«В восемнадцать лет Пелагея вышла замуж и ушла из родительского дома с удовольствием: ничего там хорошего не было. Но главное — не было семьи! Отец — целыми днями в кузне, мачеха — все молчком. А потому Пелагея рада была выпорхнуть из отцовского гнезда. Муж ей хороший нашелся: в соседнее Высокое ее забрал. К отцу Пелагея пришла лишь однажды: пригласить на крестины своего первенца. Прохор мрачно взглянул на старшую дочь и коротко бросил:
— Некада мене по гостям».
Часть 23
Фрося начала без конца креститься и взглядом спрашивать у Федора, кто, мол, такая.
Федор отмахнулся: потом, мол, все расскажу.
— Мне нужно помыть руки, — обратилась Пелагея к тетке Фросе.
— Чичас, чичас, — забеспокоилась и засуетилась Фрося.
Пелагея осмотрела Любу, прослушала легкие, бедная Любушка была без сознания, тяжело дышала, и даже уже не бредила. Фельдшер горестно покачала головой. Ей было дико осознавать: вот она, ее кровиночка, Любушка! Как хочется обнять, все рассказать про свою жизнь и послушать про ее. А не получается! Люба — в забытьи.
Федор реагировал на каждое движение фельдшера, еле сдерживая себя, чтобы не закричать.
— Ну што тама? Ну как она? Ня томи.
Пелагея вытащила из своего чемоданчика шприц и пузырьки. Федор понял, что будет делать укол.
Когда все было приготовлено, Пелагея позвала Федора и Фросю:
— Подойдите оба, глядите внимательно. Поживу у вас три дня. За это время должен кто-то из вас научиться ее колоть. Я не могу долго оставаться.
Пелагея сделала укол Любаше и спросила:
— Ну? Кто будет делать?
— Да хочь я! — хором ответили Фрося и Федор и впервые улыбнулись за последние два дня.
— Молодцы! — похвалила Пелагея. — Значит, по очереди будете. Это очень хорошо. Ты ж, поди, работаешь? — обратилась она к Феде
— У артели, — подтвердил Федор.
— Да чавой это я? — засуетилась Фрося. — Чичас, чичас, вечерять нада. Чичас. Дорога-то дальняя какая была.
Через пару часов фельдшер уснула на кровати, Фрося постелила ей на своей.
— Сама куда жа? — тихонько спросил Федор.
— На улице лягу, чичас сена приволоку.
— Иди к робяткам, сам тута на сене лягу. Ежеля што, то тебе кликать стану.
Федор принес сена, соорудил себе лежанку.
Фрося сидела на скамейке с Силантием на руках.
— Слухай, тетка Фрося, это жа сестра Любушкина. Старшая дочка кузнеца Прохора.
— Свят, свят! — перекрестилась Фрося трижды, Федя вслед за ней. — Да как жа енто? Да что жа енто? Нога иде у яе?
— На фронте оставила, санитаркой была, потома медсястрой дохтуру помогала. Никаво у ей неть, говорить, токма мать мужнина с дочкой. Свекровья, значат. Демьян мене шепнул, што девочку с фронта привяла с собой. Никто ня знат, откудава она у ей. То ли яе, то ли чужая.
— От людье! Ну усе равно жа чья! Яе аль нет. Дети — они усе наши.
Федор кивнул и предложил:
— Иди, отдыхай, тетка Фрося. Я ужо тута сам буду. Ежеля чавой надоть будят ей.
— Мене кликай! Я сразу приду.
Ночь прошла спокойно, Любушка лишь постанывала тихонько, Пелагея вставала несколько раз, подходила к ней, удовлетворенно отмечая, что температура спала немного. Фельдшер никого не беспокоила, сон не шел. Знала она, что есть у нее младшая сестренка, даже помнила свою мать беременной, а еще хорошо помнила, как хоронили. Пелагея отказывалась верить, что матери вдруг не стало. И где же ребенок, ведь все бабы ходят с животами, а потом у них младенчики появляются. Она даже спросила у бати, куда, мол, ребеночек делся, вместе с мамкой помер? Почему не схоронили?
Отец тогда грозно посмотрел на дочку и ничего не ответил. Отца, сурового кузнеца Прохора, дети боялись! Держал он всех в своем огромном, всегда грязном, мозолистом кулаке. Спуску не давал ни жене, ни пацанам, ни девчонкам. После смерти матери на второй же день в доме появилась молодая женщина Аксинья, тихая, покладистая, молчаливая.
К ребятам она была равнодушна, но работу по хозяйству выполняла хорошо: в хате было чисто, ребята и кузнец были ухожены и накормлены. Двигалась по избе Аксинья осторожно, как будто чего-то опасаясь. Детей с кузнецом у них не случилось. Аксинья была несколько раз беременной, но ни одного ребятенка так и не выносила.
Пелагея сначала настороженно, а потом с интересом разглядывала Аксинью. Взгляд той никогда ничего не выражал: ни любви, ни ненависти. Русая коса всегда была тщательно заплетена, хоть днем, хоть ночью. Серый сарафан был чистый, без единой дырочки, муслиновая шаленка старенькая, но тоже чистенькая и кое-где аккуратно зашитая. Аксинью можно было даже назвать красивой, но это если хорошо приглядеться, а приглядываться к себе она никому не давала, все время прятала лицо. Почему она такой была, и вообще, откуда ее так сразу привел кузнец, никто не знал.
Пелагея гораздо позже узнала, что отец привел ее из Высокого. Была она сиротой, жила сначала с мачехой и отцом, а потом отец тоже умер, и мачеха вышвырнула ее из собственного дома за ненадобностью. Сама не была ленива, служанки были лишними. Не каждая барыня нуждается в Золушке. А Прохор подобрал, кто-то из мужиков посоветовал ему привести эту девку домой, которая жила тем, что ходила по дворам и предлагала себя как рабочую силу. Работала быстро и ладно. Люди жалели сиротинку, оставляли ночевать и кормили. Мачеху виноватили, да ей было все равно. Аксинья затаила обиду на весь мир, с которой так и не смогла справиться. Казалось бы, что стоило открыть свое сердце и приголубить семь сиротинок, таких же как сама? Но она нуждалась в ласке и жалости так же, как сиротки, хотела только брать, а никто не давал. Отдавать Аксинью не научили, да и нечего было. Любовь в этой женщине так и не родилась.
В восемнадцать лет Пелагея вышла замуж и ушла из родительского дома с удовольствием: ничего там хорошего не было. Но главное — не было семьи! Отец — целыми днями в кузне, мачеха — все молчком. А потому Пелагея рада была выпорхнуть из отцовского гнезда поскорее. Муж ей хороший нашелся: в соседнее Высокое забрал. К отцу Пелагея пришла лишь однажды: пригласить на крестины своего первенца. Прохор мрачно взглянул на старшую дочь и коротко бросил:
— Некада мене по гостям.
Пелагея посидела еще немного, на нее никто не обращал внимания: Аксинья тогда уже болела, лежала тихо на кровати.
Пелагея спросила у нее:
— Можат, надо чавой?
Но хворая мачеха не ответила.
Пелагея посмотрела по сторонам: вроде убрано, заглянула в печь — стоит чугунок с кашей. Перекрестилась на образа, развернулась и ушла.
Теперь, лежа в кровати, в доме, где жила ее младшая кровная сестра, она думала: как же Любавушка прожила жизнь? Так же как она? Или в любви? Сейчас ее вон как любят, боятся за нее. И правильно делают. Крупозное воспаление легких. Но Пелагея знала точно, вылечит она свою кровиночку. Для себя вылечит, чтобы была у нее родная душа на этом свете.
Мужнина мать, Валентина, хорошо к ней относилась и даже любила, но теплоты в отношениях не было. А сердце Пелагеи хоть и зачерствело от войны, горя, потерь, но неистово просило любви и нежности от близкого человека.
Девчушка Настенька, с которой она вернулась домой после войны, была круглой сиротой.
Она жила в госпитале, где последние дни до победы работала Пелагея. Девочка помогала санитаркам, медсестрам, читала раненым, писала письма домой.
Особых отношений у Пелагеи с Настенькой не сложилось. Но когда она уходила из госпиталя навсегда, Настя вдруг спросила:
— Домой?
Пелагея кивнула.
Настюша посмотрела на Пелагею долгим взглядом грустных глаз василькового цвета и прошептала взволнованно:
— А мне некуда. Неужели всю жизнь в госпитале жить?
Пелагея вспомнила себя, увидела вроде как со стороны. Вот она одна выпалывает огород, вот варит кашу, тащит воду с реки, стирает в лютую стужу. И все также! Вроде много их было, аж семь человек, а каждый один. Нет семьи. Померла мамка, и семьи не стало.
— Со мной пойдешь? — без тени нежности спросила она у девочки по-деловому.
Та вскинула на нее свои глазенки, в которых в один миг появились слезы.
— А можно? — замирая спросила она.
— Раз зову, значит, можно, — сурово ответила Пелагея, — собирайся.
— У меня ничего нет, — прошептала девочка.
Пелагея погладила ее по волосикам и попросила:
— Возьми мой узелок, и пойдем.
А сама повесила вещмешок за плечи, и пошли.
Татьяна Алимова
все части здесь ⬇️⬇️⬇️
прикреплю для вас ссылку ⬇️⬇️⬇️