Глава первая: «О пользе и вреде джинов»
Утро, в трамвай набилось много народа. «Унга зунга рунге, унга зунга рунге», — безмолвно кричу я на ухо незнакомцу, сидя на его плече. Здесь человек обычно начинает подпевать, но сегодня привычный трюк не получается — парнишка хмурится и внимательно читает новости на телефоне. При такой реакции горлопанить бессмысленно. Дожидаюсь, когда скучный юнец на мгновение отвлекается, кликаю на иконку социальной сети, перехожу в профиль — так и есть, восемнадцать лет и, скорее всего, отроку незнаком этот популярнейший тридцать лет назад мотив. Прискорбно. Чтобы неокрепший молодой мозг не подвергался тлетворному воздействию новостей, открываю на телефоне страницу с порно, и я переключаю внимание на стоящую рядом бабульку — бинго! — седая леди, начинает что-то бубнить под нос через минуту моих усилий.
Ах, было время, когда я заставлял весь вагон подпевать и притопывать. Но сегодня мне лень. К тому же, чтобы повторить успех, пора выучить более современные мелодии. А зачем мне это? Ведь я останусь в этом городе еще от силы лет десять, потом же, когда Ира умрёт, отправлюсь в какое-нибудь другое место. Новый город, новый язык — другие песни, а также другие юнцы, бабульки и Ирочки. Хорошо быть свободным, ничем не обремененным и бессмертным. И ещё, моя память переполнена, и чтобы что-то запомнить, я должен что-нибудь забыть, а мне жаль терять воспоминания.
Последние три тысячи лет я живу как бестелесный дух. Точно уже не помню, но почти уверен, что родился человеком, скорее всего, мужчиной; и, однозначно, прожил жизнь воином. Я и сейчас отчетливо помню, как солнце отражается на металлическом лезвии моего меча. Этот яркий блеск — то воспоминание, в правдивости которого я уверен. В целом, у меня всё в порядке. Могу — видеть, слышать, немного хулиганить. Правда, часто возникают трудности, когда я изменяю реальность, но это мелочи. Я не уверен полностью в своём бессмертии, но уже испробовал множество способов, чтобы себя убить — всё тщетно. Что завидуете? Ха. Я сам себе завидую!
Сегодня заставить петь весь вагон я не смогу, поэтому решаю выступить перед присутствующими с пламенной бесполезной речью. Раскланиваюсь и начинаю:
— Сограждане!
Люди меня, конечно, не услышат. Зато я представлю, что это не так. У пассажиров в любом транспорте всегда сверх меры серьезные лица, поэтому вообразить, что они слушают чью-то скучную речь совсем несложно.
— Уверен, в моей душе обитают услужливые многоопытные джинны, которые знают ответ на любой вопрос. Не ясно, как выглядят эти существа, но очевидно, что они всегда начеку и неизменно полезны, если нужно вспомнить забытое — например: сложный маршрут, имя старого знакомого, название вина или газеты. Разве нет? Нет?! Ой ли... Ведь невозмутимо, мгновенно, словно вышколенные рабы, эти джинны подобострастно нашептывают хозяину правильный ответ на каждый заданный вопрос.
Случайно замечаю рядом кругленькую блондиночку в интересном головном уборе. Если точнее, шапочка-то тривиальная, и таких как раз пруд пруди, и именно такими трикотажными посредственностями, наверное, постоянно кто-нибудь угрожает кого-нибудь закидать. Зато у шерстяного уродца есть помпон, который как нельзя кстати похож на микрофон. Поднимаю, словно бокал, мягкий шарик вверх — продолжаю:
— Многие дерзко возразят, мол, это не мифические разумные создания управляют душами. Некоторые также добавят — это сам человек угощался когда-то сладким вином, вот и помнит его название. Найдутся спорщики, которые укажут — если кто-нибудь один раз прошёлся по улице, то и через много лет он вспомнит маршрут. Но так ли это?
Мои манипуляции с «микрофоном» не нравятся гражданину в камуфляже, что сидит у окна. Возможно, он работает охранником в супермаркете, и бдительности ему не занимать. Поначалу мужичок растерялся, и даже открыл рот от удивления, но потом сурово сжал губы. Стало понятно: он не успокоится, пока не разберётся, почему помпон, наплевав на гравитацию, стоит вертикально — да ещё и вызывающим образом елозит, словно его крутит в руках кто-то невидимый. Кладу «микрофон» на место, прыгаю на широкое плечо мужика и ору что есть силы ему в ухо: «Это ветер, во всём виноват ветер». Одетый в камуфляж человек, какое-то время внимательно рассматривает помпон, потом успокаивается, закрывает глаза и снова принимается дремать.
Не имею понятия, как это действует, но если я кричу кому-нибудь в ухо с усилием, со старанием, то меня понимают. Не каждый раз, но иногда — понимают. Диалога при этом способе общения не возникает; не скажу также, что таким образом точно передаётся смысл — но какая-то информация всё же доходит до визави, и это радует. Однако моя речь ещё не закончена, продолжаю:
— Давайте предположим, что ответы вопрошающему нашептывают джинны. Это разумнее, чем утверждать, что десятки лет кто-то помнить имя случайного знакомого. И всё обстоит именно так: ведь природа не терпит сложности. Нет, конечно, миропорядок иногда допускает ненужную вычурность или витиеватости, но при первой же возможности факты, процессы, и даже морозный узор на окне — всегда выстраиваются по самой простой схеме. Правда, это неважно. Значение имеет только то, что незатейливая история с послушными суфлёрами вовсе не так прозрачна, как кажется.
Здесь я понизил голос до шёпота и сделал круглые страшные глаза. Хотя, чего ради мне пугать пассажиров, которые меня даже не видят? Чего ради вообще что-то делать, ведь так просто и приятно перестать думать и забыться? Но. Паясничать нужно затем, чтобы как раз вот и не уснуть, а то проснешься потом в какой-то помойке непонятно с кем. Нет уж, лучше буду полдня кататься на трамвае, потом загляну в библиотеку, чтобы в сотый раз перечитать любого из древних римлян, а потом — Ира, моя Ира. Продолжаю:
— Сюжет сложнее — сущности, живущие в душах, не исполнительные расторопные слуги, а многоопытные интриганы. Да, да. Эти создания не подсказывают ответ. Они — внимание! — нашептывают своему владельцу сам вопрос. А?! Как вам уловка?! И, конечно же, заботясь о репутации, эти пройдохи всегда выбирают тот вопрос, ответ на который знают.
Ах, видел бы меня сейчас Станиславский, он сразу завопил бы: «Верю, верю, только заткнись, придурок». Также я понравился какой-то высокой томной девице, которая начала, очень вовремя и кстати, мотать головой. Красотка кивает в такт музыки в наушниках, но представить, что она со мной во всём соглашается, совсем не сложно. Одобрение прелестницы вдохновляет меня продолжить:
— Простодушный же хозяин хитрющих джиннов с лёгкостью обманывается — ему невдомёк, что резервы его памяти давно исчерпаны. Он обычно даже не понимает, что уже многие годы его голова пуста. Ему не приходит на ум, выгнать услужливых джиннов из души за ненадобностью. А если и не выгнать, так хотя бы перестать относиться к советам старых слуг с уважением. Многие решат сейчас, что я привираю, и отчасти будут правы. Ещё несколько сотен лет назад, я бы и сам не поверил, что коварные джинны есть в природе. Возможно также, что кто-нибудь, при обсуждении моей теории людской памяти и мироздания, скажет — «бред», а через пару предложений — «шизофрения». На это я бы тоже не стал возражать. Всё так, так. Но меня беспокоит то, что я забыл — кто я. Хотя раньше помнил. Я слишком долго живу и стал забывать прошлое. Сначала воспоминания поблёкли, утратили четкость, а через некоторое время — исчезли совсем. Сегодня, даже если очень постараюсь, то не вспомню про себя ничего. Однако, всякий раз, когда я спрашиваю себя — кто я — моментально некто-то вежливо нашептывает ответ в моё ухо. Вот. Вот кто это делает? А вы говорите, нет услужливых джиннов.
Заканчиваю речь: раскланиваюсь, чувствую себя красавчиком, воображаю, что автобус мне рукоплещет. Вальяжно перепрыгиваю на плечо высокой поклонницы, чтобы увязаться провожать. Вдруг повезёт, и, например, длинноногой красотке перед работой положено переодеваться. Конечно же, я само благоразумие и ничего не сделаю без спросу, но ведь девица постоянно кивает и, возможно, она «разрешит» мне сопровождать её в раздевалке.
Но что-то давит в той области, где раньше было сердце. Я передумал волочиться за девицей: вздыхаю, вылетаю из автобуса. Не пойду в библиотеку, я соскучился по Ире, моей зайке, любимице, моей Ире.
Глава вторая: «Ослепляющая улыбка»
Вижу Иру. Она идёт по улице, улыбается, а её кроваво-красный рот — напоминает кусок сырой говядины и заставляет прохожих оборачиваться. Ира красивая. Нет, не так: она была красивой двадцать лет назад, когда я с ней познакомился. А точнее, так — наверняка есть люди, что назвали бы эту женщину красивой. Но возможно, и нет. Возможно, нет таких людей. Иногда сложно говорить за других, хотя часто мысли у всех до обидного одинаковые. Допустим, знаешь о чём думает человек и скажешь его мысли вслух, и угадаешь, не ошибёшься. Но возникнет желание помочь кому-нибудь, так в ответ тотчас прилетит — сам себе помоги, умник. Да, вот так. Но, может, и не так. Может, не прилетит. Тут — как повезёт.
Первый раз я увидел Иру двадцать лет назад. Она тоже шла по улице, но не улыбалась, а плакала. Мне стало интересно, почему льёт слёзы эта восхитительная брюнетка, и я залез ей в левое ухо. Если я забираюсь человеку в голову, то узнаю про него всё. Секреты и характер Ирочка мне понравились, поэтому теперь я часто сижу на её плече и слушаю мысли этой женщины, а ещё накручиваю прядь волос на пальцы. Тёмный локон, светлая кожа, доброе сердечко — что ещё нужно для счастья? Ирочка меня, увы, не замечает меня. Но мне не грустно, ведь так приятно представлять себя ветерком, что теребит длинный локон; или — вообразить, что превратился в кусочек груши, который облизывает темноглазая женщина перед тем, как проглотить.
Я лгу, что накручиваю на пальцы её волосы. Вернее, не так. Я не обманываю, а преувеличиваю, но, правильнее сказать, — выдаю желаемое за действительное. Пальцев-то у меня нет, поэтому мне не на что накручивать ни длинную прядь волос, ни короткую. Однако услужливые джины уверяют, что раньше — пальцы, руки, ноги, а также всё остальное — у меня имелось. В этот раз шкодливые пройдохи говорят правду: иногда я и сам чувствую свои несуществующие члены и конечности. Особенно приятно вспоминать эти почти забытые ощущение, сидя на плече у Иры — моей девочки, которая убеждена, что в мире достаточно добра для всех; и которая искренне радуется, если может кому-нибудь угодить.
Сегодня моя зайка сходила к стоматологу, а когда она заплатила врачу, то поняла, что потратила не все деньги. Это событие заставляет Иру широко улыбаться, что вызывает у прохожих ступор, так как улыбка этой женщины способна сейчас напугать даже дьявола в аду. Хорошо бы Ирочке закрыть рот, но нет, она не собирается этого делать: она совершенно забыла, что отдала вставную челюсть ортопеду на ремонт. Но зачем красотке помнить о всякой чепухе? Зачем ей всё это, ведь сердце радостно стучит при мысли, что удалось немного сэкономить.
Беззубый рот Ирочки в который раз напоминает мне о зыбкости бытия и краткости существования человека. Или, наоборот — о краткости бытия и зыбкости существования... Или вот так — о краткой зыбкости существа бытия человека. О зыбкой краткости существования человека и бытия — тоже неплохо. Но сколько ни играй со словами, а скоро я опять останусь один. Когда я очередной раз теряю дорогое существо, то принимаюсь истерить и обычно устраиваю несчастные случаи и аварии. Представил сейчас, как многие из вас вздрогнули и скривились — какой, мол, он нехороший тёмный дух. Да, я такой. Я сам не пойму, почему меня тянет устраивать побоища и смотреть на кровищу в минуты скорби. Но остановиться я не могу.
Когда я умер и возродился как дух, то столетиями оставался один. Добровольная изоляция сначала казалась спасением от грубости и глупости, что окружали меня при жизни. Позднее все обиды на несовершенство мироздания прошли, но также выяснилось, что изоляция содержит колоссальную разрушительную силу. Я узнал, что несмотря на мою гуманность, в одиночестве я становлюсь чем-то иным, чем-то тёмным и кровожадным. Но если не врать, а сказать правду, то это объяснение я придумал только что, чтобы хорошо выглядеть в ваших глазах. На самом деле и скорее всего, я всегда был немного злобным, а изоляция лишь усилила мои негативные качества. Даже сейчас, когда Ирочка ещё жива, но уже не молода, возможность скорого одиночества заставляет меня иногда подвывать ночью.
Я перестаю быть жестоким, если влюблён. Когда встречаю женщину, от которой замирает моё несуществующее сердце, то жизнь обретает смысл — солнце становится ласковым, а Гораций перестаёт казаться неприятным пройдохой. Не могу сказать, что возникает какая-то особая магия, за прожитые тысячелетия я в принципе не видел ничего волшебного. Не встречались мне ни единороги с лепреконами, ни боги с демонами. Один лишь раз я видел такого же духа, как я, но об этом лучше не вспоминать. Возможно, в мире вообще не существует высших тёмных и светлых сил. Или, допустим, я живу в персональном чистилище, где нет ни ангелов, ни чертей; где сначала появляются, а затем уходят в никуда любимые; где всё ничтожно, кроме сиюминутных развлечений. Вот опять написал что-то пафосное. Но! Зато понял, что моя жизнь мало отличается от жизни обычного человека.
Помню, один раз, очень давно, устроил резню в какой-то деревушке, а утром очнулся с чувством омерзения к себе. В этот раз я наматывал на несуществующие пальцы не красивые локоны, а грязные человеческие кишки. Наказать меня было некому, но досада и омерзение, которые я испытывал после своего срыва, не стали от этого менее гадкими. Поправить бессмысленное зло, сделанное мной, было нельзя. А также я знал, что случись мне опять разгневаться или испугаться, то я снова устрою что-нибудь отвратительное. Поэтому мне показалось самым правильным и безопасным — уснуть, что я и сделал. И дремал столетия, прежде чем меня разбудила одна брюнетка. Нет, не Ирочка. Та, другая, родилась задолго до моей беззубой зайки. И хотя эта история про брюнетку закончилась печально, когда-нибудь я запишу её.
Ирочка не думает пока о смерти. Она уверена, что умрёт лет через двадцать от диабета, как бабушка; или от рака, как папа с мамой. Но нет, ей суждено кровоизлияние в мозг, которое случится в феврале. Конечно, умрёт она не в этом году, и даже не в следующем, но я чувствую, как иногда в конце зимы напряжённо пульсирует маленькая жилка в её черепе. Капризный капилляр располагается неглубоко: если прислониться к виску Иры, то слышен его стук. Гневным биением сосудик сообщает всем желающим услышать, что — не любит осадков, ветра, недостатка витаминов; а также — избытка витаминов и магнитных бурь. Ещё капилляр ненавидит, если Ира: нервничает, пьёт много кофе, не пьёт кофе совсем, мало спит, или, наоборот, много спит. Этот капризник постоянно всем недоволен и, знаю, он станет причиной смерти мой любимицы. Я такое видел уже: если в чьей-то голове появился такой вздорный сосудик, значит, этому человеку не дожить до рака или диабета.
Вы спросите, почему я ничего не предпринимаю. Мог бы, допустим, заставить Иру сходить к врачу. Я уже делал это. Недавно, например, кричал ей неделю в ухо, чтоб шла к терапевту и жаловалась на головные боли. Но моя девочка меня неправильно поняла и отправилась к стоматологу.
Автор: elena.koval
Источник: https://litclubbs.ru/articles/36052-zvezda-moja.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
