Что-то толкнуло Аленку, слабо, торкнуло в грудь, как будто сердце на мгновение остановилось, даже дышать стало трудно. Она вскочила разом, очумело посмотрела по сторонам, и поняла, что уснула, как была - прямо за столом, уронив голову на скрещенные руки. В окно заглядывала огромная, почему-то розовая луна, острые росчерки тёмных теней от веток метались по комнате, и было бы совсем темно, если бы не лампадка, которую Аленка зажигала по вечерам. Сама не зная почему - зажигала… Не верила, в Храм не ходила, а вот тянуло её к чуть закопченной лампадке, казалось, что когда загорается огонёк, то в доме становится уютно, тепло и чисто. Было тихо и холодно, хотя печка еще дышала теплом, но его было недостаточно, на улице, похоже, ударил под утро мороз. Аленка встала, покачалась от невесть откуда взявшейся слабости, сделала пару шагов и поняла - Прокл дома. Он сидел на лавке у дверей, весь расхристанный, как будто его драли собаки, и то ли дремал, опустив голову, то ли просто смотрел вниз. Аленка включила свет, подошла к мужу. Прокл поднял голову, глянул на нее снизу, как побитая собачонка, и Аленка увидела, что под его левым глазом наливается страшным фиолетовым цветом огромный кровоподтек.
- Проша! Ты что? Ты где был то? Кто тебя?
Прокл встал, сжал Аленкины плечи, да сильно, прямо до боли, прижался губами у ее затылку, поцеловал, будто клюнул
- Лягуш. Я клянусь тебе, девочка! Не было ничего. Никого не слушай.
Холодом окатило Аленку изнутри. Как будто плеснул кто-то ледяной водой, и она проникла куда-то к сердцу, остановив его ровный бег. Сердце замерло, больно сжалось, Аленка вдохнула обжигающий воздух, решив, что это ее последний вдох, но сердце сжалилось, толкнуло ее снова в грудь и тихонько затрепетало, пошло, как вдруг ожившие часы…
- Ты был у Серафимы? Ты дрался?
Прокл устало отошел к дверям, стянул полушубок, повесил его на вешалку, таким знакомым и таким любимым движением провел пальцами по густым волосам
- Ален. Давай попозже. Я все расскажу теб, девочка, только чуть посплю.
…
Утро, действительно было морозным. Откуда-то взялась зима, да рьяная, злобная, с ветром и срывающимся снегом. Она вмиг скрутила робкую весну, загнала ее куда-то за снова побелевшие поля, и хозяйкой прошлась по замерзшим улицам. Аленке вдруг до слез стало неприятно оставаться в доме, она быстренько управилась во дворе, постояла у спящего с открытым ртом Прокла,и, натянув шубку и платок вышла на улицу. И сразу столкнулась с Михаем. Сосед был угрюм и суров, он молча прилаживал оторванную штакетину у забора, а плохо выбритая щека отливала такой же фиолетовой чернью, как подглазье у Прокла. Увидев Аленку, он сплюнул в чистейший снег, положил молоток, двинулся навстречу
- Слышь, соседка. Погоди. Пару слов скажу, не обессудь.
Он подошел вплотную, и Аленка почуяла от него запах зверя. Так, наверное, воняет в волчьем логове - шерстью, страхом и кровью. Но показать свой страх - вот еще, Аленка гордо задрала голову, глянула прямо в лицо
- Чего тебе?
Михай крякнул, достал из кармана пачку папирос, желтоватыми лошадиными зубами прикусил гильзу, чиркнул спичкой
- Ты вот чего, Ален. Я зла-то на тебя не держу, да и на мужика твоего тоже. Это моя дура с подолом дырявым, сколько не дери козу, все козлу зад подставляет. Я ее, гадюку, на цепь посажу, Бог видит, умучала она меня. Но и ты…
Внимательно и медленно оглядев Аленкино лицо, он чуть улыбнулся, отвернулся в сторону, выпустил дым.
- Мужика своего придержи. Он не виноват, вроде, моя курvа его заманила, но пусть не таскается по ночам-то. А то мы загрызем друг друга, как те два кобеля. Да ты не реви.
Аленка и не заметила, что щеки вдруг стали мокрыми, просто защипал мороз вдруг чуть сильнее, до боли. Она быстро отвернулась, потерла лицо варежками, отошла на пару шагов.
- Ты, сосед, мне не диктуй. Ты мне никто и звать тебя никак. А жене своей объясни получше, что в случае чего я ей космы повырываю вместе с башкой ее дурацкой. А еще Прокла позовет, я ее вилами с крыльца спущу. Так и передай.
Михай снова усмехнулся, потер щеку.
- Передам… А ты красивая, соседка. Прямо яблочко наливное.
…
- Ты, Алена, дура большая. Симка эта оторва, хоть и молодая. Говорят, он ее с детства воспитывал, откуда-то из банды какой-то спас девчонкой, а когда выросла - вишь, женился. Она веревки из него вьет, а место-то сладкое безразмерное, кого хошь примет. Чертова кукла, наверное, на селе нет мужика, может только Петька-дурак, на кого бы она глаз не положила. Да и на Петьку, небось тоже. А ты мужика отпустила, да прямо в логово.
Стеха с силой лупила по тесту, оно уже было гладким, как оттутюженное, но она не успокаивалась, мяла. Пахло молоком и ванилью, Аленка перемешивала начинку здоровенной ложкой, и чувствовала страшное. Ей не хотелось идти домой. Впервые… Она бы осталась у Стехи, прямо вот навсегда. Чтобы только не видеть бегающих глаз мужа… Почему-то ей казалось, что она придет, он начнет оправдываться… А она будет краснеть от этого неловкого вранья.
- Ты как думаешь, Стеш? Правда, ничего не было? Или врет?
Стеха бросила тесто, села на лавку верхом, ловко подтянув юбку, и Аленка очередной раз удивилась молодости и ладности ее тела - ноги у нее были точеные, как у юной девочки
- И еще раз дура. Ты что? Ты сейчас семью должна сохранить, у тебя дите будет! Было, не было… Забудь! Просто вот сейчас выкинь это из головы. Сейчас пироги поставлю, возьмешь с собой десяток, дома мужику рюмочку налей, да с пирожками, да с ласками. Нет ничего важнее семьи. А мужики все на сторону смотрят, порода такая. Давай, тесто катай, нюни развесила.
…
Когда Аленка несмело приоткрыла дверь, пыхтя от тяжести сумки (Стеха нагрузила ее пирожками, да здоровенной бутылью с наливкой из белой смородины) Прокл сидел на кровати и смотрел в окно. А когда он повернул голову, Аленка окончательно и бесповоротно поняла - она и вправду дура. И, бросив сумку, она прижалась к мужу так тесно, как будто боялась, что он исчезнет. А Прокл гладил ее по голове, как маленькую, и шептал что-то на ухо.
…
И снова весна прошлась по селу. Разлила синие лужи там, где только что белели сугробы, подожгла закат. Воздух стал синим и звенящим, откуда-то с того берега Карая потянуло чудным ароматом, как будто кто-то плеснул в чуть подтаявшую воду дорогие духи, длинные вечерние тени ажурно ложились на мягкую землю. И стало ясно - зимы больше не будет. И такое же тепло ласкало Аленкину душу. И она знала тоже - в ее жизни больше не будет зимы. Вот только Сима... Глядела из-за занавесок, как мышь из норы, и каждый раз, когда Аленка шла мимо, как будто хлестала ее злобным отчаянным взглядом.
Продолжение