От того ли, что давно не был здесь, или действительно так оно и было, ему показалось, что речка значительно похудела, как будто решила уплыть вся без остатка из этих заброшенных мест.
Присев на корточки, он умылся серо-зеленой (оттого, что спряталось солнце) и удивительно шелковистой водой. Было бы непростительно не окунуть в неё хотя бы ноги. Алексей Петрович снял кроссовки и осторожно шагнул в воду, с блаженством ощущая, как уставшие ступни медленно вязнут в прохладном, исцеляющем иле.
Ивы низко развесили над водой зелёные кудри, как будто хотели опустить их в манящую глубь и омыть от жары и пыли. Облака невесомо скользили по небосводу…
«Как давно я не смотрел в небо! – вспомнил он и укорил сам себя. – Забыл даже, что оно существует!»
Солнце с любопытством выглянуло из-за облака, видимо, чтобы посмотреть, что за путник решил навестить здешние края, и щедро позолотило воду.
Навестив речку, Алексей Петрович отправился дальше. Машину он, похлопав благодарно по капоту, оставил в рощице отдыхать.
До деревни отсюда было рукой подать. До рези в глазах вглядывался Алексей Петрович в ветхие треугольники крыш, не блеснёт ли какой из них оцинкованным железом. Это означало бы, что есть ещё здесь крепкие семьи, мужики, что называется, в силе. Тщетно. Со всех сторон обросла деревня бурьяном, горделиво покачивала остроконечными верхушками двухметровая крапива. Окинув взглядом доступное взору пространство, он понял: если здесь ещё остались люди, то это будет настоящим чудом. Страшной нежилой тишиной тянуло от деревни. Не лаяли собаки, не кричала скотина в хлевах. Как будто дикое полчище промчалось здесь и унесло с собой все живое.
Первым Алексея Петровича встретил почерневший от одиночества дом закадычного его дружка Васьки Полетаева. Он и раньше всегда первым встречал путников, издали подмигивая своим, деревенским, весёлыми жёлтыми огоньками в окнах. Сейчас его окна были закрыты ставнями, и сам он неуклюже накренился набок.
У Алексея Петровича больно защемило в груди. Он остановился и почтительно постоял, словно у памятника безымянному герою.
По обе стороны улицы тоскливо тянулись вереницы заросших холмов и нагоняли своим видом уныние. Где-то за частоколом кленовой поросли ещё стояли бревенчатые стены, выглядывали замшелые крыши… Алексей Петрович недоумевал: ну как же так?! Ведь была деревня! Не хуже других. Пусть и небольшая, всего в две улицы… Был колхоз. Клуб был, в котором по воскресеньям показывали мультики и кино. Школа была, правда, начальная только. После учиться в соседнее село ходили… Люди с утра до ночи копошились чего-то, старались, как муравьи в муравейнике. Всё работали, работали… И зачем? Для чего? Ни людей тех нет, ни деревни.
Он шёл, и улица воскресала в его воображении.
Вот здесь жили Семёновы, у них дед был без ноги, на фронте гранатой оторвало. Вон там – Шестаковы, Таньку Шестакову он несколько раз из клуба домой провожал. Красивая была девчонка… Здесь – Лопатины, там – Борисовы, Егоровы, Нечаевы, Воробьёвы…
Смутно, как сквозь туманную завесу, Алексей Петрович видел улицу прежней, живой, узнавал и не узнавал одновременно. И от этого огромный сгусток горечи образовался у него в груди и тяжело повис там.
От Воробьёвых до родительского дома оставалось совсем чуть-чуть, и у него нетерпеливо затрепыхалось сердце: скоро, скоро он увидит…
Он увидел только холм, густо заросший бурьяном. Ни бревнышка, ни столбика, ни даже палки какой – ничего не осталось, не за что было зацепиться взглядом, высоченная трава, а над ней сразу небо.
– Ну, здравствуй. Вот я и приехал, – сказал Алексей Петрович холму. – Вот и свиделись, – и, наклонившись, три раза коснулся пальцами его подножия. Так захотелось.
Он долго стоял здесь. Воспоминания о детстве и беспокойные мысли о настоящем поочерёдно сменяли друг друга, комок горечи в груди тяжело давил где-то под сердцем. Разве мог Алексей Петрович представить, что когда-нибудь не станет ни родителей, ни дома, ни деревни, и он будет стоять здесь вот так, как у могилы дорогого сердцу человека?
Он добрёл до конца своей улицы и свернул на соседнюю.
Сначала ему показалось, что соседняя ничем не отличается: те же останки брошенных на произвол судьбы домишек, не сумевших противостоять разрушительным силам природы и времени без хозяйской заботы и ласки. Но вдруг его взгляд за что-то зацепился. Алексей Петрович присмотрелся: антенна! На одной из крыш, как часовой на посту, стояла антенна. Её обладатель-дом, стройный и подтянутый, несколько горделиво возвышался над своими хилыми соседями. Было ясно, что в нём живут. Алексей Петрович заторопился туда. Непременно нужно поговорить с хозяевами! Может быть, это кто-то из старожилов!
Неожиданно под ноги ему выкатился рыжий щенок и залился звонким лаем. Алексей Петрович вздрогнул и обрадовался.
– Ах ты маленький, – ласково заговорил он со щенком, – хороший, – и протянул руку, чтобы погладить. – Где же ты живешь? Кто твой хозяин?
Щенок недоверчиво отбежал на безопасное расстояние к сутулому домику, который трудно было отличить от нежилого, и продолжал тявкать оттуда. Алексей Петрович вспомнил, раньше в нём жили Воронины тётя Шура с дядей Гришей. Палисад у домика упал, ворота чуть держались на подгнивших столбах. В окнах кое-где вместо стёкол была вставлена фанера.
На лай щенка из ворот вышел, опираясь на палку, седой, сгорбившийся старик. Со строгим любопытством, силясь узнать, он уставился в лицо Алексею Петровичу.
– Дядя Гриша! – воскликнул Алексей Петрович и кинулся к старику: – Здравствуй, дядя Гриша! Не узнаёшь?
