Продолжаем рассмотрение книги Дугина «Четвертая политическая теория».
Ранее мы увидели, что политические теории ограничиваются сферой политического только контекстуально. По сути это конкурирующие философские системы обосновывающие представления о природе человека и обществе, о справедливости, счастье и т.д. Политическими эти философские системы становятся в силу социальной конкуренции, т.е. в процессе их овладевания умами масс, и формирования для них должной реальности.
Такое долженствование в отношении общества исходит, в свою очередь, из веры в способность человеческого разума сделать окружающий мир для самого человека лучше, чем он есть. Эта вера есть аксиома Модерна, на которой возникает представление о времени как развитии, прогрессе, естественным двигателем т руководителем которого является человек разумный. Политические теории, таким образом, по сути своей являются рационально обоснованные планы переустройства человеческого общества, порожденные человеческим разумом, его проекты светлого будущего, которые в эпоху обезбоженного Модерна выполняют функции религии. Люди идентифицирую себя через них, становятся мучениками за свою "веру", разочаровываются, меняют "конфессии" и т.д.
В XX веке Модерн в своем стремлении к свободе доходит до абсурда и определяется теперь как Постмодерн – система, в которой никакого будущего нет в принципе, и любая, даже секулярная, претензия на всеобщую идею рассматривается как тоталитаризм. В Постмодерне нормальным является полностью атомизированный социум, и время у каждого из этих атомов свое, индивидуальное. В условиях разнонаправленного, хаотичного и субъективного времени политические теории деградируют, история и политика становятся невозможными. Постмодерн имеет прямую связь с либеральной концепцией, которая в конце XX века уничтожает конкурирующие идеологии. Каждый свободен от всего и волен выбирать свои критерии правды/неправды, этичного/не этичного, должного/неприемлемого и т.д. С другой стороны, хаотичность и субъективность временных векторов в Постмодерне парадоксальным образом открывает двери архаике, древности, традиции – в общем, всему тому, от чего «стрела времени» классического Модерна уводила общество. Либерализм стремится игнорировать формирующуюся тенденцию, но это именно тенденция, которую Дугин представляет не просто как новый вызов либерализму, но эпистемологическую базу новой политической теории, которая возвращает сферу политического в Постмодерн. Политические теории, проигравшие в Модерне, в новых условиях тоже переживают трансформацию.
Исследованию этих путей трансформации и посвящена вторая часть работы Дугина. Итак, каковы перспективы у либералов, левых и правых в хаосе Постмодерна?
I. Метаморфозы либерализма.
Суть либерализма выражает слово «свобода» («liberty»), при этом понимается она в негативном ключе, а не в позитивном, то есть как «свобода от», а не «свобода для». Постоянно отстаивая эту «свободу от» и никогда не ограничиваясь достигнутым, либерализм и довел Модерн до его абсурдисткой противоположности – Постмодерна, в котором:
«• мерой вещей выступает не индивидуум, а постиндивидуум, «дивидуум», случайное игровое ироничное сочетание частей человека (его органов, его клонов, его симулякров — вплоть до киборгов и мутантов);
• частная собственность обожествляется, «трансцендентализируется» и превращается из того, чем человек владеет, в то, что владеет самим человеком;
• равенство возможностей превращается в равенство созерцания возможностей («общество спектакля» — ГиДебор);
• вера в контрактный характер всех политических и социальных институтов перерастает в приравнивание реального и виртуального, мир становится техническим макетом; […]
• «гражданское общество» полностью замещает собой государство и превращается в мировой космополитический meltingpot («плавильный котел») […]» [Дугин, 43-44 с.]
Дугин критикует в Постлиберализме три ключевых момента:
1. отсутствие реального равенства;
2. принципиальную иррациональность решений, принимаемых в условиях либеральной демократии;
3. превращение либеральной идеи в инструмент национальной политики отдельного государства, США.
Критикуя демократию, Дугин обращает внимание на то, что ей изначально была свойственная сегрегация. В Древней Греции к выборам не допускали женщин, рабов и метеков, а также бедноту, которые вместе составляли около 2/3 общества. Первая Конституция Франции, принятая после Революции также не принимала в расчет женщин и делила граждан по имущественному признаку на «активных» и «пассивных», что исключало из политики три из семи миллионов совершеннолетних мужчин, живших в то время в Республике. Сразу после победы Французской революции стало очевидно, что не всем гражданам она даровала свободу, что социальная иерархия сохранилась в правах, частной собственности и доходах, что и побудило Маркса к написанию его великого «Капитала». В американской демократии чуть более ста лет назад еще действовал как расовый принцип, так и имущественный ценз (наличие немалого состояния), что ограничивало круг «избранных», допущенных к демократии. Америка как территория «дикого Запада», не отягощенная европейскими традициями, стала своего рода полем экспериментов, идеальным местом для реализации максимальной свободы, но только для белых и за счет определенной эксклюзии всех остальных». [Дугин, 78 c.] Индейцев и негров, как известно, там за людей не считали. И сегодня, утверждает Дугин, демократия основана на равенстве только формально, по факту же «равенства влияния на принятие решений нет и в помине».
Далее, автор показывает, что сегрегация демократии носит религиозный, ритуальный характер. Демократия – это исторически самая первая форма управления, принятая у примитивных общин, связанная с иррациональным началом человека, с коллективным бессознательным. Из круга принимающих важное для общества решение исключались те, кто не выражает собой «дух народа».
«…В основе демократии лежит архаическая мистика коллективного экстаза, когда община «выходит» из себя навстречу коллективному духу («Богу»), который, напротив, «приходит» к ней… На «вече» требовалось найти решение, которое не мог принять ни один из участников по отдельности. Это решение ожидалось из «трансцендентной» инстанции, которая проявляла себя через собрание. Поэтому все собрания открывались ритуалами, в ходе которых призывались боги и духи. По сути, именно они, действуя через людей, и принимали решение. В этом и состоит буквальный смысл римской поговорки «Vox populi — vox Dei» («Глас народа — глас Божий»)». [Дугин, 51 с.]
С развитием общества, отмечает автор, человек все более тяготел к индивидуальной, а значит и более осмысленной, последовательной и более рациональной форме управления. Всплеск интереса к демократии в эпоху Ренессанса связан с возрождением интереса интеллектуальной элиты того времени к мистике платонизма, Древней Греции, египетских мистерий и Каббалы. А в современной Европе демократия привела к власти Гитлера, известного своим интересом к массовым ритуалам, иррациональным паранаучным исследованиям и жесткой расовой сегрегации. Дугин заключает:
«…через проекты всемирного гражданского общества говорит не дух полиса, племени или народа, но некая иная, «обобщенная», «общечеловеческая» сущность, которую христианская традиция склонна трактовать как «князя мира сего».» [Дугин, 56 с.]
Что касается отношений либерализма с государством, то и здесь происходит трансформация в духе третьего закона диалектики – отрицание отрицания. На первых этапах либерализм противостоял имперским и феодальным формам государства, основанным на божественной природе власти. В отличие от «подданного» (sujet), «гражданин»(citoyen) – это человек освобожденный от власти монарха. Либерализм достаточно успешно противостоял посягательствам на личную свободу религиозных и государственных институтов. Однако с разделением общества на владельцев и наемных работников, возникло движение, «оспаривавшее у либералов право первенства в процессах модернизации и выступавшее с мощной концептуальной критикой либерализма не с позиций прошлого (справа), но с позиций будущего (слева)». [Дугин, 34с.] Критика марксистов с одной стороны стала причиной переосмысления принципов и развития неолиберализма и социал-либерлизма, а с другой спровоцировала либерализм к конкуренции за влияние на власть и государственное управление.
Усиливаясь, противостояние двух теорий находит выражение в политической географии. Одни нации принимают философию либерализма, другие – коммунизма. Мир разделяется на два враждующих лагеря, а либерализм становится национальной идеей США как ведущей державы либерального мира. Так происходит парадоксальная трансформация либеральной идеи, которая сначала была направлена на освобождение человека от власти государства, а теперь является практически государственной идеологией ведущей державы мира. Дугин делает акцент на том, что эта трансформация происходила незаметно для взгляда простого человека. Интеллектуалы, безусловно, отмечали это, но для масс либерализм становится «настройкой по умолчанию».
«Заметьте, приходя в магазин и выбирая компьютер, мы чаще всего не уточняем: «Дайте мне компьютер с софтом фирмы Microsoft». Мы просто говорим: «Дайте мне компьютер». И по умолчанию нам продают его с операционной системой фирмы Microsoft. Так и с либерализмом: он внедряется в нас сам по себе, словно нечто общепринятое, которое оспаривать кажется нелепо и бессмысленно». [Дугин, 43 с.]
II. Трансформации левых идеологий в XXI веке
Основное влияние на левую идеологию оказал, безусловно, распад СССР. Кроме этого, история вскрыла некоторые несоответствия реальности с теорией марксизма, что побудило левых к переосмыслению работ классиков. Наконец, развитие цифровых технологий и переход глобального центра в постиндустриальную экономику сформировали условия, которые не были знакомы классиками марксизма, что также требовало пересмотра теории.
Рассматривая трансформацию второй политической теории, Дугин выделяет три современных ее формы:
1. старые левые («ветеро-гошисты»: от «ветеро-» (veterant) — «старый» и «гошист» — от франц. «gauche» — «левый», «gauchiste» — «левак»);
2. левые националисты («национал-коммунисты», «национал-большевики» или «национал-гошисты»);
3. новые левые («неогошисты», постмодернисты). [Дугин, 57-58 c.]
1. Ветеро-гошизм
Ветеро-гошизм представлен тремя направлениями: (а) марксисты-ортодоксы, (б) социал-демократы, (в) пост-социал-демократы (сторонники «третьего пути», по Гидденсу);
а. марксисты-ортодоксы
Стараясь сохранить суть учения, они все же слегка смягчают (в духе еврокоммунизма) радикальность теории Маркса, отказываясь от призывов к революционному перевороту и установлению диктатуры пролетариата. Троцкисты оказываются наиболее устойчивой формой марксистской ортодоксии, поскольку их учение изначально исходило из жесткой критики советского строя и потому почти не было затронуто крахом советской системы.
«Характерно, что наиболее ортодоксальные последователи Маркса встречаются в тех странах, где пролетарских социалистических революций не произошло, хотя сам Маркс предсказывал, что именно в наиболее развитых индустриально странах со сложившейся капиталистической экономикой этим революциям и суждено сбыться. Европейский марксизм в каком-то смысле смирился с тем, что марксистские предвидения реализовались не там, где должны были по всей логике реализоваться, а там, где они (следуя строгой линии Маркса—Энгельса), напротив, ни в коем случае осуществиться не могли. Отвергая советский опыт как историческую натяжку, эта разновидность старых правых практически не верит в успех марксистских пророчеств, но продолжает отстаивать свои взгляды скорее как верность «моральному чувству» и «идеологической традиции», нежели всерьез рассчитывая на революционное восстание пролетариата (которого в современном западном мире как класса, видимо, уже не существует — до такой степени он слился с мелкой буржуазией)». [Дугин, 59c.]
В целом ортодоксальный марксизм, оценивается Дугиным как деградирующая группа, которая, несмотря на симпатию, которую они у него вызывают своими моральными взглядами, солидарностью с обездоленными и критикой либерализма, относится с недоверием к другим антилиберальным силам, остается закрытой для диалога и вырождается в секту.
б. социал-демократы
Социал-демократы уже с эпохи Каутского выбрали не революционный, а эволюционный путь, поставив своей целью влиять в левом ключе (социальная справедливость, «государство благоденствия» и т. д.), парламентскими средствами и организованным профсоюзным движением. Они выступают за:
1. прогрессивный подоходный налог (либералы — за плоский);
2. национализацию крупных монополий (либералы — за приватизацию);
3. расширение ответственности государства в общественном секторе;
4. бесплатную медицину, образование, пенсионное обеспечение (либералы — за сокращение вмешательства государства в экономику, за частную медицину, образование и пенсионное страхование). [Дугин, 60-61 c.]
Также для социал-демократии характерны лозунги за легализацию легких наркотиков, защиту сексуальных и этнических меньшинств, расширение индивидуальных прав и свобод граждан, развитие институтов гражданского общества, защиту окружающей среды, смягчение уголовного законодательства (отмена смертной казни) и т. д.
в. социалисты «третьего пути»
Это направление социал-демократов, которое перед лицом явного подъема либеральных идей в 1990—2000 годы решило пойти на компромисс с либерализмом. Получилось то-то среднее между классической европейской социал-демократией и американским либерализмом. Сторонники «третьего пути» предлагают найти компромисс на основании общих идеологических корней, уходящих в Просвещение, и общего неприятия как консерватизма, так и левого экстремизма.
В отличие от классических социал-демократов и тем более европейских коммунистов, сторонники «третьего пути» с симпатией относятся к США, что для Дугина само по себе есть великое преступление, и настаивают на укреплении атлантического сообщества, тогда как обычные левые — и старые, и новые — резко критикуют США и американское общество за либерализм, неравенство и империализм.
2. Национал-коммунизм
Интересное направление, представители которого считают себя «просто коммунистами», «марксистами-ортодоксами», строго следующими учению коммунистических классиков. По факту же это группа, которая посредством марксистской теории производит своего рода адаптацию традиционного мировоззрения народных масс к модерну с целью его мобилизации в интересах государства. Дугин обращает внимание, что социалистические (пролетарские) революции победили только в тех странах, которые сам Маркс считал совершенно не готовыми к этому в силу их аграрного характера, недоразвитости капиталистических отношений, малочисленности городского пролетариата, слабой индустриализации и т.д. Национал-коммунизм как раз и возник из смешения архаических традиций и модернистского марксизма на почве объединяющего их коллективизма.
«Смысл национал-гошизма состоит в мобилизации архаического начала (как правило, локального) на то, чтобы вырваться на поверхность и проявить себя в социально-политическом творчестве. Здесь вступает в дело социалистическая теория, которая служит своего рода «интерфейсом» для этих энергий, которые без него вынуждены были бы остаться строго локальным явлением, а благодаря марксизму — пусть своеобразно понятому и проинтерпретированному — эти национальные энергии получают возможность сообщаться с иными аналогичными по природе, но иными по структуре явлениями и даже претендовать на универсальность и планетарный размах, преобразуя благодаря социалистической рациональности разогретый национализм в мессианский проект». [Дугин, 67 с.]
Перспектив для этого направления в будущем Дугин не видит в силу ряда препятствующих факторов, среди которых (1) сохраняющийся шок от провала советского национал-коммунизма, (2) отказ от концептуализации и рационализации национальной составляющей в этом движении (подавляющее большинство людей этого идейного направления искренне считают себя «просто марксистами» или «социалистами»), (3) слабая институциональная коммуникация национал-большевистских кругов между собой в мировом масштабе.
2. Новые левые
Неогошизм имеет больше всего перспектив дальнейшего развития левого проекта. По сути это постмодернисты, которые переосмыслили в новых условиях постиндустриальной реальности идеи Маркса, соединив их с проблематикой экзистенциализма, теорией бессознательного фрейдистов, фундаментальной онтологией Хайдеггера, структурализмом де Соссюра и Леви-Стросса и т.д. В результате появляется более связанный с классикой неомарксизм и более подверженный идеям постструктурализма постмарксизм. Все это с одной стороны размыло идеи марксизма, но с другой – существенно их модернизировало.
Основное внимание «новых левых» сосредоточено на идеологии капитализма как главном инструменте подавления личной свободы. Свобода при этом понимается, как свобода спонтанности, свобода тела, бессознательных желаний. Переосмысливаются отношения базиса и надстройки в терминах структуры, телесности массы, виртуального, симулякров и т.д.
«Новые левые» формулируют обширный проект «правильного» будущего, в котором центральное место занимают:
• отказ от рассудка (призыв к сознательному выбору шизофрении у Делёза и Гваттари);
• отмена человека как меры вещей («смерть человека» у А.-Б. Леви, «смерть автора» у Р. Барта);
• преодоление всех сексуальных табу (свобода выбора пола, отмена запрета на инцест, отказ от признания извращений извращениями и т. д.);
• легализация всех типов наркотиков, включая тяжелые;
• переход к новым формам спонтанного и спорадического бытия («ризома» Делёза);
• разрушение структурированного общества и государства в пользу новых свободных анархических общин.
К этому же направлению Автор относит и антиглобалистов, движение которых является примером конкретной политической реализации теоретических идей. Гей-парады, экологические акции, антиглобалистские выступления и погромы, волнения эмигрантских предместий в европейских городах, бунты «автономов» по защите сквотов, широкие социальные протесты новых профсоюзов, всё более напоминающие карнавал, движение за разрешение наркотиков, экологические акции протеста и т. д. — все это проявление нового левого проекта в XXI веке.
III. Консерватизм вместо фашизма
Фашизм был уничтожен и низвергнут в ад, у него нет никаких возможностей быть принятым как политическая идеология в будущем. Соответственно, ни о какой трансформации этой идеи говорить не приходится. Вместо этого Дугин рассматривает философию консерватизма, у которого с фашизмом существует связь, но косвенная. Дугин определяет критику либерализма «справа» как критику с позиций прошлого, а его критику «слева» – как критику с позиций будущего. Логично предположить, что коммунизм рассматривается им как прогрессивная оппозиция либерализму, а фашизм – как консервативная. С другой стороны, Дугин считает фашизм порождением модерна, и потому он никак не может принадлежать к консервативным идеологиям.
«Фашизм — это скорее философия модерна, которая в значительной степени контаминирована элементами традиционного общества, но она не выступает ни против модерна, ни против времени. Более того, и Генон и Эвола жестко критиковали фашизм». [Дугин, 84 с.]
Дугин не дает четкого определения фашизму, не проводит четких различий между фашизмом и консерватизмом и никак не объясняет эту замену фашизма на консерватизм в своем рассмотрении, что, безусловно, дает повод усомниться, не является ли его работа попыткой воскресить фашизм под новым именем. Если исходить из концепции «палингенного ультранационализма», представленной британским политологом Роджером Гриффином, то идея консервативной революции, отстаиваемая Дугиным, является чисто фашистской. Однако, однозначного мнения по этому поводу нет, да и сама по себе концепция фашизма Гриффина принимается не всеми. Американский исследователь фашизма А. Джеймс Грегор (A. James Gregor) также не считает возможным отнести неоевразийство Дугина к фашистским идеологиям. Как бы то ни было, именно консерватизм автор рассматривает как современную форму того, что в XX веке ярче всего было представлено третьей политической идеологией.
Что является объектом современной критики либерализма справа? В первую очередь, это идея прогресса, которая противоречит самой сути человека, как это следует из консервативной концепции гуманизма. Критика прогресса есть политическое кредо консерваторов и на ней же они строят обоснование империализма. Во-вторых, критике подвергается лицемерие либерализма, обещающего свободу для всех, но по факту практикующего сегрегацию и тоталитарное управление. Эта сторона критики призвана показать, что свобода либерализма также имеет границы, делящие людей на друзей и врагов, что либерализм – это не нечто природное, естественное для общества, а очень жесткая иерархичная система, которая борется тоталитарными методами со своими врагами. Ниже следует краткое представление их критического подхода по указанным темам.
Модерн – это стрела времени, летящая из прошлого в будущее. Консерваторы же оперируют совершенно иной, синхронической, моделью, в которой прошлое никуда не уходит, оно всегда здесь, рядом с нами, так же, как и настоящее, и будущее. Лучше всего такой взгляд выражает платоновское определение времени как «меняющегося образа вечности».
«Если для «прогрессиста» […] бытие есть функция от становления (истории, времени), то для консерватора […] она есть функция от бытия. Бытие первично, время вторично. Это значит очень многое. В этом — секрет консерватизма. То, что принадлежит к бытию, превосходит время и не зависит от времени. Поэтому то, что по-настоящему было, обязательно есть и сейчас и будет завтра. Более того, то, что будет завтра, обязательно было вчера и есть сегодня, так как время не властно над бытием. Напротив, бытие властно над временем и предопределяет его структуру, его ход, его содержание. Именно это делает возможными позиции консерватора не только в отношении к прошлому и настоящему, но и в отношении будущего. Этим обосновывается возможность существования консервативного проекта». [Дугин, 103 с.]
Отстаивая вечность, консерватизм отстаивает и человека как структуру, наделенную неизменными признаками и неотъемлемой жизнью. В защите этой структуры от научных и социальных экспериментов выражается суть консервативного гуманизма. «Человек – понятие консервативное». Другая особенность консервативного гуманизма состоит в его иерархичности. Человек тем лучше, чем ярче в нем проявлена его вечная природа. Одной из объективных форм истинной природы человека является империя. Дугин так и рассматривает империю – как большого, великого человека.
«Одна из двух классических антропологий в христианской традиции – в частности, антропология святого апостола Павла – является трихотомической, выделяющей в человеке дух, тело и душу. Эта трихотомия в полной мере применима и к структуре идеальной Империи. Формулируется она применительно к Империи следующим образом: пространство, народ и религия». [Дугин, 110 с.]
Либерализм допускает свободу мнения только для либералов, но стоит вам представиться как традиционалист, последователь идеи чучхе, или просто сказать, что существует два гендера, а не восемьдесят, вас тут же лишат свободы слова и подвергнут остракизму.
«…Исходя из того же либерального тезиса о том, что человек свободен, подразумевается, что он всегда способен сказать «нет», сказать всему чему угодно. Вот в этом-то и заключается опасный момент философии свободы, которая под эгидой абсолютизации свободы начинает изымать свободу сказать «нет» самой свободе». [Дугин, 79 с.]
Обоснованием такой позиции у либерализма является прогресс и его достижения. Если вы против либерализма, то значит и против стиральной машинки. Откажитесь от нее, уходите в лес, живите при лучине без электричества. А если хотите стирать в машинке, то признавайте ЛГБТ и еще сто пятнадцать гендеров - да, теперь их сто пятнадцать, а не восемьдесят - и не вякайте ничего про прогресс. Консерватизм частично признает такую логику, поскольку это логика истории, а с историей у консерваторов особые, очень высокие отношения. Тем не менее, такое признание не означает примирения, оно означает начало поиска альтернативы.
«…Если социальный логос втянулся в авантюру тотального освобождения, где же произошел первый толчок в этом направлении? Его нужно искать не тогда, когда пришел Декарт, Ницше или XX век, а где-то у досократиков. Хайдеггер видел этот момент в концепции «фюзис» и в полном раскрытии в учении Платона об идеях. Но важно другое — движение логоса к свободе неслучайно, и тем не менее ему можно сказать «нет»». [Дугин, 81 с.]
Дугин выделяет три направления современного консерватизма в соответствии с тремя возможными ответами Модерну:
1. Традиционализм – фундаментальный консерватизм;
2. Либеральный консерватизм – консерватизм статус-кво;
3. Консервативная революция (КР).
1. Традиционализм
Критика либерализма традиционалистами имеет фундаментальный характер. Она касается не отдельных сторон Модерна и Постмодерна, а отвергает идею прогресса как таковую. В современности плохо все, вплоть до самой идеи линейного времени.
Интересно, что традиционализм был представлен целой плеядой философов (Рене Генон, Юлиус Эвола, Титус Бурхардт, Леопольд Циглер и др.) в XX веке, когда Модерн уже практически завоевал все позиции. Это возвращает нас к идее Ereignis, о которой Дугин писал в предисловии к своей книге. В обществе XXI века фундаментал-консерватизм представлен «исламским проектом».
«Они должны верить в букву каждого слова «Корана», игнорируя любые комментарии со стороны проповедников толерантности, порицающие их взгляды, находящие их жестокими и устарелыми. Если по телевизору фундаменталист сталкивается с таким комментатором, то приходит к простому умозаключению: телевизор вместе с этим комментатором нужно выбросить». [Дугин, 86 с.]
Впрочем, есть фундаменталисты и среди протестантов Америки, где огромное количество телепроповедников, таких как Джерри Фалвелл критикуют современный мир во всех его основаниях и трактуют все события с точки зрения протестантской версии христианства, и в русском Православии, среди старообрядцев.
2. Либеральный консерватизм
Либеральный консерватизм говорит «да» тому главному тренду, который реализуется в модерне, но на каждом этапе его реализации он старается его затормозить: «мол, давайте помедленнее, давайте не сейчас, давайте отложим». При этом они боятся и другой крайности, т.е. что ускоренный демонтаж модерна, который разворачивается сегодня в Постмодерне, может освободить дух архаики.
«Например, либерал Хабермас, бывший когда-то левым, говорит, что если «мы сейчас не сохраним жесткого духа Просвещения, верность идеалам свободного субъекта, нравственного освобождения, не удержим человечество на этой грани, то мы слетим не просто в хаос, а вернемся в тень традиции, смысл борьбы с которой представлял собственно модерн». То есть он опасается, что придут фундаментальные консерваторы». [Дугин, 90 с.]
Программа либеральных консерваторов – отстаивать свободы, права, независимость человека, прогресс и равенство, но другими средствами — эволюцией, а не революцией, чтобы не дай бог выпустить из какого-нибудь подвала те спящие энергии, которые в свое время через якобинство вылились в террор, потом в антитеррор и так далее.
3. Консервативная революция
КР – это идеологии, которые рассматривают диалектическое решение проблемы соотношения консерватизма и модерна. Они не считают Модерн отхождением от Божьего промысла. Если Модерн есть, значит было что-то в Традиции, что вызвало его к жизни. И значит, простой отменой Модерна, простым возвратом в Традицию, к которому призывают фундаменталисты, проблемы не решить. Все снова повторится. В таком видении модерн мире вчерашнемприобретает парадоксальный характер – это болезнь, которую не современность породила, а которая развилась из симптомов мира вчерашнего, оставшихся незамеченными. Именно так и нужно подходить к исследованию Модерна, и целью такого исследования будет поиск источника этой «заразы» в Традиции.
«Консервативные революционеры настолько ненавидят настоящее, что не довольствуются только противопоставлением ему прошлого. Они говорят: «настоящее омерзительно, но его надо дожить, довести, дотянуть до самого последнего конца». Либеральный Постмодерн предполагает «бесконечный конец»». [Дугин, 96 с.]
Теоретиками Консервативной Революции являются Артур Мёллер ван дер Брук, Мартин Хайдеггер, братья Эрнст и Фридрих Юнгер, Карл Шмитт, Освальд Шпенглер, Вернер Зомбарт, Отмар Шпанн, Фридрих Хильшер, Эрнст Никиш и другие.
Теоретически, это действительно, интересный ход, и смотрится он как перспективный. Правды, пока это направление остается чисто теоретическим, подобно теории струн в физике. Можно долго вчитываться в представления Хайдеггера о роли техники, и это чтение, безусловно, дает представление о сущности этого явления, но как эти знания можно осмыслить практически пока не понятно. Пока ничего кроме вполне либерального принципа laissez-faire на практике консервативная революция не предлагает:
«…Пусть шутовство Постмодерна идет своим чередом, пусть оно размоет определенные парадигмы, эго, суперэго, логос, пусть вступят в дело ризома, шизомассы и расщепленное сознание, пусть ничто увлечет в себя все содержание мира, тогда-то откроются тайные двери и древние, вечные онтологические архетипы выйдут на поверхность и страшным образом покончат с игрой». [Дугин, 97 с.]
Складывается довольно комичная картина: либералы считают принцип невмешательства ключевым принципом нормального функционирования общества, социал-демократы призывают к нему ожидая, что эволюция капитала сама приведет в конце концов к коммунизму, а консервативные революционеры надеются что течение «болезни» само приведет к отделению от истинно живой плоти социума раковых клеток Постмодерна. В результате никто ничего не делает, все ждут, пока фатум решит все возникшие проблемы, а консерваторы даже называют свое ожидание «революцией».
Кроме того, КР можно рассматривать как теорию Модерна, поскольку она ориентирована на будущее, в котором положительно решится проблема противостояния Модерна и Традиции, что опять же ставит вопрос об отношении ее к фашизму.
4. Евразийство и неоевразийство
Это направление консерватизма Дугин выделяет в отдельный вид. Евразийство — это и политическая философия, и просто философия с широким кругом проблематики. Оно относится к разряду консервативных идеологий и имеет черты как фундаментального консерватизма(традиционализма), так и Консервативной революции. Единственное, что в консерватизме для евразийцев не приемлемо — это либерал-консерватизм.
Специфика евразийства в неприятии претензии западного логоса на универсальность и неизбежность. Для евразийцев западная культура – это «локальный и временный феномен», лишь один тип культуры из множества современных, прошлых и будущих. Модерн при этом рассматривается как характерное свойство Запада. Другие культуры должны разоблачить эти претензии на универсальность западной цивилизации и построить свои общества на своих внутренних ценностях. Никакого единого исторического процесса не существует, каждый народ имеет свою историческую модель, которая движется в разном ритме и подчас в разных направлениях.
Как теория познания евразийство представляет собой «гносеологигеский плюрализм», который подразумевает релятивизм в понимании истины, но ограниченный рамками цивилизаций.
«Унитарной эпистеме модерна — включая науку, политику, культуру, антропологию — противопоставляется множественность эпистем, построенных на началах каждой из существующих цивилизаций — евразийская эпистема для русской цивилизации, китайская — для китайской, исламская — для исламской, индусская — для индусской и т. д. И лишь на базе этих очищенных от западной обязательности эпистем должны строиться дальнейшие политико-социальные, культурные и экономические проекты». [Дугин, 98 с.]
Неоевразийство, появилось в России в конце 80-х годов XX века, полностью восприняло основные пункты эпистемы прежних евразийцев (Н.Данилевский, К.Леонтьев, Н.Трубецкой), но дополнило их обращением к традиционализму, геополитике, структурализму, онтологии Хайдеггера, структурной антропологии Леви-Стросса.
«Неоевразийство становится в этом смысле восстановлением широкого спектра идей, прозрений, интуиции, которые наметили первые евразийцы и в который органично вошли результаты научной деятельности школ и авторов (в большинстве своем консервативной ориентации), параллельно развивавшихся в течение всего XX века». [Дугин, 100 с.]
N.B.
Несмотря на прояснение позиции автора в этой главе, вопрос о том, что же из себя представляет Четвертая политическая теория, остается нераскрытым. Мало того, возникает ощущение, автор не пытается вычленить, или синтезировать ее из трех предыдущих политических теорий, как было заявлено в предисловии, а просто хочет выдать под новым брендом смесь консерватизма, национализма и евразийства. Возможно, это не так, и в следующих главах автор развеет сомнения по этому поводу.
Разбор остальных частей книги будет опубликован позже.
Разбор других глав можно посмотреть здесь:
1. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Предисловие.
2. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Часть 1. Введение в Четвертую политическую теорию
3. Осмысление Дугина. "Четвертая политическая теория". Часть 2. Конец классических идеологий и их метафорфозы