«Федор сидел ни живой ни мертвый. Он понимал, что до Силантия все равно дойдут слухи о том, что Любушка родила от Савелия.
— Дядька Силантий… я от чавой казать-та хотел… Любаша ишть от яво и родила Силантьюшку.
Старик подавился дымом, закашлялся.
— Чавой-то болташь? Када енто было? И када сродила…
— Нядавно. Приходил он к нама у деревню, у артели работал, Любавушка с им жила».
Часть 21
— Ня родная она мене! — медленно проговорил Силантий.
Федор вскинул глаза на мужика.
— Усе тебе расскажу чичас. Ты Прохора-кузнеца знашь? Из Волошино.
Федор кивнул. Знаю, мол.
— Яво она дочка. Повитуха Любушке ножку повредила, потому она у нас так скакат, а жану яво, Прасковью, на тот свет спровадила. Помярла, так и ня узнав, какую лябедушку она сродила. А вышло так, што нама шастье пришло. Любавушка нашей дочкой стала. У Нюры моей намедни малец народилси, да только помяр он, вот повятуха нама лябедушку и принясла. У Нюры — си ськи во! — Силантий показал, какая грудь была у его жены.
Федор удивленно посмотрел на Ефимию, хлопочущую у печи.
— Так енто мене вторая жена, — пояснил Силантий. — Чичас, чичас усе расскажу. Ты давай наливай ишшо.
— Силантий, ты ба… — подала голос Ефимия, но Силантий окриком:
— Цыц! — осадил бабу.
— Ну как знашь, — пробурчала она, — завтре на огороде работы по шею.
— Будять радость твоей шее, дай с человеком побалакать. У кои-то веки мужик к нам забрел, — Силантий пристально посмотрел на Федора. — А ты как сам-то, ня употребляшь сверх меры-то?
— Нет, — поспешно ответил Федор.
— Енто ладно, енто хорошо. Ну таки от и слухай. Стала Любушка отрадой нашей. Про ножку яе та позжа мы понямши. Да токма усе равно мы ба узяли яе. Енто дар был от самой пресвятой Богородицы. Силантий встал и перекрестился на образа. Федор тоже поднялся и перекрестился, и Ефимия последовала их примеру.
— Росла она дитенком смяшливым да веселым. Усе яе любили, токма долга она ня ходила. Дык та жа повятуха и подсобила нама. Она научила Любашу ходить-то. Ага. Кажный ден приходила до нас со своей деревни, да ты знашь, из Труханова, ой далече, — покачал мужик головой.
Федор разлил еще самогона, выпили.
— Дык я ей казывал, оставайся, мол, у моей хате, токма она нет и усе.
Силантий замолчал, устремив взгляд куда-то вдаль, потом крякнул, огладил бороду и продолжил:
— Я Любушку, лябедушку, шибка люблю, и она мене. Никто ня знат, токма вона Фимка. Да ты таперича будяшь знать. Приходил Прохор-то до мене, када лебедушке годков осьмнадцать было. Просил яе яму отдать. Выгнул я яво. Чавой жа девка морковка рази — туды сюды шпынять. А оно дело звестное, пошто она яму нужная сделаласи. Прохор-та женился на бабе вдовой сразу апосля. Да тожа помярла она через осьмнадцать лет. Прохор старый ужо стал, сам понимашь, а усе робяты-то яво кто куды, ня соберешь. Можат кто и звал до себе, да только Прохор — кузнец жа. До сих пор он у кузне робит. Выгнул я яво, — повторил старик. — Ребятенка сваво мы потома сродили с Нюрой моей, да токма иде он чичас? Опосля, как помярла Нюра, он у город подалси. И ня разу яво так и ня видали мы больша. А Любушка моя со мною вот усю жисть. Так послухай!
Старик встрепенулся, развернулся к хлопочущей у печи жены:
— Она жа была у мене! Када, скольки ден, Фимка? — обратился он к жене.
— Ня знай, — задумалась жена. — На маевку поди жа.
— Да ты чавой, Фимка, ня увидала, штоль, Любавка жа чижолая ужо сильна была?
— Чавой-та ня увидала? — поставила руки в боки баба. — Усе поняла. Да токма ня мое енто дело.
— От бабы, выругался Силантий, — дочка ня казала отцу, а жена мужу. Фимка, глупая баба ты, скольки раз тебе казывал. От и опять.
Ефимия фыркнула и поставила на стол только что сварившейся картошки
— Так вота. Я-та поштишта сразу, как Нюрочка помярла, на Фимке женился да к ей ушел. Сродили мы с ей ишшо двух робят, да у ее две девки были. От так и живем. А Любушка ох и долга у девках-та ходила. А потома тута пришлый был, Савелий.
Федор вздрогнул. Силантий поднялся:
— Пошли на двор, цыгарки-то есть у тебе?
— Есть, — кивнул Федор.
— Силантий! — прикрикнула было Ефимия.
— Цыц! — грозно рыкнул на нее Силантий.
— Низя мене, — пояснил он Федору. — Вот она и беснуетси. Давеча фельдшер казал ня пить, ня курить, таки я и ня куру. Иногда могу самогонки лязнуть вот как таперича.
— Таки, можат, ня надо… и чичас.
— Давай сюды, — Силантий вынул из Федькиной коробки цыгарку.
Дружно закурили.
— Обшем, жил он у ей месяц, аль два. Ня знай, ня помню. Я ужо молил Бога, штоба дитенка от яво, но ня вышло. Эх…
Федор сидел ни живой ни мертвый. Он понимал, что до Силантия все равно дойдут слухи о том, что Любушка родила от Савелия.
— Дядька Силантий… я от чавой казать-та хотел… Любаша ишть от яво и родила Силантьюшку.
Старик подавился дымом, закашлялся.
— Чавой-то болташь? Када енто было? И када сродила…
— Нядавно. Приходил он к нама у деревню, у артели работал, Любавушка с им жила.
— Да как жа енто? — крякнул старик. — А ты иде жа был?
— А у мене тада друга баба была. Эх, дядька Силантий! Дурак я, ой дурак был.
— А чичас?
— Чавой чичас?
— Ну чичас, умнай?
— Ня знай. Можат, и до ентих пор дурак.
— Да ты чавой таперича казал? Што муж ты ей!
— Ну да, — с готовностью подтвердил Федор.
— Ничаво ня понимай. Енто как жа?
— А так, дядька Силантий. Любушка за моими пятерыми робятами смотреть как за своими два года ужо.
— Ох ты жа! Любушка моя, лябедушка ненаглядная. Да, енто она такая у мене. Енто она. Падем у хату, выпьем за яе здоровье.
— И за тетку Фросинью давай. Месте они за робятами моими смотрять. За Гриней Любаша с рождения. Ох и люблют яе мои робята, шибче чем мене.
— За Фросю — мило дело. Чичас, чичас, Фрося-то, она знашь, какая у нас. Ого!
Ефимия резво положила на стол еще закуски, она успела напечь блинов, подрезать сала, нарвать свежих огурчиков на огороде.
— Давайте, давайте, закусуйте. Картошечки вот, сала, хлебца…
Силантий толкнул Федора:
— Вишь, молчит ужо, знат, што спорить со мной — енто бесполезное дело. Так вот про Фросю. Она жа с Николашей, мужем ейным, с шешнадцати лет месте были. Ох, любовь была! Да ихней с Нюркой батя, оне жа родныя сестры с моей Нюрочкой быля, ня в какую ня хотел, штоба месте они, а знашь почему? А потому шта мать Николашкина, Настена, шибка люба была Фросиному бате. Да ня сложилося. Ня хотел батька отдать Настенку за Фроськиного батьку. Вот так. Ня пошли они супротив родителев. А Фрося с Николашей пошли. У осьмнадцать лет ужо Фрося первенца ихнева народила, а потома сразу и ишшо. А потому Фросин батька сказал Николаше: «Молодец, мол, уважаю я тебе, настоял на своем. А я вона ня смог».
А Николаша тада казал: «И ладна, и благодарствую я вама». Да ты чавой, ня понял батя Фросин.
— Дык ежеля ба вы местя быля, то чичас Фросинья мене сястрою была.
Никак ня могло до Фросинова батьки дойти. Так потома жена яво пояснила яму:
— Ну ежеля ба ты съ…… си с Настькой-то, таки и быля ба они родныя! Ох и язва была! Скольки крови усем выпила. И мене дажа успела.
Так сидели мужики и разговоры разговаривали почти до утра. Много Федор узнал о семье Любушки да о себе рассказал Силантию все честно: и про Лизку, и про Стешу не забыл.
— Эх и много, паря, ты горя хлебнул. Понимаю я тебе. Был у нас один на фронте мужик: от такжа как ты маялси. Баба у яво была: никак ня хотел яво хрен на яе. А на других — таки с дорогой душою. Быват, всяко быват. Ты чичас пока яе не трожь. Низя им опосля родов. Да ты и сам знашь: пять робят у тебе. Начни аккуратненько: обними, поцелуй, прижми. Раз Савелию люба была наша Любушка, можат, и тебе слюбитси?
Уходил домой Федор, отоспавшись в избе Силантия пару часов. После таких-то возлияний отдохнуть требовалось, прежде чем в дальний путь пускаться. У Силантия не было сил с ним податься, но обещал в ближайшее время навестить внука. Прощались тепло, как батя с сыном.
Ефимия тоже обнялась с Федором и перекретсла на дорожку:
— Береги Любушку! Она така светла у нас! Нема таких больша.
Федор кивнул, развернулся по-солдатски и отправился в путь.
Татьяна Алимова
Кого по-прежнему мучает вопрос, в каких местах такой говор, рекомендую почитать мои пояснения на этот счет.
все части повести здесь⬇️⬇️⬇️