Словно в полусне Мила шагнула к пруду, но кто-то перехватил её сзади и удержал от непоправимого шага.
- Не надо тебе туда... – прохрипел старческий голос. Резко дёрнувшись, Мила обернулась и увидела дедка, который подвозил её до деревни.
Он больше не кутался в шубейку, и Мила только теперь хорошо рассмотрела его лицо – немного скошенное на сторону и почти полностью заросшее спутанными волосами. Из-под них на лбу проглядывали два коротких нароста, как молодые рожки у оленей. Но больше всего Милу поразили его глаза... Они были точь в точь как у тётки из леса – тёмные глухие провалы без зрачков.
- Я... я... – Мила хотела пожаловаться, рассказать о приключившемся с ней несчастье, но засмотрелась на глаза и растеряла мысли.
- Перешла мяжу (границу, бел.) – вот и терпи. – дедок повернулся и, загребая ногами траву, побрёл обратно к домам.
Деревня неожиданно оказалась жилой - возле каждой двери торчало по стихийному обитателю. Такие же перекошенные лица, такие же темные провалы глаз, нелепо скопированная с человеческой одежда. Женщины, мужчины, даже дети... Переминаясь с ноги на ногу, все молча смотрели на Милу, готовые в любой момент наброситься на неё.
Однако ничего такого не случилось – дедок сделал отмашку рукой да пробормотал что-то непонятное, а собравшиеся недовольно зароптали в ответ.
Дед провел сжавшуюся Милу через их строй, и каждый жадно втягивал носом воздух, принюхиваясь к девушке, как будто пытался запомнить её запах.
После этого странного ритуала, Мила с дедом вновь вышли к пруду, и Мила даже засомневалась – то ли это место.
Всё вокруг изменилось.
Кто-то наигрывал на дудочке печальный мотив, протяжная унылая мелодия медленно плыла над лесом. На противоположном берегу пылал костёр. И пламя было необыкновенное – ярко-синее, с золотыми и серебряными переливами. Там, где должны были находиться полешки, плавился ослепляющий свет.
Багровое око луны разбухло как губка с водой. Звезды надвинулись низко низко. Пара старух, сидящих подле костра, то и дело протягивали руки кверху, хватали их золотистые и серебряные шарики и безжалостно швыряли в огонь.
Мне просто чудится... - подумала Мила и тут же увидела, как на длинной жердине к ним спланировала ещё и третья да ссыпала из подола новую порцию искристого топлива.
- Что стала? Не видала разве как вядзьмарки звезды таскают? Не робей, шмыгай к вогнішчу (костру, бел.), обогрей косточки, чтобы трасца (лихорадка, бел.) не причепилась. – дед повел Милу в обход пруда. – И, слышь, что скажу - тяготу скинь поскорее. Ни к чему тебе чужая ноша.
- Скинуть? Но как? Я не знаю!
- Как тебе непрыкаяная передала, так и ты передай. Кого первого встретишь - тому и скинь, не жди. Расскажи, что душу тяготит, а он пускай принимает.
- Но ведь ему... или ей будет плохо?
- И что? Зато тебе полегчает. А не передашь – скрутит нутро огнём. Так и выгоришь постепенно до горсточки пепла.
Дедок вдруг умолк и медленно растворился в тенях, а Милу окружили странные создания - полу девушки, полуптицы неслышно появились из темноты и повели вокруг неё хоровод, не позволяя пройти дальше. Постепенно к ним присоединялись другие существа, и хоровод расширился, стремительно убыстряясь. Мила даже не пыталась никого рассмотреть - крепко зажмурилась, чтобы сохранить равновесие и не упасть. Кто-то дёрнул её за руку, желая вовлечь в безумный танец, и, пытаясь вырваться, она завалилась назад. А когда попыталась выползти из круга, обнаружила, что сидит возле костра.
- Не боись. Мы своих не забижаем. – дед сунулся сбоку, дохнул в лицо чем-то нестерпимым, звериным и захохотал.
- Своих? – прошептала Мила растерянно.
- Своих. – дед довольно кивнул. – Бацька твой давно пушчу (пущу. бел.) с нами делит. Его кровь – твоя кровь.
- Чей батька? – Мила словно смотрела сон наяву и никак не могла сосредоточиться.
- Твой, твой, твой... – зашептало в ответ, а потом кто-то неуклюжий и косматый подкатил к костру деревянное скособоченное колесо.
Обвязанное соломой и травами, оно напоминало гигантский венок, и ночь взорвалась восторженными воплями, когда косматый швырнул его в огонь.
- В воду, в воду его! Кати, кати! Топи солнце! Пусть сгинет!
Косматый послушно выудил переливающееся синими всполохами колесо и с размаху зашвырнул его в пруд. По воде пробежала искристая рябь, и две чешуйчатые лапищи показались на поверхности, обхватили дар и утянули на дно.
Потом были пляски, гомон, крики... Потаенные обитатели пущи толкались, визжали, дрались... Знакомый дед снова куда-то пропал, а перед Милой неожиданно возникло измождённое, отталкивающего вида существо из её видения!
Поросшее серой шерстью, с волчьим хвостом, оно тем не менее походило на человека и стояло на двух ногах. Лицо было гладкое, плоское, безволосое – никакое. Мила не смогла разобрать ни единой черты, словно их тщательно подтёрли ластиком.
Издав взлаивающий вскрик, существо протянуло девушке венок.
Грудь продрало холодом - Мила признала в нём свой! Тот, который она сплела для обряда и пустила вплавь по реке.
Существо снова настойчиво взрыкнуло, а потом потрясло венком, и крики вокруг сразу утихли. В напряжённой тишине обитатели пущи ждали, как поступит Мила.
- С-с-спасибо. Он мне не нужен. Не нужен... – девушка выставила перед собой руки, решительно отстраняясь от подарка.
- Что же ты? Поздно отступать. – дед шагнул к ней прямо из синего пламени. – Зробленага назад не вернеш (Сделанного назад не воротишь, бел.)
- Но что мне с ним делать? – Мила нехотя потянулась к венку, однако ей не дали его принять.
- Склонись! – приказал Миле дед. – Пущай наденет тебе на голову!
Мила собралась возразить, но кто-то сзади надавил ей на шею, и пришлось подчиниться. Когда на волосы лёг влажный венок, вразнобой печально и горестно запричитали голоса.
Венок к тому же оказался очень тяжёлым. Милу клонило всё ниже и ниже, и она совсем не различала слов.
Существо, стоявшее перед ней, внезапно сделалось прозрачным, а на его месте оказался обычный конопатый мальчишка.
- Виновата! Виновата! Виновата! Ты, ты, ты! – зашлась пуща неистовым рёвом. – Виновата-а-а!
А мальчишка просто стоял и улыбался ей.
Словно в кино, перед Милой пронеслось несколько кадров – одинокая берёза с багровым стволом, две девчушки возле неё. Одна с силой царапала ножом кору, вторая подставляла стакан под медленно сочившиеся красные капли.
- Дадим ему выпить! Да, Милка? Только, чур, ты дашь. Он тебе верит. От меня Лёшка ничего не возьмет. Бабка запретила, а он послушный. Напоим его соком порченой берёзы. Вот будет смеху!.. – Кайя невинно улыбалась из-под русой чёлки и косички подрагивали от нетерпения.
- Это нехорошо. Мы не должны... – робко возразила маленькая Мила, но подруга только фыркнула и покрутила пальцем у виска.
- Будет весело! Вот увидишь! И никто не узнает, что это сделали мы!..
Мила заглянула в стакан, и красный сок пошёл пузырями, а в ушах всё звучал довольный смех Кайи...
- Нет! Нет! Я не специально так сделала! Я не хотела! – она едва узнала свой голос. Вынырнув из видения, в ужасе уставилась на неподвижного окаяныша-Лёшку, только сейчас осознав, что когда-то натворила.
Захотелось уйти, сбежать, только чтобы не видеть существо, в которое обратился давний друг детства. Мила попыталась закрыть глаза, чтобы хоть как-то отгородиться, чтобы не смотреть на него...
- От правды не скроешься... – дед хлопнул в ладоши, и обличающие крики утихли. – Ты сама выбрала эту дорогу...
Мила хотела возразить, хотела оправдаться, но над прудом и костром протянулась зелёная радуга. Капли воды заструились вниз, и синее пламя с шипением погасло. Отступили и потаённые жители пущи. Куда-то подевался Лёшка-окаяныш. Три ведьмы, следившие за костром, чёрными воронами унеслись за дальние сосны.
- Уходи... – шепнул дед едва слышно, и Мила поклонилась ему, да, не снимая венка, побрела в сторону перекрещённых осин. Теперь она не боялась заблудиться, она знала куда нужно идти, словно где-то в груди включился внутренний компас.
- Тяготу скинь, - прозвучало ей в спину вместо прощания, а когда Мила оглянулась – увидела только ряд покосившихся избёнок под красной луной среди разросшейся болотной зелени.
Давешняя тётка было сунулась к ней из-за сосен, но, завидя венок на голове девушки, быстро отступила. Мила даже не взглянула в её сторону – она спешила в дрыгву, собираясь занять бабушкин дом. Знание придало ей сил, а вина внушила желание всё исправить. И на тропинке среди мрачной и недоброй пущи Мила поклялась себе, что обязательно попробует освободить Лёшку.