Часть 25
Следующую ночь Пелагея спала крепко и проснулась лишь рано утром, услышав, как Любаша пытается встать.
Пелагея окликнула ее:
— А ну лежи! Нельзя тебе вставать.
Любаша послушалась, снова прилегла, но еле слышно промолвила:
— Мене бы хочь на двор.
— А, тогда обожди, щас тетку Фросю позову.
— А иде она? А ты кто жа будяшь? А иде робята мои?
— Ты вот давай выздоравливай совсем, и будем знакомиться. А тетка Фрося с ребятами в Федькиной хате.
Люба кивнула. Поняла, мол.
— Ты ба пошибче-то звала тетю, а не ровен час, ишть и ня удяржу, — Любаша слабо улыбнулась.
— Шутишь — уже хорошо.
— Ты вроде как-то ня по-нашему балакаешь…
— По-вашему! По-вашему.
Пелагея взяла костыли и пошла в сени. Любаша беспокойно смотрела на культю, выглядывающую из-под юбки.
— А иде жа ногу-то потерявши?
— Сказано тебе — потом, или не поняла ты меня? — строго посмотрев на сестру, спросила Пелагея.
А сама еле сдерживалась! Хотела прямо тут же кинуться к ней и обнимать, целовать, причитать: «Милая моя, хорошая сестричка моя, кровиночка».
Пелагея почему-то точно знала, что она больше никогда не расстанется с Любой, и будут они с ней еще очень-очень долго заботиться друг о друге.
Выйдя во двор, фельдшер кликнула Федора, тот сразу же вскочил, сел на сене и несколько секунд не мог понять, кто он и где он. А когда пришел в себя окончательно, то подскочил и кинулся к Пелагее:
— Чавой там? Ня ладно?
— Все ладно, Федя, иди зови Фросю. Наша на двор просится.
Федор трижды перекрестился.
— Двое ден сама ня ходила. Слава Богу! Можа я яе отвяду? А?
— Ну это уж вы сами решайте. Хотя, — Пелагея помедлила. — Да, иди-ка лучше ты с ней. Не будем Фросю беспокоить. Слаба Любаша очень, бабка не справится.
Федор метнулся в избу.
— Лябедушка моя, голубушка, жизнь моя. Ну как ты? Давай-давай вставай по-тихому. Повяду тебе на двор. А то, можат, понясу давай? А?
— Федя, ты мене отвяди. Сама ногами хочу. Скольки жа я лежала? А иде жа Силантьюшка? — спохватилась она. Мало ли что сказала чужая баба, неизвестно как появившаяся в хате.
— Гриня иде?
— С Фросей усе наши робята. Ня боиси, усе ладно с имя.
— А как жа Силантьюшка исть?
— Дык тетка Фрося кормить.
— Давай на двор, и к робятам потома. Што-та сердце неспокойное.
— Э, нет, милмоя! — тут уж Пелагея подключилась, она вошла следом в избу. — Нельзя пока тебе до детей. Обождать маненько придется.
Любаша тихонько и незаметно спросила у Феди:
— Хтой-то? Што за баба у нас у хате?
Федя помялся, не зная, что ответить.
— Фельдшер из Высокава, привез яе. Шибко плоха ты была, Любаша. Ох, и испужалси я!
Потихоньку они вышли во двор. Пелагея зорко наблюдала за ними издалека.
Люба с удовольствием вдыхала деревенские ароматы. Чем пахнет деревня летним утром? Свежестью, скошенной травой, дымом, хлебом, молоком и еще много чем!
Люба трогала листву, занозистый забор, колючий кустарник. Ей доставляло неимоверное наслаждение идти самой, чувствовать босыми ногами мягкость и колкость травы, прохладу земли.
— Федь, я ишть нядолго ляжала-то, а будта усю жисть. Федь, я будта народиласи вчерась. Федь?
— Чавой? — отозвался мужик.
— А я ишть помню, чавой ты мене обещалси! — она остановилась и заглянула прямо в глаза Федору.
— И я помню! — твердо сказал Федя.
Любаша обняла его и жарко поцеловала.
Внутри Феди все перевернулось, потом встало снова на место, и снова перевернулось. Что это? Никто и никогда не целовал его так, что все нутро оборвалось и покатилось, потом вернулось, но не встало на свое место, а стало трепыхаться, словно вспоминая, где же оно живет.
Поцелуй Любаши был таким страстным и таким сладким, что Федору захотелось тут же взять ее на руки, унести на край света и сделать ее своею раз и навсегда.
— Любушка, ишть хворая ты ишшо, — шепотом проговорил Федор, дрожа нутром. — Давай, миленька, поправляйси быстренька! Ох, как буду я тебе любить!
———
———
В тот же день Люба уже чувствовала себя гораздо лучше. Жара больше не было, но сильная слабость погружала Любашу в почти постоянный сон. В те редкие промежутки времени, когда она не спала, Пелагея намеренно выходила из избы, чтобы не смущать Любашу. Фельдшер знала по опыту, что сильные эмоции могут повредить ее сестре, а она была уверена, что доброе сердечко Любаши очень эмоционально откликнется на встречу с ней.
А тем не менее время уезжать в свою деревню приближалось с неимоверной скоростью. Уже утром должен был приехать Демьян.
Пелагея за два дня приняла всех деревенских больных, на третий день пришли лишь единицы, и кое-кто пришел повторно. Появилась второй раз и бабка Севостьяниха, она приперла изрядный шмат сала, корзинку яиц, несколько подсолнухов, вяленой рыбы, все это было прикрыто красивейшим рушником, вышитым затейливым узором.
— От тута, дохтур, тебе усе енто, — смущаясь сказала она.
Пот в три ручья лился по лицу бабки. Было видно, что ей нелегко дался этот приход.
— Ты, енто, ня серчай на мене. Ну што поделать, вот такая я уродиласи. Поорать — што медом напоить.
— Ты зачем столько всего мне принесла? К чему? А ну-ка забирай! — сурово проговорила Пелагея. — А твоя привычка скандалить неслучайна. Тебе в город надо! Я не специалист, а там подскажут тебе!
Севостьяниха часто-часто заморгала и заплакала. Она хватала воздух ртом, приложила руку к сердцу.
— Чавой со мной?
Пелагея крикнула:
— Тетка Фрося, выйди. Не справиться мне одной.
Фрося выскочила незамедлительно, и вместе они быстро усадили дородную бабку на лавку.
— На людях ты кричишь и строжишься, а дома вот так плачешь по вечерам?
Севостьяниха кивнула.
— В город езжай, там помогут.
— А чавой енто со мной, жить-та буду?
Пелагея улыбнулась.
— От этого сами не помирают. Но вот окружающих можешь в гроб легко вогнать.
Севостьяниха посветлела лицом, вытерла слезы.
— Ну и пущай дохнуть. Мене-та чаво? Возьмешь харчи-то? — обратилась она к Пелагее.
— Возьметь, — рыкнула Фрося, не дав Пелагее и рта раскрыть. — Иди до хаты, Галя, иди. Делов по шею у нас. Без тебе тошно.
Севостьяниха хмыкнула и ушла со двора.
— Ишть! Пущай усе передохнуть. От же змеюка! — недовольно проговорила Фрося.
Пелагея улыбнулась, и бабка снова увидела, какое же у нее доброе и светлое лицо.
— Как похожи вы с Любаней! — не удержалась и заметила Фрося.
— Правда? — переспросила радостно Пелагея. Ей почему-то очень хотелось, что все знали, весь мир, что Любаша — ее сестра.
— Истинная! — подтвердила Фрося, ей так захотелось обнять фельдшера, но она не решилась. Больно строгая была Пелагея.
— Завтра Демьян приедет, — тоскливо заметила Пелагея. — А я так и не поговорила с Любашей.
— Уже? — ахнула Фрося.
Пелагея кивнула.
— Надо мне Любаше сегодня признаться. Больше времени нет. Не могу так просто уехать.
— Надоть, — вздохнула Фрося. — А хочешь, я кажу ей?
— Нет! — покачала головой Пелагея, — я сама должна.
Весь день Пелагея много курила и думала, как же сказать Любавушке правду. Как она воспримет, не станет ли ей хуже? Ведь завтра ранним утром Пелагея уедет. Ждут больные, да и что греха таить — по своим соскучилась. Как там Настенька с Валентиной без нее? Свекровь она никогда не называла мамой, хотя иногда очень хотелось. Но рано лишившись матери, Пелагея быстро отвыкла от этого слова. А Аксинью она никогда не воспринимала как родную, не было у нее душевности, ласки и любви к детям. Она не то что не сплотила всех ребят между собой, она их всех разделила. Нынче Пелагея не общалась ни с кем из своих родных: ни с отцом, ни с братом и двумя оставшимися в живых после войны сестрами.
После того как все поужинали, дети убежали в хату, а Фрося, уложив мальцов, возилась со стряпней, Пелагея присела рядом с Любой.
— Ну как ты? — спросила она.
Люба улыбнулась, взяла за руку Пелагею.
— Спасибо тебе, дохтур! Жила у нас, смотрела за мной! Поди, твои заждалисси тебе?
— Ты — самая главная моя, — через силу проговорила Пелагея, и скупые слезинки выкатились из глаз женщины.
Любаша, ничего не понимая, часто-часто заморгала.
Теплая волна прошла по всему телу, какое-то странное чувство подсказывало ей, что она знает эту женщину. Кто же она?
— Ты кто мене? — замирая спросила она шепотом.
— Сестра я твоя, Любушка, самая старшая. Прохора и Прасковьи я дочка, первенец ихний.
Люба приподнялась на локте.
— Подсоби, — глухо попросила она.
— Мне самой подсоблять надо, — улыбнулась Пелагея. — Тетка Фрося, — позвала она бабку.
Та с готовностью подскочила, все поняв, она приподняла Любу и помогла ей встать. Люба осторожно как что-то самое ценное и дорогое обняла Пелагею и прошептала ей на ухо:
— Сестрица моя, милушка моя, родимка!
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️
