— Игнат Петрович, здравствуйте!
Игнат Петрович, глава села́, фыркнул и отвернулся. Так и не взглянув на подростка, он вошёл обратно в калитку, из которой появился всего пару секунд назад. Карим приподнял бровь, вздохнул, завязал пакет с мусором, который он по просьбе мамы собирал сейчас на участке, и отправился домой.
Про Игната Петровича говорили всякое. Был он человеком циничным, истериком, всегда беспокойным, очень крикливым и неприятным. Кроме того, он много выпивал, и по вечерам его редко можно было видеть трезвым. Одинокого и озлобленного на весь мир, его мало кто любил ― и до того, как в администрации его назначили старостой села́, а что началось после ― и говорить страшно.
При этом стоило понимать, что Игнат Петрович создал себе такую репутацию исключительно собственными стараниями. Появившиеся после назначения черты неудавшегося тирана он старательно выказывал всем подряд, ругая и отчитывая детей за слишком шумную беготню по улицам, отчитывая их матерей за то, что не следят за своим, как он сам выражался, «выводком»...
Ему, в общем-то, не так важно было, кого и за что отчитывать. Только вот сельским мужикам своё «фи» высказывать он боялся — ведь и по носу схлопотать можно, это же, понимаешь, страшно и больно-то, по носу схлопотать.
Карим же относился к главе селения спокойно и даже, наверное, с некоторой жалостью.
До того, как с ним не случилась одна неприятная история.
* * *
Кариму очень нравилось гулять по холмам, покрытым редким лесочком, расположенным около села. Село стояло на реке, которая две таких холмистых гряды делила ровно пополам, так что прогулка всегда заканчивалась ещё и купанием. А что могло быть лучше, чем искупаться после нескольких часов крутых подъёмов и спусков, от которых ноги превращаются в вату, а руки покрываются новыми ссадинами и царапинами?
Однажды на вершине крутого увала Карим нашёл кое-что необычное.
В высокой траве лежал новорожденный щенок, похожий на овчарку. Он негромко поскуливал, закрытые глазки слезились, а пока ещё неслышащие ушки он старательно прижимал к голове.
Карим присел около детёныша и легонько погладил: щенок тут же открыл пасть и даже негромко гавкнул от удовольствия. Карим аккуратно взял его на руки и осмотрел мордочку с большим рыжим пятном.
Полюбовавшись щенком немного, он положил его обратно в траву, как вдруг за спиной послышался угрожающий рык, и Карим, резко шагнув в сторону от испуга, обернулся.
Это была щенячья мама. Очень тощая, вся в шрамах — Кариму уже приходилось видеть ее на территории села. Чаще всего собаку гоняли и били, и Карим, которому изредка приходилось становиться невольным наблюдателем этого действа, очень жалел бродяжку.
Сейчас же она, дико рыча, смотрела на замершего на месте подростка. С запозданием Карим понял, что зря вообще прикоснулся к щенку — ведь он мог оставить свой запах, и теперь собака-матерь могла бросить своё чадо.
Сжимая зубы от собственной глупости, он, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Очень медленно и плавно он принялся спиной идти назад, надеясь, что не запнётся ни об какой камень под ногой и не полетит вниз с холма кубарем.
Тем не менее, особенного страха Карим почему-то не испытывал, а вот чувство вины за то, что, не подумав, взял детёныша на руки — ещё как.
И когда он уже почувствовал, что вершина холма начинает подходить к концу, и сейчас будет резкий, крутой спуск, бродяжка бросилась на него с громким лаем и вцепилась в ногу. Заорав от боли, Карим принялся мотать ногой из стороны в сторону, надеясь сбросить дворнягу...
И тощая, ослабевшая от голода собака, не удержалась. Карим понял, что он наделал, и попытался поймать животное, но не успел. Дворняга начала на большой скорости скатываться с холма вниз, ударяясь об камни и царапаясь о растущие на склоне колючие кустарники.
Карим замер в нерешительности. Понимание собственной глупости и, пожалуй, даже жестокости заскрежетало по сердцу — она ведь просто защищала своего ребёнка от него! Собака, привыкшая видеть в людях только врагов, ведь всю жизнь терпела от них только побои и унижения.
Карим тут же пожалел, что вообще сюда поднялся. Сжав кулаки, он обернулся, быстро взглянул на щенка и судорожно стал думать, что ему делать теперь.
Тем временем, дворняга уже скатилась с холма. Сердце в груди снова сжалось. Шумно дыша, собака застыла в неестественной позе и со стороны выглядела совсем плохо.
Совесть затрубила в самые большие трубы, застучала в огромные барабаны и закричала самые ранящие душу выкрики.
Карим, сглотнув комок, подступивший к горлу, вернулся к валяющемуся в траве детёнышу. Щенок, видимо стараясь добраться до мамы, перевернулся и теперь лежал на спине, сопя и раскачиваясь. Аккуратно взяв его на руки, Карим двинулся домой.
В совершенно пустую от пережитого голову пришла мысль, и Карим попытался её отогнать, но она только громче отдалась в ушах.
«Сегодня я сделал большую ошибку. Пришло время её исправлять».
* * *
Мама вернулась с кухни и протянула молоко, залитое в бутылочку с соской. Карим принял ее и снова поднёс к чуткому собачьему носу, давая обнюхать — щенок всосался и даже как будто начал причмокивать от удовольствия. Впрочем, Карим решил, что ему показалось.
Это был вечер того же дня. Расстроенный Карим занес собаку на руках домой и принялся рассказывать засуетившейся маме, как было дело. Она серьезно кивала, когда помогала ему устраивать лежанку для собачонки, а потом, задумчиво взглянув в глаза сыну, тихо проговорила:
— Ты молодец, сынок. Свои ошибки нужно исправлять. Это поступок настоящего человека.
И как-то сразу поникла после этих слов. Сам Карим тоже чувствовал себя подавленно и грустно.
Щенок тем временем доедал вторую бутылочку молока.
Залюбовавшийся своим новым другом Карим неожиданно почувствовал пристальный взгляд, направленный на его затылок. С ним такое часто бывало — интуиция и то самое шестое чувство было развито даже как-то сверх меры.
Карим повернул голову в сторону дома, но мамы на входе не обнаружил, и бросив взгляд на пыльную улицу, обомлел.
Там стояла мама щенка. Побитая, костлявая, болезненная и обозлённая на людей, она спокойно смотрела на него. В необычно внимательном зверином взгляде читалось... Понимание? Прощение? Она начала, медленно перебирая лапами, плестись в его сторону.
Было видно, что падение далось ей тяжело. Казалось, что жизнь потихоньку утекает из старой несчастной собаки ― так медленно и тяжело она шла в его сторону.
Снова почувствовавший себя виноватым Карим тут же отыскал для собаки еды. Дома почти ничего не было, так что угощать пришлось вяленой колбасой. Подозрительно обнюхав её, собака принялась есть, а с плеч Карима будто упала гора. Он так и встал на пороге, глядя на результат своих необдуманных действий и попыток обратить их вспять. Он больше не чувствовал себя виноватым. Ему резко стало совсем спокойно на душе, он понял, что надо делать дальше, и твердо решил, что уговорит отца оставить собачье семейство. Он займется им сам, сам вылечит старую бродяжку, сам будет делать все, что будет нужно. Только бы папа понял.
Папа поймёт. Папа должен понять...
С улицы донёсся громкий визгливый голос Игната Петровича.
***
— Э-э-э, ты-ы!.. Хватай шав-в-вку и тащи сюда!
Игнат Петрович был мертвецки пьян. Его шатало из стороны в сторону, но несмотря на его наглый и смелый вид, Карим видел, что собаки он побаивается, поэтому и кричит, стоя на улице, не подходя к дому близко.
Из дома вышла мама и ответила за хмурого Карима.
— Игнат Петрович, что случилось?
— Тащите псину сюда, я сказал! — его резко накренило, и он чуть не повалился на дорогу. Карима, продолжавшего хмуриться и молчать, передёрнуло от отвращения.
Мама тоже промолчала, глядя на сына. Игнат Петрович взорвался:
— Вы что, оглохли?! Тащите с-с-сюда собаку или будете разбираться с полицией! Она меня укусила, — он задрал штанину, пытаясь что-то продемонстрировать, но его опять шатнуло, и он еле-еле удержался на ногах. — Да я вас... Вы не знаете какой штраф платить будете! Вы...
И собака встала сама. Опираясь на одну лапу, она лизнула щенка, мирно посапывающего на лежанке, так, будто видела его в последний раз. Хромая и медленно продвигаясь вперёд, она прошла мимо Игната Петровича, не поворачивая к нему головы и всем своим видам показывая, что не хочет даже замечать пьяницу. Староста же от неожиданности резко замолчал и в испуге отошёл на пару шагов.
Выйдя на пыльную грунтовую дорогу, она повернулась и посмотрела на Карима.
Их взгляды пересеклись, и Карим снова увидел в них сожаление, прощение и надежду.
Не издавая ни звука, она каким-то образом одновременно заявляла Кариму, что он — единственный человек, который не был беспричинно зол на нее, первый, кто не ненавидел ее просто за то, что она дворняга. В глазах у мальчика за пару секунд пронеслись сотни воспоминаний — в нее бросали камни жестокие дети таких же жестоких родителей, на неё кричали, захлёбываясь слюной, и люди, подзывая к себе, пинали ее и прогоняли отовсюду.
Карим видел сцены голодных, невыносимо длинных зимних ночей.
Он видел, как собака прячется под холодным осенним дождём, как будто проникающим прямо внутрь, невзирая на шкуру и шерсть.
Он видел сцены несчастья, тяжёлой доли, выпавшей ей за все её время в этом иногда таком безжалостном мире.
Кариму не нужны были слова, чтобы понять ее последнюю беззвучную просьбу, но вдруг вместе с ветром неслышно донёсся далёкий шёпот и тихо отдался в ушах:
— Проследи за ним, ладно?
И отвернувшись, бродяжка отправилась дальше по дороге в сторону редкого лесочка на холме.
Обессиленный Карим сполз по стенке вниз и сел рядом с щенком.
Занималась яркая, в оранжевых оттенках, вечерняя заря, освещая плетущийся по дороге маленький нескладный силуэт...
---
Автор: МиР
