она никого ни к чему юридически не обязывает. Тем не менее, этот документ оказывает реальное влияние на политику региона, задавая в нем правила игры, с которыми другие государства соглашаются, поскольку в них есть выгода и для элит этих стран.
Шмитт именно в изначальной форме «доктрины Монро» видит прообраз сбалансированной и гармоничной организации всего мира в будущем, т. е. не исторически обусловленное состояние дел, но оптимальный проект для грядущей реорганизации планетарного пространства. Мир в гармонии, когда он поделен на «большие пространства». Понятие «большое пространство» напрямую сближается с понятием «империя» (немецкое слово «das Reiche» означает «империю», «царство»).
««Большое» показывает не только на физический объем, но и на уровень внутренней организованности, консолидированности, освоенности, интегрированности пространства в социально-культурное, цивилизационное, стратегическое и политическое единство. В этом же смысле мы используем понятие «великий».«Пространство» также мыслится не как абстрактная категория физики, но как конкретный ландшафт: леса, поля, горы, реки, холмы, формирующие среду бытия народов и рас». [Дугин, 206-207 с.]
Дугин, в свою очередь, обращает внимание на движущую причину декларации, которой является политическая решительность американцев, их оценка самих себя как самых сильных и самых справедливых, и просто тех, кто имеет право определять, кто для региона друг, а кто враг.
«Друзьями были все американские страны, врагами — великие европейские державы с их колониальными посягательствами на Новый Свет. Чтобы защитить от «врага»суверенитет, принималось решение о рассмотрении территории всей Америки как единого стратегического пространства. И это было воспринято американцами (по меньшей мере,американским политическим классом) как вполне легитимное явление. Легально-правового статуса «доктрина Монро» не приобрела, но это только добавило гибкости в ее применении, так как позволило более успешно реализовать на практике ее цели. В «доктрине Монро» в полном объеме проявилась суть Политического Соединенных Штатов Америки. В этот момент США приняли историческое решение о своем мировом статусе». [Дугин, 202-203 с.]
Следует отметить, что доктрина, несмотря на свою нелегитимность, все же обрела силу международно-правового документа. Это произошло после первой мировой войны, когда Лига Наций формировала т.н. Версальскую систему. В статье 21 Устава Лиги Наций (1919–1920) доктрина Монро названа одним из «региональных соглашений (что совершенно не соответствует действительности), которые обеспечивают сохранение мира» и, соответственно, выводятся из-под действия Устава.
Незадолго до этого президент В.Вильсон распространил действие доктрины Монро на весь мир. Об этом он заявил в своей речи в Сенате 22 января 1917 г.: «Я предлагаю, так сказать, чтобы нации единогласно приняли доктрину президента Монро в качестве доктрины мира: ни одно государство не должно стремиться распространить свою власть на другое государство или народ, но каждому народу должно быть оставлено право самому определять собственный государственный строй, свой путь развития…»
Дугин пишет, что ошибка США состоит в том, что они, Как и Гитлер в свое время, игнорировали важный момент в теории Шмитта. Шмитт рассматривал большие пространства как несколько крупных регионов, империй, рейхов. Гитлер и США видят только одно глобальное пространство, одну империю, один рейх. Возможно, именно эта ошибка и снижает влияние США в мире в XXI веке. Мир просто не способен быть глобальным монолитом. Уже после опубликования «Четвертой политической теории», в период президентства Б.Обамы было официально объявлено, что эра доктрины Монро закончилась. Однако, спустя еще время президент Трамп вновь заявил о ее актуальности, поскольку его политика предполагала сужение международных обязательств Вашингтона до западного полушария. Империя США начала сжиматься до прежней зоны влияния.
3. Россия как большое пространство.
После развала СССР перед Россией, формально влившейся в Запад, снова встал вопрос о самоопределении. Если Россия – одна из стран Европы, то следовало признать, что это очень странная, нестандартная «плохая» европейская страна. Ее следует поскорее «исправить», сделать такой же, как остальные страны Европы. Но этого до сих пор никому не удавалось. Тогда, возможно, Россия – это «другая Европа», Европа альтернативная. Наконец, третья альтернатива состоят в том, что Россию вообще следует сравнивать не с отдельной европейской страной, но с Европой в целом, с исламским миром, с индусской или китайской цивилизацией. Тогда следует говорить о ней как о «славяно-православной цивилизации», как это делает С.Хантингтон, или как о России-Евразии – термин, введенный в оборот первыми евразийцами (Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Вернадский, Н. Алексеев, П. Сувчинский, В. Ильин и т. д.).
На первых порах после развала СССР российское государство руководствуется первой альтернативой. Запад поддерживает эту идею, уже в позднесоветский период обещая через «модернизацию» и «конвергенцию» включить часть советской элиты в свое концептуальное поле. Цель этого предложения – сформировать «мировое правительство». Начиная с 1980-х годов американский «Совет по внешним отношениям» (CFR) и его расширенная версия в лице «Трехсторонней комиссии» (Trilateralcommission) начинают диалог, в процессе которого взращивается новая прозападная советская элита.
«…В СССР на базе Института системных исследований (Дж. Гвишиани) (филиала Международного института прикладного системного анализа, Вена) формируется специальная группа ученых, призванных вступить с интеллектуальными центрами Запада в активный диалог. Фактически Москва дает согласие на делегирование своих представителей — вначале в лице ученых-системщиков и молодых экономистов —в «мировое правительство». Показательно, что это направление курируется высшими чинами в ЦК КПСС — А. Яковлевым, Э. Шеварднадзе, Е. Примаковым. Еще более впечатляет состав «молодых экономистов» — Е. Гайдар, А. Чубайс, Г. Явлинский, П. Авен. В Институте системныхисследований начинает свою карьеру и Б. Березовский. Члены питерского кружка Чубайса — Г. Глазков, С. Васильев, М. Дмитриев, С. Игнатьев, Б. Львин, А. Илларионов, М. Маневич,А. Миллер, Д. Васильев, А. Кох, И. Южанов,А. Кудрин, О. Дмитриева — и московского кружка Гайдара — К. Кагаловский, А. Улюкаев, А. Нечаев, В. Машиц — составляли второй эшелон. Большинство участников этой CFR-сети заняли в будущем ведущие посты в российском правительстве». [Дугин, 151 с.]
То же направление выбирает для себя и первый президент РФ Борис Ельцин. Сменивший его В.Путин сначала тоже неоднократно заявляет, что считает Россию европейской страной, однако со временем риторика начинает сдвигаться в сторону второй альтернативы.
«На первом этапе это означало «Россия = великая и суверенная европейская страна со своими собственными интересами». Позднее позиция стала еще более неколебимой: «Россия великая и суверенная европейская страна со своими собственными интересами и определенным ценностным своеобразием, жестко противостоящая американской однополярности». Но здесь и создается концептуальное противоречие: если «Россия = великая и суверенная европейская страна со своими собственными интересами и определенным ценностным своеобразием, жестко противостоящая американской однополярности», то уже никак не европейская страна, поскольку ставит под сомнение универсализм западных ценностей (претендуя на их самобытную национальную трактовку) и выступает против цивилизационной модели однополярного мира с западноцентричной архитектурой». [Дугин, 154-155 с.]
Напомню, что Дугин опубликовал книгу в 2009 году. В то время концепция суверенной демократии и суверенной европейской страны были превалирующими. Дугин прямо высказывает свое мнение о том, что Россия – это самостоятельная цивилизация. После начала СВО к тому же приходит и В.Путин. В концепции внешней политики 2023 года Россия была названа «самобытной страной-цивилизацией». Однако, если Дугин уверен, что для России «Запад и логика его становления — это путь в бездну», то, согласно концепции, Россия не считает себя врагом Запада, но рассматривает США как главный источник рисков для своей безопасности.
В чем будет выражаться этот выбор? В том, что Россия становится самостоятельным универсалистским «большим пространством». По мнению Дугина это значит, во-первых, отвержение тенденции «глобального Запада». Запад рассматривается как региональное явление, его попытки представить себя как универсальный стандарт развития есть не что иное, как колониальная, расистская претензия на абсолютную власть над человечеством. Однако, согласно самому же автору, универсализм подразумевает более жесткую оценку иных цивилизаций, т.е., по идее, Запад должен рассматриваться Россией как дикий народ, люди с песьими головами. Дугин же пробует обратить этот универсализм против Модерна. Поэтому, во-вторых, для России «модерн лишается своей исторической ценности, а традиционное общество — включая религию, культ, обряды, обычаи и т. д. — осмысляется не как нечто изжившее себя, не как инерция и предрассудки, а как свободный выбор свободного общества». [Дугин, 164 с.] В-третьих, Россия должна создавать свои собственные политические, социальные, правовые, экономические, культурные и технологические модели, не обращая внимания на реакцию Запада (как, впрочем, и Востока). В конкретной политике эти принципы оборачиваются моделью многополярного мира.
Особое внимание следует обратить на то, что Дугин видит Россию-Евразию как большое пространство, куда «органично, исторически и культурно входят не только славяне и не только православные, но и иные этносы (в том числе тюркские, кавказские, сибирские и т. д.) и значительная часть населения, исповедующая ислам». [Дугин, 195 с.] Из дня сегодняшнего можно отметить, что такое понимание Евразии потенциально содержит в себе территориальный конфликт с другим «большим пространством» – исламской цивилизацией, которая, наряду с другими регионами, не против более плотных контактов с исламскими регионами Центральной Азии, Казахстана, Кавказа и Татарстана, особенно учитывая строящиеся торговые пути из Китая (Новый Шелковый Путь) и России (МТК "Север–Юг")
Дугин рассматривает исламский фундаментализм как основу современной Исламской империи, имеющей собственный глобальный проект. Суть этого проекта кратко выражена в нескольких пунктах:
- установление мирового исламского правительства;
- широкая автономия этнических групп, которые обязаны будут подвергнуться исламизации или выплачивать десятину (как «люди книги»);
- введение нормативов исламской экономики (отказ от процента, отчисление десятины в пользу общины, уммы с последующим распределением среди малоимущих);
- религиозная миссию (ислам и исламизация);
- планетарный масштаб (мусульмане живут во всем мире). [Дугин, 224 с.]
Очевидно, что, поскольку Евразийская цивилизация предполагает свободу вероисповедания, то в этом потенциально заложен конфликт между ними. Так что, если дальнейшее развития России пойдет по сценарию Дугина, то указанные выше регионы являются зонами потенциального конфликта в будущем. На этапе борьбы с глобальным Западом интересы двух цивилизаций сходятся, но нет никаких гарантий, что в случае трансформации Запада до локального региона разногласия не перерастут в военное противостояние. Все более остро встающий в современной России миграционный вопрос уже можно считать развитием этого конфликта. Поскольку для Дугина важнее противостояние с Западом, чем с Исламским халифатом, он не рассматривает этот сценарий, откладывая его на потом.
«Как сложатся отношения между ними [цивилизациями], заранее сказать невозможно. Наверняка возникнут и диалог, и столкновения. Но важнее другое: история будет продолжаться, и мы вывернемся из того фундаментального исторического тупика, куда завела нас некритическая вера в прогресс, в рассудочность и поступательное развитие человечества. В человеке что-то меняется со временем, а что-то остается вечным и неизменным. Цивилизация позволяет строго развести всё по своим местам. Рассудок и создаваемые им философские, социальные, политические, экономические системы смогут развиваться по своим законам, а коллективное бессознательное вольно сохранять свои архетипы, свой базис в неприкосновенности». [Дугин, 197 с]
Последняя цитата может рассматриваться как ответ на вопрос зачем нужно возвращать миру политическое, зачем создавать четвертую политическую теорию, которая могла бы противостоять идеологии либерализма. Чтобы сохранить человека как человека. Политическое – часть его бытия, без него антропология начинает изменяться, расползаться, «постмодренизироваться».
Четвертая политическая теория, следовательно – это идеология «вечного» неизменного человека, который в условиях непрестанной модернизации может просто исчезнуть как вид, трансформировавшись в киборгов, в генетически модернизированные виды, или в виртуальные аватары. В терминологии Хайдеггера четвертая политическая теория – это консервативная идеология Dasein против либеральной идеологии Das Man. Можно также добавить, что это идеология носит ярко выраженный антизападный характер, что противоречит его претензиям на универсализм.
4. Цивилизация и империя
Итак, четвертая политическая теория рассматривает в качестве субъектов не индивидов, не классы и не народы, а цивилизации. Возникает вопрос, что значит принадлежать цивилизации? Как цивилизации реализуют себя в политической жизни граждан? В случае с индивидом все понятно – нужно просто защищать свои интересы. В случае с нацией и классом сложнее – воля группы требует взаимодействия, коммуникации, диалога, анализа, теоретизации и т.д. Впрочем, и тут есть некоторые документы, как, например, конституция и внешнеполитическая доктрина, декларирующие ключевые принципы существования нации и ее интересы в международной политике. Есть национальные лидеры, которые формулируют текущую повестку. Разделяя их, человек идентифицирует себя с нацией, продвигая их, он действует от имени нации. Про интересы классов можно понять, ознакомившись с трудами Маркса и других теоретиков-марксистов. Но как узнать интересы цивилизации? И здесь на уровне рациональном все остается очень неопределенным.
В одних концепциях (О.Шпенглер) под цивилизацией понимается этап наивысшего развития культуры, выражающегося в расцвете технического совершенства и в окостенении системы общественных институтов, в ее крайней формализации, в застое. Более популярный подход (Н.Я.Данилевский, А.Тойнби, С.Хантингтон) рассматривает цивилизацию как широкое геополитическое единство, включающее в себя несколько государств. Например, исламская цивилизация включает в себя несколько «больших пространств» — «арабский мир», «зону континентального ислама» (Иран, Афганистан, Пакистан), тихоокеанский регион распространения ислама, страны Африки, а также растущие общины Центральной Азии, Европы, России и Америки. Несмотря на различия, это одна цивилизация, всё более осознающая свои особенности и свое отличие от других цивилизаций. В этом смысле объем понятия «цивилизация» отчасти совпадает с «империей», «мировой державой». Именно так, как империя, как халифат, распространялась исламская цивилизация.
Дугин также не дает конкретного определения цивилизации. Он связывает его с понятием К. Шмитта «большое пространство», выделяя в качестве определяющих факторы общих ценностей и единства судьбы.
«Большое пространство» отличается от ныне существующих национальных государств именно тем, что строится на основании общей ценностной системы и исторического родства, а также объединяет несколько или даже множество различных государств, связанных «общностью судьбы». В разных больших пространствах интегрирующий фактор может варьироваться — где-то в его качестве будет выступать религия, где-то этническое происхождение, где-то культурная форма, где-то социально-политический тип, где-то географическое положение. [Дугин, 193 с.]
Такое определение, впрочем, только вызывает вопросы, а не разъясняет ничего. Цифровые технологии сегодня позволяют найти общность ценностей и интересов у самых разных индивидов из самых разных цивилизаций, самых разных уголков Земли. Достаточно частым явлением сегодня является т.н. внутренняя миграция, когда человек не находит ничего общего с людьми своего города, своей страны и замыкается в себе, либо находит близкие общества в интернете. В России после начала СВО оказалось достаточно много граждан, которые ассоциируют себя с цивилизацией Запада, хотя всю жизнь прожили в РФ. Живут там и мусульмане, чувствующие единство с исламским миром, и буддисты в Бурятии и т.д. и т.п. Если россиянами их делает наличие национального паспорта, то что делает их частью Евразии? Единство судьбы? Возможно, но чем это отличается от гражданства? Тем, что оно исходит не из паспорта, из сердца? Но в течение жизни человек меняет свое мировоззрение.
В общем, никакой четкости здесь нет, как и в определении количества цивилизаций. Дугин ориентируется на реестр цивилизаций С.Хантингтона, но он отнюдь не единственный. Последний выделяет восемь цивилизаций: западная, конфуцианская (китайская), японская, исламская, индуистская, славяно-православная (евразийская по Дугину), латиноамериканская и потенциальная африканская.
Впрочем, эта неопределенность в самоидентификации с той или иной цивилизацией носит чисто рациональный характер. Бессознательно каждый знает, к какой цивилизации он относится. Но далеко не каждый способен рационально обосновать эту свою уверенность. Такое бывает с фундаментальными понятиями. Часто цитируют Блаженного Августина, который писал в своей «Исповеди» что, пока его никто не спрашивает о том, что такое время, он это очень хорошо понимает, нокак только он хочет дать ответ об этом, он становится совершенно в тупик.
Дугин утверждает, что цивилизация осуществляет рационализацию чувства принадлежности к ней, наделяя человека универсалистским взглядом именно через разум.
«… в ходе этой «глобализации», то есть через приравнивание конкретного этнического, социально-политического и религиозного образа к «универсальному эталону», происходил важнейший процесс трансцендирования самого этноса, перевода его естественной и органической — чаще всего бессознательно передающейся — традиции в ранг рукотворной и осознанной рациональной системы… Таким образом, при переходе к «цивилизации» качественно менялась социальная антропология: человек, относящийся к «цивилизации», обладал коллективной идентичностью, запечатленной в фиксированном корпусе духовной культуры, который он был обязан до определенной степени освоить». [Дугин, 173 с.]
Но что конкретно следует понимать под фиксированным корпусом духовной культуры автор не поясняет, вызывая новые вопросы. Что входит в корпус евразийской цивилизации? Библия? Коран? Пушкин? Все это вместе? А труды Ленина и Сталина входят? В советское время они входили, а Бибилия с Кораном – нет. Включать ли Велесову книгу в этот корпус? А Гесиода? Или Святых отцов Православной церкви? Каких философов – Ильина, или Радищева с Чичериным, или всех скопом? Много вопросов и ни одного ответа. При этом, во время чтения главы напрашивается ответ, что рационализация чувства принадлежности к цивилизации осуществляется через империю – ее социальные институты, военную мощь и чувство богоизбранности, ощущение себя центром мира. Дугин об этом не пишет, хотя новую Россию он рассматривает как «имперский проект».
В отличие от цивилизации, понятие империи в работе Дугина имеет достаточно ясное определение через ключевые факторы.
«Империя представляет собой такое политико-территориальное устройство, которое сочетает жесткий стратегический централизм (единую вертикаль власти, централизованную модель управления вооруженными силами, наличие общего для всех гражданского правового кодекса, единую систему сбора налогов, единую систему коммуникаций и т. д.) с широкой автономией региональных социально-политических образований, входящих в ее состав(наличие элементов этно-конфессионального права на локальном уровне, многонациональный состав, широко развитая система местного самоуправления, возможность сосуществования различных локальных моделей власти — от племенной демократии до централизованных княжеств или даже королевств). Империя всегда претендует на вселенский масштаб, осознавая свое политическое устройство как ядро или синоним мировой империи. «Все дороги ведут в Рим». Все империи мыслят себя как мировые империи. Империя наделена миссией. Она воспринимается как политическое воплощение исторической судьбы человечества. Миссия может осознаваться в религиозных (Византия, Австро-Венгрия, исламский халифат, Московское царство), гражданских (Древний Рим, империя Чингисхана), цивилизационных (Китайская империя, Иранская империя) или идеологических (коммунистическая империя СССР, либеральная империя США) формах проявления».[Дугин, 216-217 с.]
Дугин отмечает, что наличие единоличной монархической власти — императора — не является необходимым условием для существования империи. Иногда это был ограниченный круг избранной аристократии, иногда – парламент или сенат. Кроме того, империи, и древние и современные представляли собой такую форму политического устройства, которая по технологическим, идеологическим, социальным, управленческим, экономическим параметрам намного превосходила общества, предшествовавшие возникновению этих империй. Таким образом, Запад может считаться империей, несмотря на его политическую множественность. Страны Запада все равно остаются едиными в воле, что выражается, например, в объединении стран Европы в Евросоюз. Запад может рассматриваться как империя, поскольку и них есть миссия и стратегическое единство при широкой автономии отдельных регионов. Такую же модель, как видно, он предполагает и для Евразийской цивилизации.
Продолжая рассматривать определение империи мы наталкиваемся на проблему отношения между понятиями цивилизации и империи. Цивилизация у Дугина является основой только для некоторых империй. Для других ее миссию обеспечивают религия, гражданство или идеология. Однако, в другом месте Дугин утверждает, что «без идеологии и ясно осознанной миссии империй не бывает». [Дугин, 240 с.] Но ведь, согласно его же утверждениям, век идеологий остался в прошлом. В общем, тут чувствуется непроработанность, которую можно оправдать тем, что книга Дугина представляет собой манифест о необходимости четвертой политической теории, а не ее детальное описание. Книга исходит из ощущаемой автором необходимости противопоставить либеральному проекту, завоевавшему весь мир, новый социальный проект, опирающийся на представление о человеке как вечном и неизменном по своей природе. Он дает наметки, указывающие на то, как это можно сделать, и наметки эти ведут к нечетким понятиям цивилизации и империи. Понятен и источник этого ощущения необходимости противостоять глобальному либеральному проекту – Дугин видит Россию как страну, управляемую Богом, как катехон, удержитель мирового порядка, центр мира. В условиях глобализации он не видит будущее России иначе, как только в формате империи, равной другим сверхдержавам. Вариант, когда Россия существует как периферия Запада, управляющего всем миром для него невыносим. Именно поэтому он акцентирует внимание на доктрину Монро, которая является ничем иным как декларацией воли американского народа брать на себя ответственность за судьбу всего Нового Света. Россия должна сделать такое заявление и взять в свои руки ответственность за судьбу Евразии. Иначе России не станет.
Таким образом, империя является для Дугина важнее, чем цивилизация. Только через эту централизованную жесткую систему, жестко противостоящую империи Запада, возможно сохранить веками складывающееся единство судьбы народов этого макрорегиона. А поскольку империя – это прежде всего политическая воля и политическое единство, то необходима четвертая политическая теория, которая позволит рационализировать все то, что в бессознательном состоянии находится в психике большинства жителей Евразии.
«Евразийская цивилизация является общей и для белоруса, и для казаха, и для якута, и для чеченца, и для великоросса, и для молдаванина, и для осетина, и для абхазца. Множество народов и культур перемешались, обогащая друг друга, в евразийском обществе. Ядро его составляет русское начало, но без какого бы то ни было намека на главенство, исключительность и превосходство, без всякого этнического чванства. Достоевский называл русского человека «всечеловеком», подчеркивая его открытость, вселенскость его любви и необъятность добра. Русские исторически всегда были империей, а значит, этот опыт не будет искусственным. Менялись идеологические установки — от православно-монархической модели до советской, — но воля народа объединять культурно и цивилизационно гигантские просторы Евразии оставалась неизменной. Евразийство предлагает синтезировать все предшествующие имперские идеи — от Чингисхана до Москвы — Третьего Рима — и вывести на этом основании общий знаменатель: формулу имперостроительной воли. Народы Северной Евразии объединяют история, культура, русский язык, общность судьбы, особенности трудовой психологии, сходная этическая и религиозная структура. Ведь смогли же европейцы объединиться после стольких жестоких войн? Для жителей будущей Евразийской империи это будет еще проще». [Дугин, 241 с.]
Разбор остальных частей книги будет опубликован позже.
Предыдущие части:
1. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Предисловие.
2. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Часть 1. Введение в Четвертую политическую теорию
3. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Часть 2. Конец классических идеологий и их метафорфозы