Сонька сидела за компом, но смотрела поверх монитора. Виктория прошла на свое рабочее место – стол у окна, с твердым намерением ничем не выдавать ни своего смятения, ни растерянности, охвативших ее после разговора с дочерью. Видимо, ей это неплохо удалось, если Сонька тут же оторвалась от мерцающего экрана и накинулась на нее с вопросом:
– Ну, что? Тебя впечатлило?
– Ты о чем?
– Ну, ты даешь. Я про ролик.
– Ах, да…
Она опять сделала над собой усилие, чтобы удовлетворить Сонькино любопытство, и добросовестно сочинила несколько фраз, хотя уже поняла, что про ночной просмотр ролика она бы просто-напросто и не вспомнила, настолько незначительным казалось ей теперь то, что еще вчера представлялось сверхважным. Но отделаться от Соньки было не так-то просто.
– Про суперопеку, про то, что от родителей жизненно необходимо вовремя отсепарироваться – ну, разве не в точку? Разве это не про наше поколение, которое было просто зомбировано нашими предками?
Отсепарироваться – да, именно это слово вчера резануло ей слух. А сегодня она готова согласиться с Мишкой, что – нерусский человек его изобрел. Можно же сказать проще и внятней: отделиться.
Виктория услышала тихий смех – свой собственный! Сонька посмотрела на нее озабоченно:
– Что с тобой происходит? Ты сегодня какая-то странная. То мрачнее тучи (все-таки усекла!), то ржешь, как… извини, конечно.
– Сонь, я вчера с мужем на эту тему беседовала. Ты знаешь, он у меня парень начитанный. Так вот, он сказал, что твоя психологиня излагает идеи одной американской дамы.
– Ну, знаешь… Да пусть хоть кого. Главное – там все правда. Про нас и наших дорогих родителей.
Сонька помолчала. Потом произнесла раздумчиво:
– Я понимаю, конечно, что мы им многим обязаны. Они нас растили, кормили-поили, одевали – как могли. Выучили – тоже как могли. На институты денег не хватило, так хоть библиотечный техникум.
– Вот-вот… Так может, это была не суперопека, а… суперзабота?
Сонька смотрела на нее озадаченно и недоуменно: я, мол, хотела тебе глаза открыть, а получается… получается, что обе они неожиданно сделали вывод, которого совсем не собирались делать…
Вы читаете окончание рассказа. Начало здесь
***
Пришла заведующая, пошли посетители, в общем, день закрутился. Виктория даже обрадовалась тому, что наконец-то возникла необходимость отодвинуть в сторону свои проблемы и заняться делом. Хотя, если честно, мозги вершили свою работу параллельно служебным обязанностям. Вот Женька, – рассуждали они. – В принципе, хороший парень. Высок ростом, красив – этого не отнимешь. Но рабочий-то инструмент у хорошего парня… голос! Всего лишь голос. Она слышала его песни – молодец, обладая таким голосом и слухом – грех не петь. Но… как хотелось бы, чтобы у будущего зятя была пусть более прозаическая, но зато надежная профессия. Голос – он нынче есть, а завтра…
Боже… Она, кажется, рассуждает сейчас точно так, как ее мать… Может быть, в жизни детей и родителей наступает момент, когда траектории их существования в чем-то начинают пересекаться? И не такие уж они антиподы? Да, в ее детстве не было всяких там муси-пуси, поцелуев в щечку, но, тем не менее, каким-то необъяснимым образом она чувствовала, что мать ее любит! Да, любит, только молчаливой, не высказываемой любовью. Почему? А ты вспомни, какой усталой она приходила с работы – до нежностей ли тут. А надо еще приготовить ужин, надо постирать, а стиральных машинок-автоматов тогда еще не было, надо проверить, сделала ли дочь уроки… о, много чего надо было успеть за вечер…
Однако она только что думала о чем-то другом, что представлялось ей более важным. Да, вот: голос. Женькин голос. Но Бог с ним, даже и с голосом… Где у молодого человека мозги? Как он додумался до этого: бежать из страны? Боится призыва? Но его возраст позволяет ему, по крайней мере, пока, не опасаться этого. Да, он старше Ксении, но Виктория всегда считала это скорее достоинством, чем недостатком. Старше – значит, перебесился всеми искушениями молодости, значит, способен принимать взвешенные решения. Тем более непонятно, почему…
Вот вечером она и спросит Ксению, почему. Поинтересуется, кстати, еще и тем, а не стыдно ли ему в его-то годы именовать себя на концертных афишах Жекой. Впрочем, не у него одного сейчас такое не столько имя-псевдоним, сколько прозвище, едва ли не кличка – нынешние служители сцены, кажется, задались целью перещеголять друг друга в пошлости и безвкусии. Хотя сами они, конечно, считают по–другому…
***
Курица была вчера, сегодня будет минтай. Замечательная, между прочим, рыбка. Недорогая, приятная на вкус, а главное – очень полезная. Фосфор – их мозгам сейчас очень нужен этот обязательный для нормальной работы микроэлемент…
Мишка уже был дома!
– Ты чего так рано? Боевые действия закончились?
– Ты знаешь, было бы совсем неплохо. Но причина, увы, довольно прозаическая и даже неприятная – несвоевременная доставка запчастей.
– Ой… ну и хорошо. То есть совсем нехорошо, но именно сейчас… лично для нас… для нашей семьи…
Она хлопотала у плиты, а муж листал газету. Оттуда, из-за газеты, и прозвучал вопрос:
– И почему именно сейчас, именно для нас? Кстати, с дочерью ты разговаривала?
– Угу…
– И… что?
Виктория, отложив сковородку в сторону, плюхнулась на стул напротив.
– Плохо, Миш.
Муж тотчас отложил газету. Но бросаться в панику – это не про Мишку. Про Мишку вот это спокойное:
– Давай, выкладывай.
– А может, лучше дождаться ее?
– Почему же лучше? С ней мы тоже поговорим. Чувствую даже, не один раз.
– Ой-ой… Ты только не превращайся в диктатора. Помнишь – мы договаривались?
– Еще как помню. И о вчерашней «суперопеке» помню. И о том, что мы живем в толерантном обществе – тоже.
С чего же начать? – гадала Виктория. – А может, тут и гадать нечего? И – как в воду нырнула:
– Миш, Жека… Женька то есть, зовет ее замуж. И… за границу.
Вот, главное сказала… На первую часть сообщения муж отреагировал так же, как и она:
– Ну, замуж – это понятно. И естественно. Не первый год девку обхаживает… А за границу – это как? Он там что – богатое наследство получил?
Два чувства владели Викторией. Первое: слава Богу, сказала, свалила половину ноши на того, с кем и положено такой ношей делиться. Второе: почему же не стало легче?
– Миш, но ведь это же – кошмар… ужас…
Мишка молчал, и Виктория была этому рада: молчит – значит, думает. Всерьез думает. И чего зря не скажет. Но говорить не пришлось.
Раздался звонок, и на пороге возникли они – так сказать, влюбленные. Впрочем, почему «так сказать»? Муж прав – звезда местного музыкального небосклона Евгений Ерохин, он же Жека, ухаживал за их дочерью давно, но пока безрезультатно: в ответ на предложение руки и сердца та ссылалась на загруженность учебной программой...
Что сегодня? Что будет сказано им, родителям, сегодня?
– Ой, ребята, проходите… Минтай – рыба молниеносного приготовления…
Но рыба, кажется, интересовала пришедших меньше всего.
– Мам, пап, давайте просто посидим. Побеседуем.
Вид у Ксении был не то чтобы озабоченный, а скорее отсутствующий, словно она думала о чем-то важном, но никого в свои раздумья пускать пока не собиралась. Тогда чего сидеть? О чем беседовать?
Молодой человек сделал попытку направить ситуацию в нужное русло:
– Нет, чайку все-таки можно. Свежий и крепкий чаек – это просто отлично. Под него и беседовать легче.
Виктория кинулась заваривать чай, и, пока он настаивался, носила на стол конфеты, печенье, порезала сыр. Возникшую безоблачную, почти семейную атмосферу разрушил Михаил:
– А может, сразу о главном?
Евгений возражать не стал.
– О главном, так о главном. Михаил Павлович, Виктория Алексеевна, вам известно, как я отношусь к вашей дочери. Сегодня в очередной раз сделал ей предложение, но… она в очередной раз сослалась на загруженность учебой. Не спорю, высшее образование – вещь важная и необходимая, но не понимаю, почему она должна стать препятствием к созданию семьи. Может, вы знаете, как это препятствие преодолеть? Словом, очень надеюсь и рассчитываю на вашу помощь. Вот…
Виктория видела, как нелегко Ксюхиному ухажеру далась его речь: аж испариной покрылся. А эта, пигалица, сидит, как ни в чем не бывало. Словно и не о ней идет речь… Она уже готова была ринуться на помощь будущему зятю, как Михаил опередил ее вопросом:
– И как же вы представляете себе вашу совместную жизнь? Элементарно: на какой жилплощади, например, собираетесь ее строить?
Гость прекрасно понял, о чем его спрашивают, и не стал наводить тень на плетень:
– Своей жилплощадью мы планируем обзавестись не в пределах нашего государства.
– А где же, позвольте поинтересоваться? Мне кажется, я, как отец невесты, имею право на этот вопрос.
Вот тут Евгений замялся. К такого рода конкретным вопросам он, видимо, готов не был. Но голос его, когда заговорил, был твердым и даже вызывающим:
– Это не так уж важно, я думаю. В свободном мире эти вопросы и решаются свободно.
– Ах, вот как… В свободном мире… не в пределах нашего государства… Теперь все более-менее понятно. Все, кроме одного: вы, молодой человек, отдаете себе отчет в том, на что решаетесь? И не один, а еще и вовлекая в эту авантюру нашу дочь?
– Вы считаете это авантюрой, а, на мой взгляд, это нечто другое. И я рассчитывал, что вы это поймете. Что вы не настолько совки.
И вдруг сорвался на повышенный тон:
– Говоря вашим совковским слогом, вы что же – одобряете политику нашего государства?
– Ты о какой политике говоришь: внешней или внутренней?
– А какая разница?
– А такая, что, если вспомнить Радищева – «глянул окрест, и душа уязвлена стала». Очень, очень многое из того, что окрест, мне не нравится. Но сейчас не время говорить об этом. Сейчас есть задача поважнее. Потому что если вести речь о делах международных… Ты как мужик должен понимать, с кем мы сейчас воюем, не с Украиной же только. И уступи мы сейчас – нас до Владивостока топтать будут. Нас просто проглотят!
– И я в этом виноват? Лично я?
– Лично ты – нет. Но если так будут рассуждать все…
– Надоело! Вечно одна и та же песня: потерпите, завтра будет лучше. Сколько времени мы ее уже слушаем? Надоело! Вам нравится, вы верите – ждите, надейтесь! А нас с Ксенией отпустите на волю.
В комнате повисло молчание. И в этой напряженной, неприятной тишине вдруг прозвучало:
– Вот Ксения пусть и решает. Как решит – так и будет.
Женя-Жека, казалось, успокоился. По крайней мере, таким был его голос, когда он попросил:
– Но сегодня-то мы можем с ней погулять?
– Отчего же нет.
Ксения, до сих пор сидевшая молча, тихо проговорила:
– Мам, пап, я ненадолго…
***
И они остались одни. Виктория сидела в полной растерянности и прострации, а Мишка, как ни в чем не бывало, проговорил:
– Ты вчера, помнится, предлагала мне стопарик? А что, если нам и сегодня повторить?
– Ты… так думаешь?
– А почему бы нет? Посидим, поговорим. Нам ведь есть что обсудить, правда?
– Ну, тогда я, может быть, все-таки добью минтая?
– Валяй.
Виктория занялась готовкой, и движение пошло ей на пользу. Во всяком случае, она почувствовала себя способной говорить. Делиться мыслями.
– Мне страшно. Неужели пришла пора этой самой… сепарации?
– А, чувствуешь, какое неприятное слово, – тут же отозвался супруг. – Неестественное какое-то. А все потому, что – неудачный перевод. Вот тебе еще одно доказательство того, что оригинал текста беседы, которой ты вчера была очарована, создавался на другом языке. Межу прочим, и это словосочетание – токсичные родители – поначалу тоже было переведено как «вредные родители». Но потом сочинители поняли: грубо, у русских это не пройдет.
– Миш, а зачем? Зачем все это делается?
– Ну, милая моя… От тебя, бойца идеологического фронта, даже странно это слышать. Впрочем, что же тут странного: не только ты, все мы вот уже сколько десятилетий подряд жили, убаюканные этим убеждением: все люди – братья.
– Но ведь так хотелось в это верить! И на самом-то деле так ведь и нужно жить!
– Вот-вот, доверчивей нашего народа нет, наверное, в целом свете. Нас обувают, а мы все верим и верим.
– Ты о чем?
– Помнишь такую фамилию – Даллес? Так вот, этот господин, на то время – директор ЦРУ, сразу после Великой Отечественной разработал планчик, в котором признал, что, да, увы – победить русских на поле боя не удалось. Но это не значит, что мы проиграли, а если и проиграли, то временно. И мы непременно выиграем, если сейчас же, не медля, бросим все силы, всю мощь нашей идеологической машины на оболванивание и одурачивание этих так называемых победителей.
– И… каким же образом?
– А очень простым. Мы, говорил этот стратег, потихоньку и незаметно подменим их ценности на фальшивые. Мы сделаем так, что их литература, кино, театр, да хоть та же эстрада будут изображать и пропагандировать самые низменные человеческие чувства. Любовь? – нет любви, есть секс! Добро? – не смешите, миром правит сила! Честность, порядочность, забота о тех, кто слабее – увольте от этих пережитков устаревшей морали. И что – разве не этим смрадом несет сейчас из наших телевизоров? А твоя литература – вы что, заполняете сейчас книжные полки произведениями отечественных классиков? Или вменяемых современных литераторов? Увы – эти полки забиты детективами и примитивами, которые называются любовными романами. А уж что извергается из уст нашей голозадой попсы… Нет, он совсем не дурак был, создатель теории оглупления целой нации. Он тонко и четко все просчитал. Обидно, что мы на все это повелись.
– Слушай, ты говоришь страшные вещи…
– А ты предпочитаешь их не знать? Но у тебя сегодня увели дочь…
Виктория так и застыла посреди кухни.
– Какие мы были дураки! И ты, ты тоже! Надо было сказать: не смей никуда ходить! Сиди дома! Пусть он едет один, этот Женя-Жека!
– Ого! А кто еще утром говорил, что на ребенка нельзя давить, что пусть он сам решает, как ему поступать! Твоя заокеанская дура именно к этому и призывает вас, продвинутых мамаш! Вспомни ее прогрессивные речи: ребенок ваш только до восемнадцати лет, а потом его – коленкой под зад! Пусть живет, как считает нужным. А ему еще и считать-то нечего – у него ни зарплаты, ни профессии, чтобы ее заработать, ни своей крыши над головой. Но вы его – коленкой под зад!
Виктория, забыв о минтае, бессильно опустилась на стул.
– Миш, все это я и сама, кажется, начала понимать. И даже Сонька… Скажи лучше, что нам делать – сегодня, сейчас.
У Виктории уже дрожали и голос, и руки, но Мишка, словно не понимая напряженности ситуации, не спеша взял в руки бутылку, не спеша разлил вино:
– Я же говорил, что нам есть что обсудить и над чем подумать. Вот и давай – думать.
Виктория машинально взяла свою рюмку, отпила несколько глотков. Муж выпил все и в задумчивости произнес:
– Нет, как умно они все придумали: мы создадим в их стране хаос и неразбериху. Расколем эту страну изнутри. И для начала – разобьем их семьи. Посеем вражду между детьми и родителями. Вычислили самое слабое, самое хрупкое звено!.. Слушай, нареж-ка колбаски, что ли. Бог с ним, с минтаем.
Виктория метнулась к холодильнику, а Мишка продолжал:
– У твоей Сьюзан Форвард был, между прочим, предшественник, тоже называющий себя психотерапевтом. По примеру Фрейда он убеждал своих клиентов в том, что телесной и душевной близости между родителями и детьми должно быть как можно меньше. Термин «сепарация» придумали позже, но суть… Кстати, знаешь, чем все закончилось в жизни этого господина – последователя Фрейда и предшественника Сьюзан? Один его сын покончил с собой, другой вырос бездельником, лоботрясом и преждевременно умер, а дочь стала алкоголичкой… Ты бы пошла на консультацию к такому психотерапевту?
– Миш, откуда ты все это знаешь?
– Так это никакие не тайны. Этим надо только интересоваться. А источников информации сейчас…
Виктория уже и слушала, и не слушала своего продвинутого супруга. Потому что именно сейчас ей стало по-настоящему страшно. А вдруг он действительно увел их дочь, этот долгоиграющий жених? В ее памяти отчетливо возникла одна ужасная ночь, когда она вот также ждала Ксюху. Стояла суровая зима, но люди встречали Новый год, и потому морозы никого не напрягали: в каждом доме стояли столы, заставленные тарелками с оливье, селедкой под шубой, мандаринами и шампанским. Она тоже накрыла стол, и они сидели, как сейчас, с Мишкой вдвоем, потому что Ксения отпросилась встречать Новый год с одноклассниками. Она училась тогда в десятом классе, и значит, считала себя уже взрослой, и разрешение родителей для нее было скорее соблюдением формальных условностей. Они ее и отпустили, а как иначе? Настаивать: сиди с нами? А с нами ей уже скучно. Они и сами в свое время удирали от родителей к ровесникам. Даже она сама удирала – это при тотальном-то материнском контроле. А когда ты убедила дочь, что свои решения она должна принимать сама и только сама…
И вот куранты пробили полночь. А потом часы стали отсчитывать… часы. В два она уже пила валерьянку, а в три сказала мужу: все, я пойду ее искать. Куда? Не знаю. Но я не могу просто так сидеть и ждать.
Вышла на улицу. Освещенное яркой луной небо было высоким, а воздух таким холодным, что у нее замерзли ресницы и, кажется, даже глаза. Она шла и думала самые мрачные, самые страшные мысли, и ругала себя за свою теорию воспитания. И вот когда она исчерпала в себе все запасы ожидания, когда надежды на встречу с дочерью уже не осталось – на пустынной улице показалась она, ее Ксюша. «Мам, это ты?» Вместо ответа она тоже спросила: «Ты почему так долго?» «Мам, но ведь Новый год… Засиделись… И ведь ничего страшного не произошло»…
Ничего – кроме того, что у нее замерзли не только нос, глаза и ресницы, но, кажется, даже душа. Только сказать этого – по ею самой установленным правилам – было нельзя. Сказала она другое: «Пойдем, там папка заждался»…
***
Мишка, успокоенный ее молчанием, блуждал в дебрях смартфона.
– О, послушай-ка. Старая-старая песня из старого же фильма…
Он увеличил громкость, и в комнате зазвучала спокойная, с чуть заметной грустинкой мелодия, и окрашенный той же грустинкой женский голос пропел:
Слышишь, тревожные дуют ветра,
Нам расставаться настала пора…
Боже, какое хорошее русское слово – расставаться, – обрадовалась она. Это тебе не искусственно сконструированное, бездушное и уродливое «сепарироваться». И мелодия, и негромкий мягкий голос артистки успокаивали, даже, кажется, врачевали душу – от нынешних песен этого не дождешься.
Снегом слегка обжигает висок,
Кружится, кружится старый вальсок…
И вдруг ее резануло: но ведь расставаться – это… это навсегда…
Но песня была милосердна, песня оставляла надежду:
Мы расстаемся, чтоб встретиться вновь,
Ведь остается навеки любовь…
А у них с дочерью – остается? Зачем они сегодня расстались – чтобы встретиться когда-нибудь потом, или…
На этот вопрос могла ответить только Ксюша. Если… если вернется домой.
Tags: ПрозаProject: Moloko Author: Моловцева Н.
Другие истории этого автора здесь, и здесь, и здесь, и здесь, и здесь
Kниги Натальи Моловцевой "Пять синих слив" и "Ночь без режиссера" все проданы Книга Натальи Моловцевой "Меня окликни" здесь