А вот, по крайней мере, одна из разгадок ненависти к советскости Киры Долининой, историка искусства, вот уж больше полугода вдохновляющей меня на писание статей о произведениях искусства, ею затрагиваемых, но не анализируемых принципиально, наверно. (Она не я, чуть не в каждую статью вставляющий факты своей жизни.) Разгадка: её прадед умер в камере Лубянки. За дело его посадили или нет, её не интересует, сам он умер или ему помогли – тоже. Умер ТАМ – всё. Виновата советская власть. Авторесса умалчивает, реабилитировали её прадеда или нет. Для злости, правда, это и не важно. Ведь даже, если он с советской властью боролся с оружием в руках, то наверно ж, за что-то святое для него. Вот оно и для нашей авторессы свято. Наверно, частная собственность.
И, - заметили? – последние мои полгода (я в хронологическом порядке её статьи читаю) она всё советское время затрагивает. И – смешно наблюдать, к чему она придерётся в очередной раз. А обязательно придерётся – ведь советский же период. Причём, по-моему ж, в советский период было мало произведений соцреализма…
Тут надо отвлечься для объяснения. Настоящий реализм для меня тот, когда художник замечает в социуме то новое, которого ещё никто другой не заметил. И ведом он идеалом истины (как и в науке). Только в науке он осознаваем, а в искусстве – нет. Социализм – тоже новое в социуме. Только социализмов много. Троцкистский (разжигание революций по всему миру), бухаринский (медленно, а не быстро частную собственность уничтожать), сталинский (быстро и централизовано). Так соцреализм имеет в виду сталинский. Вот только поди обгони политику, которая теории не имеет, а обогнав, попади в линию партии, которая петляет. Это до чрезвычайности трудно. Потому и произведений соцреализма потрясающе мало. Иллюстрацию же я и за искусство не соглашаюсь считать.
И к Кире Долининой первая претензия – это её притворство, что соцреализма полно: всё, принимаемое властью, что писалось до 1991 года. Последний пример – Пластов.
Так у меня аж два удовольствия при споре с нею. Одно – анализом и синтезом показать, какой именно идеал был у имярека, другое – тем продемонстрировать, что это не соцреализм.
Так с Самохваловым (а это очередной – в моей очереди – объект её нападок) я, наконец, влип: тот таки соцреалист.
Открою секрет… Как иногда я пишу статью… – В порядке самоспасения некого.
Мне приходится ежедневно сбивать кровяное давление. И оно, бывает, сбивается до полуобморочного состояния. Причём перележать это нельзя. От лежания давление быстро возрастает. – Значит, сидеть. Ну можно. На диване или в кресле. Уткнувшись в этот глупый-преглупый телевизор. Или, нацепив наушники, слушать бесконечную лекцию про бесконечные открытия в космосе. А можно – сев к компьютеру, записать какой-нибудь случай из своей жизни. – Вот сегодня День молодёжи. – Первый раз я узнал о существовании такого дня в 1959-м году на второй производственной практике. Я был приглашён на вечер домой… Девушкой – как-то не произносится. Я её вчера на танцах отбил у её постоянного кавалера. Отбил, его самого видев мельком. Я принялся усиленно ухаживать за одной. Болтать я умел. А она – или для остроты, или вправду – сказала мне, что хочет сбежать от своего парня, но боится, потому что он боксёр. А я был молодой и неопытный, и что мне был боксёр? Не потому, что я сам боксёр. Скорее, наоборот. Я с трудом могу вспомнить, кому в жизни я дал в морду. Какому-то пьяному приставале. И даже пьяного не смог сбить с ног. А просто меня несла волна влюблённости, и нам обоим это было приятно, хоть ей не впервой, конечно. Ну мы и удрали с танцев. Буквально бегом. И вот я был назавтра приглашён отметить День молодёжи. И обязательно ж должен был как-то провалиться, - думаю я теперь, зная о бесконечных провалах в будущем (у меня было неисчислимо свойств, способствующих провалу). В тот раз сказалось неумение пить. Я быстро усыпаю, и это в лучшем случае, а в худшем – блюю. – За столом сидела зачем-то приглашённая подруга, а на столе – бутылка водки. Да и я, помнится, принёс. Ну и я струсил отказываться пить. Ну и меня развезло. Они вдвоём держали меня – за лоб и – таз повыше, чтоб не брызгало.
Как я оказался в своём общежитии, я не помню. Парни уже лежали в кроватях, но не спасли. Ждали меня. Потому что над дверью была пристроена грязная консервная банка с водой. Она на меня пролилась, когда я вошёл. Но в восторг я всех привёл тем, что смачно выругался на б во множественном числе. (А я настолько не ругался, что для них это было открытием.) На кого было обращено ругательство, стало предметом немедленного бурного обсуждения: на них, или на мою подругу. А у меня от неё остался носовой платок. До сих пор есть.
Что мне предоставила из ругани на Самохвалова Долинина, когда мне самому не нравится – если непосредственно – его продукция соцреализма?
Я ж, бедный, что? – Как раб своего слова. – Есть плоскостное + реально-предметное, то есть текстовое противоречие, значит оно движимо предчувствием подъёма страны. Быстрого, раз так круто сталкивается, что аж как-то неприятно смотреть. А раз быстрого, значит, угадывается художником именно сталинский социализм. И ведь преодолевается контроль сознания, требующего красоты. То есть передо мною явление подсознательного идеала гармонии низкого и высокого, то есть типа Высокого Возрождения. – И всё. И я лапки вверх: вот оно! И плевать, что мне не так уж и нравится-то.
Как и Долининой.
Мне – как-то не блестит, хоть и масло. Тумана много (где правая икра, где левая лодыжка, даже если принять необходимость такого из противочувствий, как плоскостное в решении и ног, и правой груди, и причёски, и шапочки, и полотенца).
А Долининой?
«…в «После кросса» именно своею обнаженностью (и произрастающей от этого обобщенностью) отсылает уже не к портрету, а к мифологическому образу. Спортсменка и комсомолка Самохвалова выходит из своих натруженных во время кросса трусов, как выходит из пены морской Афродита – отряхивая следы только что прошедшего испытания и рождаясь заново.
Антично-ренессансные реминисценции <…> не нарочиты, а скорее вычитывались зрителем, в большинстве своем ничего о всяких этих Венерах-Афродитах <…> не знавшим, но при всей близости образа и тематики к реальности их собственного бытия точно осознававшим невидимую грань между настоящим и изображенным пространством" (http://loveread.ec/read_book.php?id=100990&p=73).
Разрешите мысленно пожать руку тому, кто запутался, прочитав эту цитату. Виновата Долинина.
Ей-то Самохвалова надо ругать (за советскость, за нового человека, не теряющего своего личного достоинства в коллективизме), и она это делает. Смотрите, какой набор слов с негативной аурой: "не к портрету", "Спортсменка и комсомолка", "выходит из своих натруженных во время кросса трусов".
Но в ней, - получается, неискоренимо, - сидит классный специалист, который только заставляет себя произносить формалистские признаки стиля (Высокого Возрождения: «портрету-мифологическому-образу» {Рафаэль Сикстинскую мадонну писал со своей любовницы Форнарины}), и молчит об идеостиле (гармонии низкого и высокого). – Молчит, но иногда прорывается, произнося про: «невидимую грань между настоящим и изображенным».
Прорывается нелепо. Ибо тут не «осознававшим»пахнет, а подсознательным, общением подсознательного идеала автора (гармония низкого и высокого) с подсознанием советского – да и любого времени – зрителя.
Я хотел Киру Долинину разгромить, а ухожу не солоно хлебавши.
.
Самое мерзкое, если эту статью ограничат в показе за, мол, откровенный контент.
29 июня 2024 г.
