Дядя Гриша сильно изменился с тех пор, как они виделись последний раз. Лицо его сплошь исчертили морщины, подбородок выпятился вперёд, губы ввалились.
– Алёшка, что ли? Петра Кирьянова сын? – узнал наконец он.
Алексей Петрович кивнул.
– На батьку больно похож стал, потому только и признал, – объяснил старик, шамкая впалым ртом. – Ты чего, на родину потянуло? Дом-то ваш, кажись, сгорел…
– Потянуло, дядя Гриша, ой, как потянуло! Снится мне наша деревенька, покою не даёт, – признался Алексей Петрович.
– Да что тут… – старик обвёл мутными глазами окрестности. – Сам видишь. Молодые разъехались все, а старики помирают потихоньку. Кого дети забирают. Остались вот вчетвером тут: я, Таисья да те, – он махнул рукой в сторону большого дома с антенной.
– А кто они? – спросил Алексей Петрович.
– Да, приехали какие-то… Не нашенские. Живут четвёртый год, скотины много дёржат…
«Не нашенские», – повторил про себя Алексей Петрович с сожалением.
Дядя Гриша продолжал:
– Меня дочка зовёт к себе, помнишь Катерину-то мою? А я сказал нет, здесь родился, жизнь прожил, здесь пусть и похоронят, рядом с Шурой моей… А твои батька с маткой, кажись, тоже на том свете уже?
– На том, – подтвердил Алексей Петрович и вздохнул. – У меня и жена на том свете, один живу.
– Вы же молодые ещё, куда же так рано, вперёд нас? – сокрушаясь, покачал головой старик. – Болела, поди? – и посоветовал: – Ты мужик ишо крепкий, ищи бабу себе! Одному-то шибко плохо. У меня Шура как померла, так и я не живу, а только жду, когда с ней свидимся. Пошел бы Таисью сосватал, да какой из меня жених? Буду ей только обузой, помочи ни в чем не смогу оказать…
Обрадовавшись нежданному собеседнику, дядя Гриша с энтузиазмом принялся рассказывать всё, что накопилось у него в мыслях в долгом одиночестве: и о том, как «бывало», и о том, как стало теперь. Алексей Петрович узнал, что деревеньку их ещё окончательно не забыли, что два раза в неделю сюда приходит машина с хлебом и продуктами, что продавщица – очень хорошая женщина и у неё есть специальная тетрадь, в которую она записывает заказы местных покупателей. Что перед Днём Победы их навещает председатель и дарит подарки. И даже президент не забывает, каждый год присылает открытки с личной подписью.
Алексей Петрович слушал, а сам всё думал, что это за Таисья, которую не решается сосватать дядя Гриша. Уж не Потапова ли тётя Тася, подруга матери?
– Она, кто ж ещё, – подтвердил тот. – У нас других Таисий в деревне не было.
Крошечная, будто игрушечная, избушка тёти Таси в три окна стояла в тени большого дома с антенной, прикидываясь его банькой, чтобы не обидел кто ненароком. На окошках висели белые занавески, а на подоконнике сонно жмурилась трехшёрстная кошка! Алексею Петровичу показалось, что такой сильной радости он не испытывал никогда в жизни.
– Господи, спасибо тебе! – благодарно вырвалось у него.
Худые воротца были заперты. Он пробрался к крайнему окну и постучал.
Лицо тёти Таси настороженно выглянуло из-за занавески.
– Кто? – с опаской спросила она.
– Тётя Тася, это я, Алёшка, Галины Кирьяновой сын. Помните?
Она всплеснула руками и скрылась за занавеской. Тут же послышался стук хлопающих дверей.
– Алёшенька, да как же это ты надумал? – тётя Тася сняла с запора ворота и вышла к нему навстречу, сухонькая, маленькая, в аккуратно повязанном платочке и такая старенькая, что смотреть на неё было больно. – Здравствуй, миленький мой, – со слезами на глазах она потянулась поцеловать его. – Большой-то какой стал! Взрослый!
Он, преодолев какое-то юношеское смущение, чмокнул её в ответ в мягкую морщинистую щёку и подумал, что у мамы, наверное, была бы сейчас точно такая же щека.
– Проходи, проходи, голодный, поди, и устал с дороги, – она посторонилась, пропуская его вперёд себя.
В доме у тёти Таси ничего не изменилось! Тот же шкаф, из которого выглядывали пузатые фужеры на коротких ножках и чайнушки со смородиновыми кисточками на боках. Тот же стол, над которым в простенке между окнами висела давнишняя открытка, насаженная на растолстевший от многочисленных побелок гвоздь. Та же лампочка в чёрном патроне, на изогнутом проводе свисавшая с потолка. Печка, хранившая в своём подпечье вёдра, корзины и кошачью миску, а за ней умывальник, повесивший над тазиком на табурете капающий носик.
Алексей Петрович вымыл руки и сел за стол. От переизбытка впечатлений у него закружилась голова, в сознании снова смешалось прошлое и настоящее.
– Сейчас я картошку разжарю, – суетилась тётя Тася, вываливая из кастрюли круглые варёные картофелины в сковороду.
Пока разжаривалась картошка, тётя Тася поставила на стол тарелку со свежими помидорами, положила пучок зелёного лука, крупными ломтями нарезала хлеб. А потом долго искала что-то в шкафу, передвигая посуду, стуча крышками кастрюль, и, наконец, извлекла из самого укромного уголка бутылку водки.
– Бутылочка у меня на всякий случай всегда имеется, – похвалилась она, обтирая её тряпкой от пыли и паутины.