Дом ожил. Нет, когда Аленка навела порядок, дом тоже не казался мертвым, он сиял чистотой и уютом, но все же… Скрипучая половица, плохо закрывающаяся щеколда, хлипкое окно на кухне, стонущее от любого порыва ветра, покосившаяся полка - все эти небольшие детали делали дом не то что мертвым, нет. Спящим. Как спящая красавица он ждал своего часа, выглядывал окошками в даль - не идет ли хозяин, мигал неверной лампочкой, вечно почему-то откручивающейся, как будто сигналил в ночь - где ты? Где ты, хозяин, мне так трудно без твоих умелых рук, видишь, разваливаюсь? И он дождался! Новенькие ставни, выкрашенные в небесно-голубой, такая же крыша, гордо подпирающая уже совершенно весеннее небо и сливающаяся с ним почти идеально подобранным тоном, беленые стены, чуть холодноватые от добавленной в побелку синьки, ровный забор, штакетины которого были ровны и стройны, как новобранцы в строю, янтарные, ошкуренные и красиво заостренные колья частокола на заднем дворе, все говорило о рукастом и трудолюбивом хозяине, да не просто трудолюбивом - любящем. Аленка летала по селу, несмотря на уже заметно выпирающий животик она была легкой, как стрекоза, не замечала ни ледяных колдобин, ни разливающихся к полудню луж, ее новенькие светлые сапожки с опушкой, которые ей привез Прокл так и мелькали, вызывая зависть сельчанок.
- Ты даже на свадьбе такой не была. Прямо девочка. Гляди, не споткнись, загремишь, еще случится чего. Не юная уж. Возраст…
Это новая соседка. Дом рядом давно пустовал, зарос бурьяном и диким кленом, чернел лысыми стеклами со страшными трещинами, пугал воем в пустой трубе. Но пару лет назад, как рассказала Аленке Стеха появился в селе мужик. Угрюмый, черный, как ворон, заросший до ушей черными седоватыми космами, сутулый и дикий. Побыл в управе, вышел оттуда чуть улыбаясь в свои мохнатые усы, держал какой-то листок, прижав его бережно к впалой груди. А наутро его увидели у брошенного дома. Он бешено рубил топором поросль, рубил, наверное с неделю, но зато дом вылез из своей чащи, вздохнул с облегчением, а уж через месяц его было не узнать. Тоже ожил, не хуже Аленкиного, засиял новыми стеклами, а еще через месяц и хозяйка в нем объявилась. Молодая, лет двадцати, может чуть больше, белолицая и рыжая. Правда рыжина ее была не резкая, не откровенная, не та что пылает пламенем на закате, не лисья, нет. Стертая, золотистая, стеснительная какая-то, но все же рыжина. И кожа у Серафимы была такая, как у рыжух - белоснежная, как будто прозрачная, фарфоровая, она светилась изнутри и даже крошечные конопушки ее не портили. Рыжие тяжелые пряди она заплетала в толстую косу, бросала ее на грудь, и казалось, что этот тяжелый жгут переломит тоненькую, стройную талию, согнет почти детскую фигурку пополам. Но стройные, чуть полноватые бедра держали стебелек талии крепко, Серафима всегда держалась гордо и независимо, и вообще не обращала никакого внимания ни на косые взгляды, ни на бабьи пересуды. Сначала думали - дочка, но потом узнали - жена! И сразу прикусили язычки, потому что Роман раз так глянул на тетку Катерину, которая что-то пыталась вякнуть, что та съежилась, вжала голову в плечи и уползла восвояси.
Аленка внимательно посмотрела на соседку, вздохнула
- Ты, Сима, годы мои не считай. Ты в них тоже попадешь, да так быстро, что и не заметишь. Возраст это цифры, главное, как себя чувствуешь. Я, например, чувствую себя юной. И тебе советую. Это лучше, чем по бабьи сплетничать и кого-то обсуждать.
Серафима поджала розовую губку, и от этого ее личико стало еще симпатичнее, милее. И Аленка вдруг заметила, что соседка быстрым, почти мимолетным взглядом ярко-зеленых бесстыжих глаз мазнула по окну кухни, где мелькнула красивая, уже начавшая седеть голова Прокла. А потом снова, и странная, чуть пошловатая улыбка скривила ее полные красивые губы.
- Ну уж, теть Лен. Скажешь. Юной… выглядишь ты хорошо, скрывать что уж, но возраст видно. Дите позднее у тебя, беречься надо. Я вот к чему.
Серафима развернулась на пятках, блеснула новенькими галошками, натянутыми на белоснежные кокетливые валеночки с узором и скрылась за новыми тяжелыми воротами, только мелькнул подол атласной юбки.
Аленка почему-то не любила новую соседку. И, вроде, молоденькая, не злая, а глянет в их сторону - что-то нехорошее в ее взгляде, грязное что-то, недоброе. Наверное, казалось, мало ли что померещится в ее положении.
Затащив сумку с хлебом, конфетами и крупой в кухню, Аленка стянула шубку, чуть посидела, стараясь отдышаться, задумалась. Она с удовольствием вспоминала их с Прошей свадьбу. Особо и свадьбы-то никакой не было, так, расписались, стол накрыли в доме, никого не звали. Но народ пришел, Стеха постаралась. Подарков надарили, слов добрых наговорили, посидели так радостно. У Аленки тогда животика не было заметно, но все знали, скользили взглядами по нарядному платью, искали в складках у талии доказательство, улыбались. А Аленка и не пряталась. Она гордо держала свою золотистую головку, украшенную жемчужными бусинками, взгляды встречала прямо, не отводила глаз. А потом, когда все уже поняли, что тут не позлословишь, успокоились, советы стали давать, помощь предлагать. А потом они с Прошей сидели вдвоем до ночи, ели торт, который он привез из города и глаз не могли оторвать друг от друга. И такая свадьба была в тысячу раз памятнее и милее для Аленки, чем тысячу помпезных, с машинами и пупсами.
- Прош… Ты куда? Только пришел же, обедать будем.
Она с удивлением смотрела на мужа, который собирал в свой рюкзачок рабочий инструмент. Прокл подошел, погладил Аленку по щеке, ласково сказал
- Ты стол накрывай, я быстро. У Серафимы мужик в ночь ушел, а у нее печка дымит. Угорит еще. Помочь надо.
Натянул шапку и ушел, А Аленка растерянно сидела у окна и смотрела, как красное огромное солнце прячется за лесом.