«— Слышь-ка, Пелагея, сестра она твоя. Прохора последняя дочка.
Женщина ахнула.
— Любаша?
— Она, — подтвердил мужик.
Пелагея посмотрела на Федора, тот тоже был обескуражен.
— Твоя жена Люба хроменькая?
Федор кивнул.
— Сейчас. Ждите. Сейчас.
Она быстро, как только могла, зашла в медпункт и через пару минут крикнула:
— Зайди, Федор!
Федор забежал в дом.
— Возьми вот это, — она указывала на небольшой чемоданчик. — Лекарство там. Только вчера из города привезли для мальца одного. Да не успели… видно для Любаши это… поехали!»
Часть 22
Быстро пролетел месяц, и вот уже малыш Силантьюшка улыбается, сосредоточенно глядя на свою маму Любушку, батьку Федора. А они души не чаяли в сыне, не забывая при этом и обо всех других ребятах. По-прежнему у Любавы находилось доброе слово и забота для каждого ребятенка.
Ваня хорошо помогал с малышами: с Гриней и Силантием. Гришенька уже начал ходить, и ребята подолгу гуляли с ним по деревне, брали с собой на берег. Семушка и Петенька при появлении младших в семье с гордостью стали чувствовать себя старшими. Хватались за любую работу, без конца предлагали свою помощь Фросе и Любаше.
Федор и Люба жили почти как настоящие муж и жена. Почти, потому что он по-прежнему спал на печи один. Любаша ночевала у Фроси с двумя малышами. Федор нередко обнимал и целовал Любашу, говорил ей:
— Любушка моя, радость моя! Вовек ня отмыть мене вину перед тобой.
Люба смеялась, отмахивалась:
— Да чавой ты, Федька?! Усе ладно у нас. Гляди, какие хлопцы!
Малыша Силантьюшку Федор любил как если бы был родной отец. И не потому что хотел отплатить Любаше! Нет! Малец запал ему в душу сразу с первых минут своего рождения. Он был спокоен, терпелив, не кричал громко, тем самым был сильно похож на Гриню.
— Мужаки мои! — гордо говорил Федор, обнимая всех пацанов с Силантием на руках.
Он скучал по малышу и, заходя в избу вечером после артели, первым делом обязательно брал на руки и агукал с дитенком по-своему, по-мужицки. Потом доходила очередь и до Грини, тот терпеливо ждал, когда отец отдаст Силантия матери. Потом уж все пацаны лепились к бате и выкрикивали о том, что произошло днем.
— Батя, я севодни штук десять карасей надергал, а Игнаша ишшо больша.
— Батя, мене оса укусила. Ух, гадина, так больна мене была. Бабка Фросинья приложила чавой-та, и прошло.
— Морковку дергали с утра! От такая большая уродилоси!
— Мене гусяка Васяткин цапнул от тута!
— Кабанчик выскочил севодни, битай час ловили!
— Батя, батя, цыплятки севодни вылупилиси!
Любаша стояла чуть поодаль и наслаждалась своим нечаянным счастьем. Бабка Фросинья едва заметно шевелила губами: она читала благодарственную молитву Пречистой Деве.
Как-то утром Любаша не смогла подняться с кровати.
— Чавой ты, Любаня? — окликнула ее Фрося. — Чавой валяисси? Пятухи пропели, делов по шею.
— Ой, тетка Фрося, чижало мне чавой-то. Ня стану севодни.
— Удумала ишшо, а ну-ка давай, робят кормить надоть. Силантьюшка ужо проснулси, пока молчит. Гриня скоро…
— Горить у мене усе унутри… — перебила ее Любаша.
Бабка подошла к племяннице и пощупала ей лоб.
— Ой, лихо! — вскричала она. — Хочь блянкИ пеки у тебе на лобе. Чичас, чичас, травки заварю.
С каждой минутой Любаше становилось все хуже, и ближе к обеду она впала в забытье.
Бабка Фросинья вдвоем со Степой понесла обед в артель, наказав Ване не отходить от матери. Игнаша смотрел за Силантием. Накормила бабка мальца молоком коровьим, разбавив водой.
Младшие возились с Гриней во дворе.
Уходя со двора, Фрося попросила соседку:
— Приглядывай одним глазом-то за моими.
— А Любавка чавой жа?
— Хворая, — покачала головой бабка. — Ох, и худо ей!
— Иди с Богом, Фрося, пригляжу, канешна.
В артели Федор сразу заволновался, не увидев Любаню:
— С робятами чавой-то?
— Нет, с ими усе ладно. Сама хворая лежить.
— Чавой с ей? — забеспокоился Федор.
— Ня знай, огнем горить. Дуська присмотрить за робятами.
К вечеру Любаше стало еще хуже: она горела и бредила, металась на кровати. Было совершенно непонятно, о чем она просила, как Фрося ни прислушивалась.
Федор хмурился, без конца курил и покрикивал на ребят, хотя они сидели притихшие и испуганные. Лишь Гриня все время плакал и просился к Любе. Семка с Петей тоже готовы были последовать примеру младшего братишки. Ваня попробовал увести их в хату Федора, но там Гриша стал кричать еще сильнее, потому вернулись.
Рано утром следующего дня Федор зашел в хату Фросиньи с вопросом:
— Ну как она?
Бабка махнула рукой: плохо, мол, не спрашивай.
— Пойду до фельдшера, привязу сюдой. Ты мене харчей дай для яе, чтобы пошла со мной.
Бабка Фрося кивнула и захлопотала: положила в корзину сала, яиц, бутыль самогона, рыбы, полкаравая, огурцов.
До Высокого Федор добрался быстро. Повезло. Мужик ехал на подводе, подобрал его.
— А ты куды ж? — спросил у Федора.
— Да в Высокое к фельдшерице.
— А-а-а, — протянул мужик. — Хворый, штоль?
— Ня сам, жена моя.
— А иде жа она у тебе? У корзине, штоль? — засмеялся мужик.
— У хате осталась! — досадно сказал Федя.
Мужик непонимающе посмотрел на него.
— Хочу яе сюды привести, — пояснил Федор. — Больно худо Любушке моей.
— Да ты чавой? Ня ездит она никудой. Нога у ей одна, чижало ей. Рази ня знашь?
— Как одна? — удивился Федор.
— Да так!
— А я вот тебе попрошу тада, штоба помог. Да ты пойми, помярла у мене ужо одна жена, а ента робят моих смотрить, да свово народила. Шесть робят у хате таперича. Ваньке дванадцать, а остальные… — Федор махнул рукой.
Мужик покачал головой.
— Ой лихо!
Пока ехали до деревни, Федор потихоньку выложил ему всю свою историю.
— Дочка кузнеца Прохора, говоришь?
Федор кивнул.
— Вона чавой!
Когда приехали к медпункту, Федя увидел бабу на костылях. Она стояла во дворе, прислонившись к стене, и курила.
— Здоровы будьте, дохтур, — поклонился Федя.
— И вам не хворать, — ответила женщина. — Что с вами? Пойдемте.
Она выбросила цыгарку и вопросительно посмотрела на Федю.
Мужик на подводе не уехал, он закурил и исподлобья наблюдал за происходящим.
— У мене усе ладно, а вот у жены моей худо совсема. Горит уся со вчерась, малец у ей, кормить нада. Ежеля погибнуть — так и оба. И мы усе: и я, и робят ишшо пятеро. Да и тетка Фросинья местя с нами! Низя нама без Любаши! Поехали, а? Ня откажи.
— Да пойми ты, как тебя кличут-то?
— Федор.
— Да пойми ты, Федор, — повторила она, — не езжу я никуда. К тебе поеду, и к остальным надо будет: на три деревни я одна. Понимаешь? Ну куда мне ездить? Сам же видишь!
Федор кивнул и снова попросил:
— Поехали! А вон он довезеть тебе. Довезешь жа? — обратился он к вознице. — А у мене вот тута много чавой есть.
Федор принялся выкладывать из корзины продукты прямо на траву. Руки его тряслись.
Но мужик на телеге ответил не Федору, а обратился к фельдшеру:
— Слышь-ка, Пелагея, сестра она твоя. Прохора последняя дочка.
Женщина ахнула.
— Любаша?
— Она, — подтвердил мужик.
Пелагея посмотрела на Федора, тот тоже был обескуражен.
— Твоя жена Люба хроменькая?
Федор кивнул.
— Сейчас. Ждите. Сейчас.
Она быстро, как только могла, зашла в медпункт и через пару минут крикнула:
— Зайди, Федор!
Федор забежал в дом.
— Возьми вот это, — она указывала на небольшой чемоданчик. — Лекарство там. Только вчера из города привезли для мальца одного. Да не успели… видно для Любаши это… поехали!
Сначала ехали молча, лишь курили бесконечно все трое. Но вскоре Федор отважился и задал вопрос:
— Иде жа ты ногу-то потеряла?
— Под Сталинградом! — сурово ответила Пелагея.
— Воевала?
— Санитаркой. Раненых с полей таскала. Потом вот это, — она кивнула на ногу. — Медсестрой при хирурге. Не хотели оставлять, комиссовали, но я настояла.
— Ня оповестила никаво ты, што у деревню со мной уехала.
— Некого, — отрезала Пелагея. — Муж и сын в первые дни войны погибли. Дочка с матерью мужниной, Демьян — сосед наш, скажет им.
Возница кивнул. Скажу, мол, а то как жа.
— Демьян, приедешь за мной через три дня!
Мужик снова кивнул.
— Ты што жа, трое ден Любашу лечить будешь?
— Научу уколы делать. Кто посмышленее, тот и станет колоть. Все расскажу и уеду. Три дня — и так много.
Поздним вечером Федор и Пелагея вошли в избу бабки Ефросиньи.
— Здравы будьте, тетя, — поздоровалась фельдшер.
— Детей увести надо будет, — обратилась она к Федору.
— Ванятка, а ну! Слыхал аль нет?
Притихшие, испуганные дети гуськом вышли из избы. Они с интересом смотрели на женщину без ноги и с костылями.
Татьяна Алимова
здесь вы можете прочитать про говор, который присутствует в повести ⬇️⬇️⬇️
все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️