"Это история воспоминаний, а не сухих цифр и фактов. Это история одного из малоизвестных церковных приходов Инстербурга, описанная в выражениях свойственных обычному человеку, а не историку. История краткого отрезка жизни, в котором простые воспоминания гораздо важнее, ценнее и чище, нежели набор дат, цифр, фамилий и идеологии. Сегодня мы познакомимся с Евангелическо-лютеранской кирхой Христа и её общиной" - Е.С.
Исторический очерк за авторством Вальтера Грюнерта - Старолютеране Инстербурга
Автор— Элизабет Веттерлинг
Перевод, комментарии и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
Вечер, Берлин, вокзал Фридрихштрассе. Ожидаем поезда до Инстербурга. Вокруг толпы народа, в громкоговорителях звучат различные объявления, а в зале громыхают поезда дальнего следования. По боковым маршрутам снуют трамваи. В ярком свете уличных фонарей, в шуме и суете висит лёгкое беспокойство и напряжение, как будто ночная поездка является настоящим приключением с непредсказуемым исходом. Несмотря на многочисленные поездки, привыкнуть к этому не получается.
«Внимание, внимание! Скорый поезд до Эйдткунена, следующий через Кюстрин, Кройц, Шнайдемюль, Диршау, прибывает через несколько минут».
Чуть позже мы устраиваемся в тесном спальном купе, а за яркими окнами мелькают неоновые вывески и пригородные поезда. Александрплац... Силезский вокзал... и вот огромный город остался позади. Поезд мчится в ночь, на восток.
Снаружи тьма, земля спит. Каждая остановка вырывает меня из беспокойного сна. Тем временем по-соседству кто-то громко храпит. На станции Хойнице-Кониц могильная тишина. Мы въехали в польский коридор. Такая же тишина стоит и при выезде из него на станции Тчев-Диршау. На протяжении всего этого отрезка окна открывать воспрещается.
Ранним утром мы медленно едем по большому мосту через Вислу. Вдоль берегов Ногата возвышаются величественные очертания замка Мариенбург.
В Эльбинге — произносится как Альбинг — повсюду уже звучит восточно-прусский говор. В маленькой кухне, в конце вагонного коридора, пахнет кофе. Вскоре мы приступаем к завтраку.
Когда я впервые увидела Восточную Пруссию, мне она показалась бесконечной равниной под высоким небом, залитым лучами солнца. Эта страна была шире и умиротворённее родного и серьёзного Гессена.
Перед Кёнигсбергом железнодорожная ветка пролегала на небольшом удалении от Фришского залива. Коричневые паруса парят над яркой водной гладью, которую на горизонте окаймляет узкая полоска косы.
От Кёнигсберга до Инстербурга ещё около полутора часов. До самого пункта назначения, по обе стороны от железной дороги, зелёными стенами тянется Вальдхаузерский лес. Затем появляются колокольни кирх и заводские трубы Инстербурга...
Несколько нерешительно я ступаю на платформу вокзала.
«Инстербург-Финстербург», будучи детьми задорно передразнивали мы, когда бабушка вспоминала об Инстербурге. Однако все мы очень любили её рассказы.
Над лабиринтами улиц и переулков маленького города возвышался шпиль Лютеркирхи. На Альтер Маркт стояло несколько старинных величественных зданий с островерхими крышами, а между ними теснились современные коммерческие постройки.
Старый орденский замок мало чем походит на настоящий рыцарский замок. В нём располагается краеведческий музей. Неровная уличная мостовая Шлоссштрассе выглядит так, что кажется будто по ней ходили ещё наши деды и прадеды. Старинные серые дома рядом с трактиром «Зелёная кошка», на чьём фронтоне красуется цифра «1516», мрачновато поглядывают на улицу своими маленькими окошками.
Здесь Шлоссштрассе делает поворот вправо и ведёт в горку. В саду на холме, в в зелёном окружении, стоит меленькая кирха. Дом приходского священника (Шлоссштрассе 9, ныне Дачная 19 — Е.С.) за свою историю претерпел некоторые изменения. К нему добавилась пристройка в виде зала общинного совета. Он утратил характерную для него гармоничную простоту, которую можно было видеть на старых фотографиях. Однако я ощущаю душу этого старого дома.
В его гостиной любила сиживать бабушка вместе со своей подругой фрау Модест, которая в то время жила на первом этаже этого дома. Из обеих окон коридора открывался вид на могучие деревья замкового сада, из-за которых летом едва была видна Пейнтурм (Пыточная башня замка — Е.С.).
Окна обрамляли белые марлевые шторы в стиле Бидермайер, не закрывая вида на улицу. Между окнами висит портрет бабушки. Под белой шляпкой и гладким пробором чёлки её глаза приветливо смотрят на всех, кто входит в комнату.
Когда мы приехали сюда после свадьбы в конце сентября 1930 года, прихожане очень тепло встретили нас. Генрих, мой супруг, обосновался в Инстербурге ещё до того, как мы поженились, и обрёл тут свой первый опыт.
В первую же его зиму в Инстербурге Восточная Пруссия получила от него прозвище «Прусская Сибирь». Это была исключительная зима 1928/29 годов. Температура тогда опускалась до 40 и ниже градусов мороза, что с учётом огромного количества снега было намного суровее чем в остальной Германии.
Подхвативший грипп молодой пастор лежал в плохо обставленной приходской квартире, а за ним ухаживали отзывчивые женщины из общины. В его попечение входила обширная диаспора Инстербурга, включая прихожан от Мемеля на севере и до Йоханнесбурга на юге.
Прихожане проживали в 52 различных населённых пунктах, подчас с весьма оригинальными названиями, такими как «Кляйн Пружиллен у Шпирокельна». Впрочем, если подумать, то прадеду приходилось объезжать всю Восточную Пруссию, и это с учётом тогдашних дорожных условий! Теперь же существовало целых три прихода — Кёнигсбергский, Инстербург-Тильзитский и Ласдененский.
На торжественном приёме в зале общинного совета под хоровое пение и звуки труб теперь приветствуют и меня.
Я замечаю, насколько у старшего поколения жива память о предках, когда спустя несколько часов после нашего приезда появляется престарелая фрейлейн Каролина Жаке и в ореоле дружественных слов входит в комнату. Я не сразу понимаю всего, что она говорит, но не в последнюю очередь по выражению её живого морщинистого лица мне становится ясно, насколько искренне она рада видеть во мне «память» о «господине суперинтенданте».
«Ну а тот, кто его забыл, недостоин даже сидеть в церкви!». «И где теперь те годы?! Где же эти годы?!» - постоянно повторяла она.
У меня было несколько романтическое и не очень глубокое представление о той жизни, что меня ожидала, и том круге обязанностей, который мне предстояло выполнять. В любом случае я старалась делать то, что от меня ожидали.
Прежде всего, мне нужно было совершить множество визитов, которые позволили бы получить представление об условиях жизни наших прихожан. Мы бывали как в скромных мещанских домах, так и в роскошных особняках, таких как вилла Брандеса, в которой жил медицинский советник Вальтер Гейсслер. Мы заходили в салоны, обставленные шикарной мебелью, безделушками и искусственными цветами, а затем поднимались по крутым и узким лестницам в маленькие и убогие комнатушки. Но всюду нас встречали радушно.
Когда же Генрих по воскресеньям отлучался в Тильзит я, время от времени, посещала госпиталь (госпиталь Святого Лазаря. Ныне ул. Суворова 1 — Е.С.). Это был дом престарелых, мрачное здание , в чьих коридорах и комнатах стояла затхлая атмосфера. В одной из них жило четыре-пять старушек, среди которых была и наша матушка Нойманн. Частью моей программы было также и посещение городской больницы.
В октябре, через несколько недель после того, как я приехала в Инстербург, я сопровождала своего мужа на крещении в поместье Паббельн около Даркемена (ныне посёлок Карамышево — Е.С.). То оказалась моя первая поездка по провинции. Это была настоящая Восточная Пруссия — широкие поля и пастбища, лесные массивы с тёмно-зелёными елями и по-осеннему багряными берёзками, одинокие усадьбы и ветряные мельницы... Всё это окутывала невесомая дымка, а солнце было подобно огромному огненному шару, низко висящему над равниной...
В Даркемене, где мы сходили с поезда, нас ожидал старый кучер с повозкой. Нас порядком растрясло по ухабистой просёлочной дороге, но березки вдоль обочины радовали своими белыми стволами и раскалёнными докрасна листьями. Это было настоящее великолепие! Когда солнце постепенно садилось, мягкое полуденное тепло сменялось осенней прохладой. Чтобы ночью не замёрзнуть мы предусмотрительно прихватили меховое одеяло.
Дни становились заметно короче, а ночи холоднее. Опадали листья, а с неба доносился гомон перелётных птиц.
Как-то раздался стук в кухонную дверь нашего дома. Женщина в шали протягивала нам горсть красноватого лука: «Купите лук, мадам, это хороший лук!». Когда же мы пошли гулять, то в гавани увидели баржи, гружёные луком, которые вероятно прибыли из района Лабиау. В Инстербург они добрались по Дейме и Прегелю. Здесь они останавливались на несколько недель, прежде чем лук не будет полностью распродан. Когда садящееся солнце дарит своё последнее тепло, женщины садятся на пирсе возле луковых гор, и терпеливо очищают луковицу за луковицей от шелухи. Всё это выглядит очень умиротворённо, но когда с наступлением сумерек от печек начинает виться тонкий дымок, а с воды тянет холодом, то жизнь их на баржах кажется не такой уж и лёгкой.
Однажды к нам в гости явился старый чудак Юкнат из Лейпенингкена (ныне Доваторовка — Е.С.). У себя дома он носил грубую овчину с мехом вовнутрь. И хотя чтобы поехать в город он её снял, но со своей длинной и спутанной бородой, а также всем своим видом, выглядел так, будто приехал откуда-то из далёкой России. На стол он положил старый суконный свёрток из которого что-то капало прямо на ковёр. Оказалось, что это была суповая курица. Также с собой он принёс и яйца. Это было весьма мило со стороны старого чудака. Я сердечно поблагодарила его за это. Плюс он доброжелательно обращался ко мне – “юная фрау”.
У этого “первобытного человека”, как мы его прозвали, были очень талантливые дочери. Старшая из них, доктор Маргарита Юкнат, живущая в Берлине, публиковала научные статьи по педагогике, и позднее стала профессором университета в Йене.
*
И вот наступила зима, первая из тех, которые я встретила в Восточной Пруссии. Накануне Рождества она принесла с собой большое количество снега и сильные морозы. Пронизывающий восточный ветер сквозил буквально из всех щелей. Мы установили двойные оконные рамы. В комнатах топились огромные белые изразцовые печи, и я, подобно прабабушке, жарила в духовке яблоки. Замковый сад с его вековыми деревьями был укутан толстым снежным одеялом, являя собой при ярком солнце поистине сказочное зрелище. Висевшую перед окном кормушку-качели для птиц с удовольствием посещали синицы, поползни, снегири и зеленушки.
На подоконнике зацвели первые гиацинты, выращенные собственными руками, а за окном снова зазвенели санные колокольчики. Кучер управляющего Альтхофом выглядит весьма причудливо в своей лохматой чёрной меховой шапке и такой же пелерине.
После захода солнца, в замковый сад с шумом и карканьем вторгаются стаи ворон, собираясь на верхушках спящих деревьев. С наступление темноты всё постепенно замирает. С улицы также пропадают бойкие детские крики. Звон бубенцов остаётся практически единственным звуком, который то и дело нарушает опустившуюся тишину. Свет газового фонаря перед домом по диагонали падает снизу вверх на наш потолок. Это тот час, когда через порог тихо переступает прошлое...
В это время я спешу достать из кабинета старые церковные книги и листаю у лампадки их исписанные старым почерком пожелтевшие страницы. Здесь и подушные переписи, записи о крещении, браках и смертях в приходах Инстербурга, Тильзита, Лаугаллена и Немониена.
Многие из фамилий до сих пор были известны мне лишь понаслышке и всё ещё встречаются в тех или иных приходах. Из этих записей пробуждаются следы давно минувшей жизни, над которой я непрестанно размышляю. Чернила поблекли, и за последние годы прадедушкины письмена стали хрупкими и трудночитаемыми. В списках Лаугаллена то и дело встречаются старые литовские имена — Йонс, Ансас, Юргис, Криступс, Петрас, Эндрик, Симманс, а также Аннели, Аннике, Марике, Эннуше, Урте, Марутте, Эркме, Эрдмуте.
Количество детей в большинстве семей весьма высоко — у Ансаса Степпата и его супруги Эрмке, урождённой Серрунейт, было двенадцать детей, рождённых между 1859 и 1883 годами. Впрочем и детская смертность тоже была на очень высоком уровне. Указаны и причины смерти: немощь, прорезывание зубов, судороги, ангина, скарлатина, оспа, холера, истощение, лихорадка и т. д. Но в графе «Медицинская помощь» в большинстве случаев проставлено — нет.
*
Неужто в Восточной Пруссии не бывает весны? По календарю она уже давно наступила, а озёра ещё скованы льдом и держатся холода. В полдень солнце растапливает снег, но зима всё ещё неумолима. И вот, наконец, на стыке марта-апреля наступает то самое время — по всё ещё обледенелым тротуарам зажурчали талые ручьи, сани поставлены на прикол, снова появляются повозки, а когда мимо проезжает машина, то брызги от луж разлетаются на несколько метров вокруг.
На еженедельной ярмарке продают первые зелёные берёзовые ветки, да и яйца заметно дешевеют.
В саду постепенно появляются проплешины, и лишь в компостном углу всё ещё лежит снег. Днём там щебечут скворцы, вьют гнёзда, гуляют по набережной в поисках пропитания, и заливаются трелью на пока ещё голых кронах фруктовых деревьев.
И в этот момент, жизнь, которую так долго скрывали, вдруг решает наверстать всё то, что она упускала — после первого тёплого дождика всё вокруг зеленеет, а по саду разносится аромат фиалок. Из окон вынуты двойные оконные рамы. Наш дворник Дидрихкейт метёт двор и неторопливо бредёт по тропинке к кирхе, чтобы нарубить там дров.
В мае уже держится высокая летняя температура. На террасах приходского сада и вдоль тропинки к кирхе цветёт вишня.
Под цветущими деревьями в сопровождении Генриха в кирху следуют конфирманды (Мальчики и девочки, наставленные в религии и причащающиеся в первый раз. Е.С.). На Вознесение здесь проводится конфирмация. Мне особенно нравится восточно-прусский обычай, когда девушки в этот день надевают белоснежную одежду. Внутри кирхи всё богато украшено еловыми и берёзовыми гирляндами, множеством огней и цветов. Собралось много людей, которые неустанно и стойко отмечают двухчасовое праздничное богослужение.
*
Спустя неделю после Пятидесятницы у нас собрался молодёжный лагерь, который возглавил пастор Герхард Штиф из Свинемюнде. Он и его жена приехали из Свинемюнде в Пиллау на борту одного из судов Восточно-прусской морской службы. В те времена морские путешествия были во многом предпочтительнее железнодорожных маршрутов через польский коридор.
Участники лагеря приехали не только из Восточной Пруссии и Померании, но также и из отдалённых провинций Германии. Пастор Штиф, выходец из молодёжного движения, обладал особым даром общения с молодёжью, а его супруга Рут была ему достойной помощницей.
При 32 градусах в тени несчастные юноши проводили утренние часы за изучением Библии, на лекциях и в диспутах в саду, а во время перерывов бросались к водопроводу. Обедали они в пляжном ресторане Хельмута Зигера, а ужинали в нашем саду, куда приходили и прелестные молодые девушки. Столы и стулья из зала выносились под цветущие ветви боярышника и калины. Иногда скворцы украдкой воровали мясное ассорти прямо с расставленных на столах тарелок.
Майским вечером все рассиживаются широким полукругом прямо на лужайке. Температура спадает и лёгкий ветерок дует со стороны старых лип, растущих на Белильном поле. Пастор Штиф вдохновенно повествует о любительских театральных постановках, их обсуждают, читают по ролям и затем устраивают сами представления. И, конечно же, пение — сольно или хором, отдавая предпочтение канонам наподобие «Для счастья нужно мало, а кто счастлив, тот король» (автор Август Мюлинг (1786-1847) — Е.С.).
В воскресенье наступает последний день молодёжного лагеря. Рут Штиф на органе и слаженное хоровое пение оживляют утреннюю службу.
По-прежнему не отпускает жара. Когда же после полудня мы садимся пить кофе в церковном саду, поднимается сильный ветер, который сминает бумажные скатерти и грозить порвать их. На нас угрожающе надвигается чёрная туча, а вдалеке слышатся громовые раскаты. Особо обеспокоенные начинают собирать свои пожитки. Однако нам повезло, тучи рассеялись и мы продолжили пить кофе.
После этого в кирхе устраивается музыкальное торжество. Хоровое и сольное пение чередуется с игрой на виолончели, скрипке и органе. Все стараются изо всех сил. Слушать музыку сплошное удовольствие, и у многих на глаза наворачиваются слёзы.
Лагерь официально завершил свою работу, но большая часть общины остаётся вместе с молодёжью на обед и последующие игры в церковном саду, продолжающиеся до самой темноты. А затем все дружно прощаются.
*
В июле месяце церковный советник Цимер во время своей поездки по северо-восточной епархии посещает также и Инстербург. Нашего высокого гостя тогда особенно впечатлили многочисленные совы, которые в летние вечера усаживались на заборе вдоль Шлоссштрассе. Они гнездились в старой башне Пейнтурм, а с наступлением темноты отправлялись на охоту.
Однажды вместе с Цимером мы отправились к господину Рэтьену в Боллендорф (ныне Быково (Bykowo) в Варминьско-Мазурском воеводстве Польши — Е.С.). Это был почтенный патриархальный прихожанин, чьё лицо украшала белая борода. Помимо имения Боллендорф он также управлял имениями Каршау и Гельбш. На его столе красовался букет из колосьев, собранных с последнего урожая. Несмотря на свою простоту, жизнь в Боллендорфе протекала чинно и благородно.
На длинном обеденном столе в прямоугольной чёрной вазе, которую украшал рельефный орнамент, стояли красные маки, которые по утрам срезала фрейлейн Рэтьен.
Через просторную веранду из столовой можно было попасть в сад, с его прелестными лужайками и могучими липами, которым по некоторым оценкам около 300 лет. Протекающая рядом речка называлась Зайне. Растущие вдоль одного из её берегов липы опускали свои поникшие ветви в чистую воду, а на противоположном берегу раскинулись луга и поля. По усадьбе можно было бродить без устали. Мужчины совершали долгую экскурсию по хозяйственным постройкам и конюшням, а мы, женщины, отправлялись за её пределы, где в левадах резвились прекрасные восточно-прусские лошади.
Неподалёку от усадьбы располагалась железнодорожная насыпь, по которой ходили поезда узкоколейной железной дороги. Насыпь буквально была вся синяя от цветущих люпинов, которые посеял там господин Рэтьен. Генрих позднее привёз оттуда несколько коробков с семенами, и господин Рэтьен очень радовался, увидев на следующий год, как вдоль нашей церковной тропинки зацвели многолетники.
Когда Генрих отправлялся в Боллендорф, то господин Рэтьен частенько возил его по окрестным полям в лёгкой бричке. Однажды они проезжали мимо молочного стада, пасущегося в клевере. Коровы были на редкость упитанные. «Их здесь целая сотня», говорит Генрих, а господин Рэтьен уточняет: «Девяносто девять».
Во время сбора урожая Рэтьен отправлялся на лечение в санаторий. «Чтобы вырастить урожай, я должен быть здоровым», говаривал он, «а собрать его могут и без меня».
Иногда он вместе с Генрихом посещал могилы своей первой и второй супруг, между которыми он определил место и для себя самого. Где он находился зимой 1945 года, когда ужас и истребление настигли всю Восточную Пруссию? В своём последнем письме, написанном 13 января 1945 года в Боллендорфе, он писал о рождественской вечеринке, в обществе многочисленных квартирантов, на которой ему, из-за его бороды, пришлось изображать Санта-Клауса. В нём он писал о потоках беженцев, нашедших убежище в Боллендорфе. Ни слова не было сказано о его собственных приготовлениях к побегу. Ни слова о том, планировался ли вообще подобный побег. Спустя много лет мы узнали, что господин Рэтьен в последнюю минуту всё же ушёл вместе со своими людьми, но затем повернул обратно, так как посчитал это безнадёжной затеей, и погиб по дороге домой в Растенбургском районе.
Автор— Элизабет Веттерлинг
Перевод, комментарии и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
При перепечатке или копировании материала ссылка на данную страницу обязательна. С уважением, Е. А. Стюарт