Как это все случилось, Лиля рассказать не смогла. Наверное, даже у нее не хватило духу рассказать, «как это случилось». Один Бог знает. Но все последующие дни Елизавета (у автора нет сил называть ее Лизой) бродила в тумане. В каком-то странном тумане, теплом и сладком на вкус. Будто это сахарная вата, политая малиновым сиропом. Вот в такую дурочку она превратилась.
Дома, среди добротной мебели из красного дерева, она, охваченная странным порывом, вдруг скинула с себя ненавистную одежду с ненавистными пуговицами. Несколько из них поскакали по паркету, жалобно постукивая и затерялись где-то под оттоманкой с высокой спинкой, обитой натуральной кожей. С такой же злобной и отчаянной решимостью Елизавета выдернула из строгой прически все до единой старушечьи шпильки. Волосы рассыпались по плечам теплой, мягкой волной.
Она встала перед зеркалом во весь рост и, пылая от стыда и решимости, оглядела себя всю. Тело ее молочной, мраморной белизны, целомудренно прикрытое золотым покрывалом волос, сияло из таинственного зазеркалья, будто оттуда на Елизавету всматривалась серьезно и сосредоточенно Елизавета юная, из той эпохи, из той любви с Вильямом. Будто она шагнула в будущее, отринув, оттолкнув от себя Елизавету взрослую, отогнав, отторгнув всю взрослость и зрелость, отодвинув старение и тоску, загородившись красотой своей, словно каменной стеной. Она прекрасна. Она имеет право на то, что у нее отняли, заменив суррогатной, развратной, утопающей в коньячных парах нелюбовью.
Если с теми, кого надо было соблазнить, стыдно не было, почему она должна стыдиться теперь?
- Потому, что он чистый мальчик! И не следует поливать грязью его душу, ты! – кто-то внутри грозно одернул Елизавету.
Она поспешно закуталась в скромный домашний халатик. Поспешно укротила, заплела огненную гриву в косу, обула ноги в стоптанные тапочки. Прошаркала на кухню. Поставила на плиту турку с кофе. Присела у окна. И заплакала горько и безутешно.
***
А он пришел в один из таких вечеров, когда Елизавета пила кофе на огромной кухне, где из мебели возвышался только огромный неподъемный дубовый буфет. Услышав дверной звонок, она даже и подумать не подумала, кто стоит там, за дверью. Наверное, соседка явилась за солью, мукой, сахаром, уксусом, содой или еще, бог знает, чем. Долгое время Елизавете казалось, что соседка ее, пухлая, сдобная, розово-белая, как пирожное «корзиночка», пахнувшая ванилью и лимонной цедрой – из «тех». Чтобы следить и докладывать «кому надо» и «куда надо».
Со временем оказалось: все не так. Просто чуть глуповатая, добрая соседка.
Она обожала прибегать к Елизавете под разными предлогами и оглядывать тайком огромную квартиру. Может быть, надеялась как-нибудь эту квартиру заполучить. Елизавета молча вручала ей соль, сахар, муку, уксус, соду и еще, бог знает, чего. Молча закрывала перед носом пышной соседки дверь и уползала на кухню, где пила литрами кофе и курила одну за другой сигареты.
И в этот раз Елизавета открыла дверь, даже не посмотрев в «глазок». И отпрянула: на пороге стоял Гриша. Нет. Не так.
На пороге стоял огромный букет лилий. С тугими загнутыми лепестками соцветий, белых, с зеленоватыми чашечками, в пеструю крапинку, похожую на девичьи веснушки, томных, свежих, мокрых от дождя, а потому невероятно пахучих. А за мокрым букетом следом шагнул мокрый Гриша.
- Здравствуйте. Я пришел поздравить вас с днем рождения, - пробормотал он!
Она, конечно же, всплеснула руками, ахнув:
- Григорий! Ты с ума сошел! Господи, какая красота! Ты весь промок! О боже, заболеешь! А я ведь совсем забыла про день рождения! Ой! Даже торта нет! Ничего нет, кроме кофе!
Она тараторила, молола всякую женскую чепуху, как тараторят и болтают всякий вздор тысячи женщин, кокетничающих перед гостями. Она не кокетничала, просто пыталась «заболтать» неудобную паузу, старалась замазать ее разговором, чтобы скрыть растерянность и свой убогий внешний вид: старенький халатик и старенькие тапочки, и смешной тюрбан из полотенца на влажных после душа волосах.
Вот тебе и богиня… Дурашливая баба в дурацком халате. Слетела с пьедестала. Идиотка несчастная.
Но он не сводил с Елизаветы жадных, полубезумных глаз. А с его ботинок текла вода…
- Гриша, тебе нужно переодеться! Нет-нет, не спорь! От отца остался чудесный гардероб, немного старомодный, конечно, но качества изумительного. Он однажды, будучи в командировке в ФРГ, купил целый комплект одежды: себе, мне и маме!
Она побежала к огромному шкафу, где на плечиках хранились реликтовые, пересыпанные нафталином костюмы покойных родителей. Елизавета просто не могла их выбросить на помойку. Просто не могла. И отцовские жилетки в ромбик, которыми отчего-то брезговала моль, были мягкими и теплыми, и чудесные хлопковые сорочки, и брюки из тончайшей английской шерсти – все выглядело практически новым. Немудрено – отец их почти не надевал. Не успел…
Выхватив махровое полотенце из бокового отделения шкафа, она спешно вручила Грише сверток одежды и отправила его в ванную, убежав снова на спасительную территорию кухни и затаившись там, как серая мышь.
Потом мелком взглянула на себя, снова по девчачьи пискнув, рванула к платяному шкафу. В ту же секунду из него полетели черные юбки и белые блузки. Цветных вещей практически не было. Выбор Елизаветы пал на прелестное скромное платьице – свежего, нежно-зеленого пастельного оттенка и множества пуговок спереди. Но зато оно гармонировало с прической. Быстренько застегнув на себе наряд, Елизавета обула маленькие туфельки на остром каблучке.
- Григорий, ты там как? – крикнула она, чтобы было слышно в ванной.
Григорий не отозвался. Он давно вышел из ванной комнаты и стоял в дверях гостиной, переодетый в отцовские строгую рубаху и мягкие брюки. Они ему очень шли, будто Гриша только что вернулся из киностудии, где снимали фильм про эпоху Брежнева.
Он шагнул к Елизавете и вдруг ласково и по-мужски смело коснулся ее щеки. А потом ловко, будто делал это всю жизнь, снял дурацкий тюрбан с ее волос.
От той ночи остался терпкий запах лилий, Елизавета так и не успела поставить букет в вазу. И вот под утро, когда рассвет, словно опоздавший на урок школьник, потупясь, чтобы учитель не заметил шаловливый его взгляд, тихонько пробрался через глухую портьеру в щелочку, оставленную нечаянно – Елизавета, совершенно счастливая, измученная поцелуями и настойчивыми ласками, на цыпочках прокралась на кухню и увидела несчастный букет забытых цветов.
Она выбрала самую красивую вазу, налила в нее воды и опустила туда лилии. Хотелось поцеловать каждый лепесток, крепкий, живучий, упругий, словно залитый воском, как яблоки в новомодных супермаркетах Питера. Телу было легко, и на душе было легко, будто это не цветы сейчас жадно втягивали в себя спасительную влагу, а она, Елизавета, с наслаждением пила эликсир молодости.
Наверное, правы мудрые люди: в паре с большой разницей в возрасте, тот, кто старше, питается молодой силой того, кто младше. Значит, и Елизавета всю ночь выпивала молодость Григория до самого донышка. Но отчего-то его Елизавете не было жалко. Она не только выпивала его силы, но и много чего дарила сама. Дарила нерастраченную любовь и нежность, ох, сколько у нее, оказывается, много этой любви и нежности… С запасом. На года хватит.
Елизавету обняли мужские руки. Он проснулся. Он - сияющий Бог прошедшей ночи! Он будет всегда: и сегодня, и завтра, и всю жизнь…
«Завтра, всегда и на всю жизнь» продлились ровно пять лет. И эти пять ужасно коротких и восхитительно долгих лет были полны гармонии и любви.
А потом началась плохая полоса.
Елизавете исполнилось сорок восемь.
Они никому не афишировали свои отношения: она боялась слухов. Он боялся за нее. Что положено Юпитеру, не положено быку. Смысл один – непрофессиональные отношения со студентами чреваты проблемами. И не надо заливать про сотни браков между седыми профессорами и молоденькими практикантками. В мужском мире мужские правила. Им можно – бабам нельзя! Все! И даже во времена всеобщего, вселенского беспредела мужчины имеют право на такое счастье, женщины пусть молча плачут в платочек. И кстати, никакого нытья о предстоящем климаксе. Это некрасиво, в конце концов.
Шепоточки и перешептывания, грязные сплетни с подробностями, где перемелют все, даже случайные соприкосновения рук… Григорий не смел даже думать об этом в стенах университета! Он так берег их тайну, так трепетно относился к непогрешимости своей прекрасной королевы, что она… сделала совершенно диаметрально противоположные выводы.
А еще Елизавету до смерти пугал официальный брак после окончания Григорием универа. Особенно, знакомство с родителями жениха. Она была мудрой женщиной и прекрасно понимала, что будет, стоит ей только шагнуть на чужую территорию, в квартиру будущих свекров. Эта территория, еще даже Елизавете не знакомая, заранее казалась враждебной. Она представляла, как Гриша заводит ее в дом, она представляла, как мать хватается за сердце, сползая по стеночке на пол. Как Гришин отец кричит: Господи! Какой скандал!
И главное, она видела воочию Гришино побледневшее, помертвевшее лицо…
Нет. Этому не бывать никогда. Никогда.
НИКОГДА!
Автор: Анна Лебедева Поддержать автора
Кого из этих авторов вы хотите читать на Книготеке? Голосование!