Что ей делать, как выдержать всё это, как бороться? С чем бороться, когда кругом пустота? Бессмысленное пустое время, которое перестали занимать даже книги.
Уже прошла зима, шли первые дни долгожданной весны.
Умом Айнана всё понимала – надо браться за какие-нибудь дела и тогда появится смысл. А ещё есть Лиза, которую она основательно опекала, учила быть самостоятельной. Лиза вообще не могла привязываться, она была одиночкой, девочкой– аутисткой, но, вопреки всему, к Айнане она уже привязалась.
Но все же Айнана грустила. Смотрела из окна интерната на болезненно сгорбленные хмурые домишки, ободранные стенки ларьков и киосков, на серые сиротливые столбы по дороге, и грязно-белые пустыри вдали.
Дорога была грязной, по ней туда-сюда мельтешили автомобили, а Айнана вспоминала свою зимнюю поездку, нарядную праздничную суетливую Москву.
Какой-то водитель, который частенько мотался по это самой дороге заметил девочку во фланелевое халате часто стоящую тут, у окна интерната. "Маму ждёт грустная девочка" – мелькала каждый раз у него догадка, а потом опять – "маму ждёт". От этого взгляда на ребенка становилась ещё тоскливей на душе. Что ж за время такое!
Была у Айнаны единственная радость – переписка с Олей. Оля писала длинные подробные письма, выкладывая всё, что случилось с ней. Айнана чувствовала, что сестра скучает, ждёт совета, но ее ответные письма поначалу были очень коротки – Айнана плохо писала. Она выводила букву за буквой медленно, сто раз перечитывала слово, переживала, что написала его неправильно, просила Ирину Михайловну прочесть - проверить. Та находила ошибки, и Айнана переписывала письмо заново.
В конце концов Айнана нашла выход – она стала писать каждый день. Тогда ко времени ответа письмо было полнее. Ей подарили орфографический словарь и теперь она проверяла текст сама.
Там почти не было запятых и точек, но Оля не жаловалась, рада была ее письмам всегда.
" ... Айнана, дорогая моя! Папа говорит, что вопрос с тобой ещё решается, говорит, что дело это нескорое, что им с мамой надо пройти какой-то курс. Я их тороплю, а папа уже злится! Вчера накричал на меня, сказал, что уже надоела. Я обиделась на него. Вообще он какой-то злой стал и грустный. Так хочу, чтоб дела эти шли быстрее, и ты приехала к нам уже навсегда... Все четверки я исправила на пятерки. Обещала им. Держу слово."
"Оля ты пожалуйста не обижайся на папу мне Ирина Михайловна тоже говорит что опекунство это нелегко ведь могут ещё и не разрешить но ты всё равно моя сестра навсегда а мама у тебя самая лучшая"
Она успокаивала сестру, хотя всем своим нутром чувствовала – ее не заберут.
Папа... С блеском его очков, с мягкой улыбкой, с конфетами в карманах. Какой же он замечательный! Мама Юнна его не могла не полюбить. Его просто невозможно не любить.
Но Айнана думала об отце немного. О светлом и легком, о том, что понятно – зачем думать. Оно есть, как данность. Больше она размышляла о Наталье Федоровне, его жене ...
Наталья любит мужа очень. А значит... А значит недовольна, что была у отца когда-то мама Юнна. Кто бы был доволен?
А она, Айнана – след той любви, вина той любви, остаток той любви, вклинившийся в их род. Ее мучало чувство вины перед этой женщиной. В голове появлялись какие-то образы, что она бросится ей в ноги, будет целовать ее ступни, лишь бы она простила, не винила.
Наталья – мать. Та, на ком держится род. Она должна быть почитаема, должна простить, а может и наказать. И будет права.
Но, приехав в гости, никакого почитания матери в семействе она не увидела. Наталья общалась с детьми на равных. Некоторые фразы детей в адрес матери Айнану даже коробили. И тогда она поняла, что ее коленопреклонение, ее прошение о прощении за то, что она есть, тут лишнее, неправильно будет истолковано. Никак не вязалась эта картина с бытом и общением семьи.
И Айнана так и не нашлась, как начать разговор с Натальей, как повиниться, как объяснить той, что, если она ее простит, то жизнь свою готова она отдать, служить до конца дней этой женщине, служить и сожалеть.
Она часто смотрела на Наталью пристально, пытаясь заставить себя начать разговор, найти нить, которая поможет. Но так и не решилась, так и уехала, не поговорив. Она интуитивно прекрасно чувствовала – Наталья не простила, не хочет ее забирать.
Чувствовала она всегда хорошо. Может это потому что Духи земли помогали чувствовать внучке шамана?
Она успокаивала в письмах Олю, мечтала, как любой ребенок, что случится чудо и ее заберёт отец. И вот тогда она все расскажет Наталье, тогда та ее обязательно простит. А Айнана за это ее будет любить, как мать. Больше, чем мать.
В феврале в интернат для Айнаны пришла посылка с хорошей одеждой. Ирина Михайловна без умолку хвалила, прикладывала одежду к спине воспитанницы, охала, говорила о дороговизне даров. Айнана была спокойна, ей тоже нравились вещи. Но придя в палату с ворохом обновок, она упала на кровать и тихо заплакала.
Лиза играла рядом, она не умела жалеть, а девочки бросились ее успокаивать и разглядывать наряды.
– Подари мне эту кофточку, Айнана! Подари мне, пожалуйста! – тараторила Кира.
– Бери, – кивнула Айнана.
Сейчас ей было всё равно. Посылка – знак, что от нее отказались. Она это чувствовала. Потом она ещё долго не поднималась с постели, сказалась больной, не могла читать, не хотела есть.
Она лежала и смотрела в высокое окно, через которое ничего не было видно, только белесое холодное зимнее небо. Это небо к вечеру наливалось мутной синевой, чернело и глохло.
Ей больше не снился отец.
***
Мама пылесосила, когда Оля чуть раньше обычного вернулась из школы, открыв дверь своим ключом. Повесила на вешалку плащ. Она не таилась, была уверена, что мама слышит. Прошла в свою комнату, и тут раздался звонок в прихожей.
Мама выключила пылесос и взяла трубку. Говорила она с бабушкой. Сначала по пустякам, и Оля уже собиралась шагнуть из комнаты, как вдруг услышала:
– ... Нет, мам, ее не могут перевести туда в интернат, потому что здесь у нее нет никого. Для того, чтоб перевести тоже надо опекунство оформлять. Да. А я держу оборону – никакой опеки, никакой Айнаны.... Мам, легко тебе говорить, а ведь... Ох, если б ты знала... Мы на грани развода... Так тяжело. Он как в воду опущенный, почти не разговариваем, делаем вид только при детях, что все в порядке. Уже вешаем им вешаем лапшу, что сложности у нас... А так... И когда это кончится! Я не выдержу...
Ольга шагнула из комнаты, глядя на мать как-то отрешённо, рассеянно...
– Оля ... Ты разве дома?
Оля спокойно взяла плащ, обулась и вышла из дома.
– Я перезвоню, – в трубку бросила Наталья и засобиралась тоже – нужно было догнать дочь.
Она вышла во двор, потом на улицу, но Оли уже нигде не было. Господи! Она все слышала... Они убеждали детей, что столкнулись с трудностями при оформлении опеки, что им пока отказывают, но они надеются, а тут...
И куда же пошла дочь?
Наташа чуть позже позвонила подругам дочери, позвонила родителям, позвонила знакомым ... Оли нигде не было. Она позвонила Александру в больницу, но он был на операции.
Тогда она набрала мать. Федор Иванович отправился на поиски внучки. Он ездил по улицам и закоулкам, ходил дворами. Потом звонил из автомата Наталье – Оля не возвращалась.
Позже к поискам подключился и Александр, побежали по знакомым Олины одноклассницы. Уже стемнело, но Олю так и не нашли. Заявили в милицию.
В их квартире собрались все. Никто этой ночью не спал, даже Петька. Наталья вся опухшая от слез, сидела, опустив голову на руки, на стол. Лидия Филлиповна, усталая, лежала на диване с мокрой тряпкой на лбу, Петька капал ей капли. Натальина подруга пыталась напоить всех хотя бы чаем.
А Александр и Федор мотались по городу каждый на своей машине.
Звонки не прекращались. Они уже устали предполагать, они выбились из сил. А в голову лезло самое худшее.
И тут – опять звонок. Звонили из милиции. Сообщили страшную новость, Наталья кинулась на улицу, во двор въезжал форд Александра.
– Саша, на Гагарина, скорей. Там там....
Александр развернулся, почти не останавливаясь и рванул на Гагарина. Он понял, что хотела, но не могла сказать жена. На Гагарина при больнице – морг.
Он летел по темной дороге, а ему навстречу летели жёлтые огни. В какой-то момент охватило состояние огромной пустоты везде. На небе на земле. Александр гнал машину туда, где, возможно, ждёт его самое страшное. Желтые пятна фар выхватывали из темноты грязный, разбитый машинами асфальт. Он давил на газ, и машина легко прибавляла скорость.
А потом зад автомобиля занесло. И он видел, как из темноты наваливается темной горой встречная фура. Сознание еще фиксировало эти моменты, но сделать он уже ничего не смог. Стук! Скрежет! Боль! Оглушительная тишина.
***
Троллейбус, четыре остановки, по незнакомой тропинке, двором назад, через дорогу по переулку... Оля сообразила, что не думает, куда идёт. Лишь, когда оказалась на окраине города, поняла – эта дорога вела на бабушкину дачу.
Да. Надо от всех уехать. От лжи этой уехать. Оля знала, где бабушка с дедом прячут ключ. Там в сарае, над дверью был выступ, а за ним прибитая доска. Вот под этой доской и лежал запасной ключ. В дом приходила соседка, следила за котлом и цветами, брала ключ именно там.
Оля залезла в карман плаща. Немного денег у нее было, на билет должно хватить. И она направилась на автостанцию. В автобусе прижалась лбом к стеклу, прятала слезы.
Ключ был на месте, Оля зашла в дом, прибавила газа на котле, она это умела, согрела чайник, выпила чаю. А потом легла на диван, рассуждая об обмане. Вскоре она уже спала.
На даче нашел ее дед, сообщил страшную новость – отец перевернулся на машине ночью, когда искал ее. И теперь он в больнице, не пришел в себя до сих пор. Они поехали туда. Ольга плакала, истерила, оправдывалась.
– Они обманывали меня, дед! Обманывали! Они говорили, что с документами проблемы, но они стараются. Говорили, что все равно Айнана будет с нами, просто это затягивается. Дед, разве так можно, а? Можно? – Оля опять плакала, накручивая себя.
– Как это обманывали? Бабушка говорила, что не получается там что-то....
– Врала! Бабушка и тебе врала. На самом деле мама просто не дала согласие. Они сговорились, дед. Я не хочу так! Я не хочу....
– Стоп! – Ольга сидела сзади, дед прикрикнул на нее, стукнул по рулю,– Стоп, Оля! Сейчас мы едем к папе в больницу, а уж потом будем разбираться. Не плачь. Я обещаю тебе – сделаю все, что в моих силах. Сейчас главное, чтоб папа встал на ноги.
Оля утирала слезы, сидя на заднем сидении, хлюпала носом. Она виновата, виновата, в том, что случилось с папой. Просто, она не хотела, чтоб ее обманывали. Дед, конечно, обещает, но он всегда подчинялся бабушке. А бабушка с мамой заодно. Наверняка, он не сможет повлиять на них...
Но сейчас... Сейчас лишь бы папа поправился, лишь бы...
***
Александр пришел в себя лишь на второй день.
У него были сломаны ребра и нога, были проблемы с лёгкими, позвоночником, головой... Много проблем.
Наталья осталась в больнице, а дети отправились с бабушкой и дедом домой.
Машина восстановлению не подлежала. Но всем было не до нее.
А Александр лежал в реанимации. Все ярче и ярче становился осязаемый им яркий свет. Он становился нестерпимым. Саша неосознанно хотел закрыть глаза руками, но что-то держало его руки. Свет заслонил собой всё и превратился в хорошо видимую снежную долину. Он как будто летел над ней.
Всё ниже он спускался, все чётче видел маленькое темное пятно посреди километровых снегов. И вот, наконец, он понял, кто это... Это был шаман, точно такой, какого видели они в Москве – в черно-оранжевом костюме, в перьях. Шаманил он возле костра, бил в бубен, танцевал свои ритуальные танцы. И вдруг шаман посмотрел вверх, и Александр понял, что это не тот – московский ряженый шаман. Это был Эльхо. Он смотрел на Александра, который и был тот, кого шаман вызывал своим ритуалом.
Саша чувствовал, что сейчас он кто-то другой, какой-то дух, а вовсе не человек. И теперь ему надо держать ответ перед Эльхо. Он запаниковал – он не знал ответа на вопросительный взор шамана. Запаниковал и очнулся...
Он с трудом разлепил веки – жёлтая лампа и нестерпимая боль. Что это? Он на операции? Кого-то оперируют? Нет. Он сам – на реанимационном столе. Вокруг него заходили.
И он начал вспоминать. Вспомнил, как пытался вырулить из заноса. И тут приподнял голову и застонал – оттого, что вспомнил, куда ехал.
– Оля! Оля! – простонал, – Оля ....
Возле него стояла медсестра в голубом.
– Я не Оля! А! Если Вы о дочери, Вам просили передать, что она нашлась. Ваша Оля нашлась, не переживайте...
Александр выдохнул. Ему сменили капельницу, стало легче, но он слабо верил в слова, требовал пустить к нему дочь. Говорил, что он сам – врач. Но к нему так никого и не пустили.
И пока не уснул, он вспоминал свое видение.
***
Вечером Оля заметила, что дед злой, а у бабушки глаза на мокром месте. Такой бабушку она никогда не видела. Да и деда.
Впрочем, и ситуации такой у них не было никогда. Такая беда – папа чуть не погиб. Сейчас мама всегда при нем, его перевезли в Склиф. Сегодня мама звонила, жаловалась, что папа ничего не ест, хотя есть ему надо.
– Пусть кормят через капельницу. Ну, ты же все знаешь, Наташа... Чего тебя учить.
Врачи папы – самые лучшие, среди них даже однокурсники и друзья. Здесь волноваться не стоило, делалось всё возможное, все необходимые лекарства имелись, все процедуры проводились. Но, конечно, мама всё равно волновалась чрезмерно.
Ольга плакала, винила себя. Папе дали с ней поговорить. Он обещал ей, что все исправит.
– Па-ап! Это не так важно! Важнее, чтоб ты выздоровел, – плакала в трубку Оля.
– Я выздоровлю, Оль. И Айнана будет с нами.
Что там за разговор состоялся у взрослых, Оля не знала. Голос папы был совсем чужой, слабый и болезненный.
Она тут же написала письмо Айнане. В письме она написала не все. О том, что Айнану не хотели забирать, о своем побеге, об ужасном поступке, из-за которого всё и случилось, не написала. И о папином обещании – тоже.
Сейчас так тяжело было на сердце... Мир взрослых, он такой сложный. И что от него ждать, совсем непонятно. Но об аварии она написала, и о том, что папа в больнице – тоже.
"Айнана! Сейчас я одного хочу – чтоб папа поправился!"
Нужно было ходить в школу, и Ольга училась. А дома сидела за уроками, учила так, как не учила никогда. Ей казалось, что своим фанатичным отношением к учебе, она заглаживают свою вину. Что ещё она может сделать приятного и полезного для родителей?
А мама тревожилась все больше – папа так и отказывался есть. Не давал себе колоть некоторые лекарства, гнул и гнул какую-то свою никому непонятную линию.
– Я не знаю, что делать, мам! Я просто схожу с ума... Он никого не слушает. Его уже не видно под простыней. Упрямый, как черт... Его тошнит постоянно, бледный, с сердцем проблемы... Евгений Петрович предлагает крайние меры. Но он же сам врач, должен понимать.
А ещё через пару дней отца вернули в реанимацию. Наталья уже еле держалась на ногах, к ней на помощь выехала мать Александра – Нина Алексеевна.
Обе они торчали в коридоре, когда им объявили, что Александра повезли на операцию.
– Что? Что случилось там? – в один голос спрашивали удивлённые женщины. Все операции и серьезные процедуры, казалось, были позади. Александр должен был идти на поправку по всем медицинским законам.
– Внутреннее кровотечение. Нужна оперировать срочно.
Казалось, операция длится вечность. Наталья вышла на больничный двор. День был такой свежий, весенний, от свежего воздуха у Натальи закружилась голова. Она так вымотались за эти дни.
Она пошла к автомату, позвонила домой и попросила позвала к телефону Олю.
– Оль, сейчас я так измучена. Но хочу попросить у тебя прощение за наш обман. Мы виноваты, Олечка! Перед тобой, перед Айнаной. Перед ее мамой. Я виновата. Я только сейчас поняла, как мы были не правы. Молюсь, чтоб у папы было все хорошо. И тогда....тогда мы все ошибки исправим. Поверь...
Оля тоже винилась, плакала. Сейчас не было у нее никого ближе любимой мамы, ближе папы. Только бы папа выжил, только бы выздоровел!
– Мам, мама! Только пусть все будет хорошо! Я так люблю вас с папой! Мы все вас любим, я, Петя, Айнана.
– Как хорошо, что он ничего не ел! – быстро проговорил лечащий врач, их хороший знакомый, когда, наконец, вышел к ним, – Как чувствовал! Удивительно, что повреждение не было обнаружено. С нашим -то оснащением... Как хорошо, что отказывался он есть ... Сейчас все в порядке, волноваться не о чем.
***
Домой, в Коломну из больницы Москвы, они возвращались на специализированной машине. Александр в гипсе, на костылях, в корсете, после операции на внутренних органах. Его до сих пор мучали головные боли.
Загружались с трудом. Наталья волновалась за тряску, просила водителя ехать аккуратнее. С ними был дежурный фельдшер.
Проехали полпути. И вдруг Александр попросился, чтоб подняли ортопедическую его койку, захотел сесть. Он смотрел в окно. Словно великаньи очки лежали неподалёку два круглых пруда, стеклянно-фиолетовую воду ровненько обрамлял камыш.
– Э, друг! Останови тут.
– Что случилось? Тебе плохо? – забеспокоилась Наташа.
– Не волнуйся, Наташ. Остановите, я выйду. Тут луг красивый. Хочу пройтись.
Пройтись? По мнению Натальи, для человека в гипсе, на костылях, в корсете и после полостной операции прогулка по нехоженному лугу была недопустимой.
– Шутишь? Какое – пройтись? Доехать бы....
– Останови, – громко повторил Александр водителю.
Фельдшер пожал плечами, машина встала. Наталья делала предположения, уговаривала не делать глупостей, но муж был непреклонен. В последнее время он был именно таким – немного скрытным и упрямым.
– Помоги, – обратился он к фельдшеру, – Наташ, не волнуйся, я недолго. Только не ходи за мной, пожалуйста. Я сам...., – он уже поднимался, карабкался на костылях ближе к выходу.
С машины Александра сняли, помогли спуститься с насыпи трассы. Дальше он пошел сам. Перекидывая здоровую ногу, аккуратно переставляя костыли, двигаясь очень медленно, он скрылся за невысоким кустарником, ушел куда-то вправо.
Наталье хотелось бежать следом, но она сдерживала себя. Сейчас мужа понять было трудно. В конце концов она села на ступени машины. Они ждали.
А Александр собирался благодарить Духа земли, как велел ему шаман. В последнее время он только и думал об этом.
Эльхо говорил ему, что для общения с духом ему нельзя будет есть девять дней, лишь на седьмой пить воду, чтобы Дух земли даровал ему жизнь. Так и вышло. Внутреннее повреждение не обнаружили сразу, и любой съеденный кусок мог бы быть для него последним.
Ещё Эльхо говорил, что нужно найти безлюдное поле и благодарить Духа земли. Как это делается, Саша не имел понятия. Но то, что припасть надо к земле, догадывался. Сделать это с загипсованной до бедра ногой и в корсете было нелегко. Практически невозможно. Задачу он решал на ходу.
Он шел к берёзе, которую увидел в перелеске недалеко от прудов. Она стояла несколько отдаленно, но Александр двигался к ней уверенно. Голова болела сильно, каждый шаг– прыжок отдавался болью. Зато костыли держали уверенно, они немного входили во влажную землю, держали стойко.
Александр задыхался, но дошел. Постоял у березы, отдохнул, дождался, когда пульсирующая боль в голове превратится в монотонную. А потом прислонился к берёзе спиной и, вытянув вперёд загипсованную ногу, начал сползать по берёзе. Корсет мешал, и он все равно больно упал на здоровое бедро, охнул.
Но был несказанно рад, что оказался на земле. Взялся за нее руками, потом упал на локоть, лег на влажную холодную мягкую траву и стал ее гладить рукой. Он благодарил землю, как умел. Взял кусочек земли, раскрошил его в руке.
И хотелось остаться здесь надолго. Ему вдруг стало необъяснимо хорошо. Он почувствовал в себе звенящую тугую пружину, которая вот только сейчас распрямляется, несёт его к счастью. Уходило больничное настроение, хотелось жить. И Александр вдруг понял, что голова его больше не болит. Берёза над головой шумела лёгкой весенней листвой, солнце сквозь ветви пробивалось несмело, и Александру стало так ясно – что ждёт его впереди. А ждёт его выздоровление, ждёт жена, ждут дети и любимая работа. А ещё масса нового и интересного.
Неужто все это дарит ему старый Эльхо? И Александр ответил себе сам – да. То, что есть у него Айнана, то, что войдёт она в их жизнь, это и есть счастье, это и есть та особенность их жизни, которая сделает жизнь полной и настоящей.
Александр довольно легко поднялся, поставив костыли и, подтянувшись руками, хотя до этого думал, что так и не сможет подняться и за ним придут. Он пошел назад, водитель и фельдшер уже шли навстречу.
Наталья с волнением смотрела на мужа. И не видя ещё лица, по одному только его уверенному шагу-прыжку, изменившемуся дыханию почувствовала, что Александр улыбается.
***
Весной Ирина Михайловна оформила Айнану домой, в село к тете Гайе. Девочка в лечении не нуждалась, она нуждалась в теплоте, в заботе близких. Вопрос об опекунстве Айнаны никак не двигался, директор перестала ждать.
В системе образования происходило что-то несусветное. Впрочем, как и во всей стране. Их интернат закрывали – детей распределяли по другим учреждениям. На двоих, в том числе и на Лизу, в срочном порядке Ирина Михайловна оформила опеку.
И уже не ей было решать, где будет продолжать обучение Айнана, и будет ли. Но сейчас девочке лучше было быть дома, это Ирина Михайловна знала точно.
Айнану привезли в селение. Самолёт приземлился на открытом ровном грязно-белом поле. Он ещё долго катился по инерции. Затем с мощным ревом сделал разворот и медленно подполз к навесу.
Айнана вышла из самолёта и сразу закрыла лицо руками – она отвыкла от такого количества света. Она спустилась по трапу, сделала несколько шагов и увидела оленей. Олени... чужое стадо, но такое родное ей. Как же скучала она по своим друзьям.
Муж Гайи стоял поодаль. Он встречал ее.
Наверное, все правильно. Здесь ее место. Сейчас, сидя в самолёте у иллюминатора, она увидела, как синее небо где-то далеко сходится с белой ещё землей. Давно с такой высоты она не смотрела на тундру, которая казалась ещё безграничней, чем прежде. Здесь такой простор, здесь не нужно жить под землёй. А там она лишняя, там слишком много уже лишних. Так много, что не хватает земли. Значит это судьба.
Будет жить она в доме Гайи. У них здесь нет сирот. Закон рода. Будет помогать она растить ее детей, шить тапки из оленьих шкур и ждать, когда и у нее появится своя семья.
Но душа плакала. Нет, не по месту, не по благам жизни. Душа плакала по тому, что люди, которые стали так близки, не приняли ее, не захотели. Решили, что она недостойна их. И почему-то было стыдно.
Стыдно, потому что нельзя нарушать покой чужого рода. Это неправильно, это нарушает законы тундры ...
***
А пока для вас мои короткие истории: