Хотя древнерусские авторы (как и средневековые люди в целом) воспринимали реальность через религиозные категории и мышление по аналогии [1], не стоит считать, что они не стремились к осмыслению общественной жизни своего времени. Напротив, анализ древнерусской литературы показывает, что подобное осмысление в ней наличествует.
Возьмём, к примеру, «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами» [2], составленную «по горячим следам» трагических событий 1204 года — захвата Константинополя участниками Четвертого крестового похода и гибели Византийской империи [3]. Корень зла автор повествования видит даже не в алчности «фрягов» (крестоносцев-«франков»), а в междоусобных распрях представителях рода Ангелов (тогдашней правящей династии Византии), один из которых, Алексей, в итоге и привел крестоносцев в Византию:
«Царствовал Алексей в Царьграде, в царстве Исаака, брата своего, ослепив которого, он сам стал цесарем. А сына его, Алексея, держал под стражей в заточении, за высокими стенами, чтобы не убежал. И прошло некоторое время, и решился Исаак просить за сына своего, чтобы прежде него выпустил сына из темницы. И упросил Исаак брата, и поклялся ему вместе с сыном, что не помыслят они о царстве, и выпущен был сын из темницы, и стал жить на свободе. Цесарь же Алексей не остерегался его, веря брату Исааку и сыну его, ибо те клялись ему. И потом же Исаак, поразмыслив, снова захотел царствовать и стал подстрекать сына своего, посылая к нему тайно: «Я, мол, добро сделал брату своему Алексею, выкупив его у варваров, а он отплатил мне злом: ослепив меня, завладел моим царством». И возжелал сын того, на что подстрекал его отец, и стали размышлять они, как бы бежать Алексею из города в дальние страны и оттуда добиваться престола <…>
Вот так и погибло царство богохранимого города Константинова и земля Греческая из-за распрей цесарей, и владеют землей той фряги».
Отмечается в повествовании и общая политическая нестабильность тогдашней Византии — в описании разгула толпы и чехарды переворотов, последовавшей после воцарения при поддержке крестоносцев Алексея III Ангела, сына Исаака II:
«И собралась чернь, и призвали к себе знатных людей, советуясь с ними, кого царем поставить. И все стояли за Радиноса. Но он не хотел царствовать и, спасаясь от них, постригся в монахи. Жену же его схватили, и привели в Святую Софию, и долго требовали у нее: «Скажи нам, где муж твой?» И не сказала она о муже своем. Потом привели человека по имени Никола, воина, и его венчали на царство без патриарха, и шесть дней и шесть ночей совещались в Святой Софии.
А цесарь Исаакович был во Влахерне и хотел, втайне от бояр, ввести в город фрягов. Но бояре, узнав об этом, успокоили цесаря, не дали ему впустить фрягов в город, говоря: «Мы за тебя». А потом испугались бояре, что войдут фряги в город, и, посовещавшись с Мурчуфлом, схватили цесаря Исааковича, а Мурчуфла венчали на царство».
Интересно, что в повествовании, сравнительно с другими произведениями древнерусской литературы, слабо выражены антикатолические (более того — упомянуто, что Папа и император велели крестоносцам «зла не причиняйте земле Греческой») и вообще религиозные мотивы (хотя упомянуто разорение крестоносцами церквей Константинополя) — его ключевая мысль о вреде междоусобиц носит вполне светский характер.
Схожая мысль, хотя и облаченная в религиозные формы, присутствует в «Рассказе о преступлении рязанских князей» [4], посвященного массовому убийству рязанскими князьями Глебом и Константином Владимировичами своих родственников и «конкурентов» из рязанской ветви Рюриковичей на съезде князей в Исадах в 1217 году:
«Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: «Если перебьем их, то захватим всю власть». И не знали окаянные Божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от Бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? Или ваш сродник окаянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не принес ли венец царствия небесного, а себе — вечную муку? Этот же окаянный Глеб ту же воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце своем вместе с братом».
Итак, Глеб и Константин решили избавиться от родичей, чтобы стать единственными правителями Рязанской земли. Стоит отметить, что здесь осуждается не столько даже их властолюбие само по себе (междоусобные войны для тогдашней Руси, увы, были обычным делом), сколько готовность ради власти даже не воевать с другими представителями своего рода, а сознательно убивать их. В представлении автора их грех — тот же, что и грех Святополка Окаянного, который не просто воевал с родичами за власть (этим отметился и его брат Ярослав Мудрый, воевавший с братом Мстиславом Тьмутараканским и племянником Брячиславом Полоцким), а убил своих братьев Бориса и Глеба. В этом рассказе отражается родовое мышление людей той эпохи — представление о недопустимости намеренного убийства представителей своего рода и об ужасной каре за это. Об убийстве рязанских князей сказано: «Так окаянный Глеб и брат его Константин приготовили им царство небесное, а себе со своими советниками — муку вечную».
Эта мысль любопытным образом сочетается с провиденциализмом автора-христианина (см. фразу «И не знали окаянные Божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя») — он отмечает, что во время рокового съезда в Исадах «Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его». Ингварь Игоревич, ещё один из представителей ветви рязанских Рюриковичей, не был в Исадах. Потому он выжил и позднее разгромил убийцу родичей Глеба, заняв княжеский стол. Здесь автор выступает своеобразным критиком доктрины политического цинизма — предусмотреть всё, говорит он, может лишь Бог, а не человек, и потому кажущиеся своим создателям хитроумными замыслы, сомнительные с моральной точки зрения, в итоге терпят крах.
Посмотрим, за какие грехи в своих проповедях («Слова и поучения Серапиона Владимирского» [5]) критиковал жителей Руси второй половины XIII века владимирский епископ Серапион: «Если откажемся от греховных судов и безжалостных, если отстранимся от неправедного лихоимства и всякого грабежа, воровства, разбоя и грязного прелюбодейства, отлучающих от Бога, сквернословия, лжи, клеветы, божбы и доносов и прочих сатанинских деяний,— если в этом переменимся, хорошо я знаю: во благости примут нас не только в сей жизни, но и в будущей». В этом списке грехов, как нетрудно заметить, особо отмечаются преступления против собственности и неправый суд, то есть прегрешения, затрагивающие не только частную, но и общественную жизнь.
Он же говорит, упрекая свою аудиторию в закоснелости в грехах: «Если кто-то из вас разбойник — разбоя не бросит, если крадет — воровства не оставит, если другого кого ненавидит — враждует без устали, если кто обижает и грабит — не насытится, если он ростовщик — не перестанет проценты взимать». Здесь он, помимо преступлений против собственности других людей, осуждает такое явление, как ростовщичество.
Средством искупления грехов он называет помощь бедным и нищим: «Если же в чем совратимся, опять к покаянью прибегнем, любовь к Богу проявим, слезы прольем, милостыню нищим по силе сотворим, если сможете бедным помочь — от бед избавляйте». Именно стремление к обогащению за чужой счет и отказ от помощи бедным он выделяет как корень зла и источник обрушившихся на Русь Божьих кар (под которыми подразумевается ордынское владычество над Русью): «Вот почему не кончается злое мучение наше: зависть умножилась, злоба нас держит в покорстве, тщеславие разум наш вознесло, к ближним ненависть вселилась в наши сердца, ненасытная жадность поработила, не дала нам оказывать милость сиротам, не дала познать природу людей — но как звери жаждут насытить плоть, так и мы жаждем и стремимся всех погубить, а горестное их имущество и кровавое к своему присоединить; звери, поев, насыщаются, мы же насытиться не можем: того добыв, другого желаем!».
В обличении корыстолюбия богатых и сильных (как, впрочем, и простолюдинов) Серапион доходит до слов о том, что они ведут себя даже хуже «язычников», то есть тех же ордынцев: «Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой неверный не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда — выкупят его и на жизнь дадут ему, а то, что найдут на торгу, — всем покажут; мы же считаем себя православными, во имя Божье крещенными и, заповедь Божию зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братьев своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаем; доносам, завистью, если бы можно, так съели б друг друга, - но Бог охраняет! Вельможа или простой человек — каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?! Не такого ли человека, как сам ты? Не зверь он и не иноверец. Зачем же ты плач и проклятье на себя навлекаешь? Или бессмертен ты? Или не ждешь ни Божьего суда, ни воздаянья каждому по делам его?».
Также Серапион бичует приверженность людей той эпохи суевериям, их веру в магию и готовность беззаконно убивать других по подозрению в занятии чародейством: «Но вы еще языческих обычаев держитесь: в колдовство верите, и в огне сжигаете невинных людей, и тем насылаете на всю общину и город убийство; если же кто и не причастен к убийству, но мысленно с тем согласился, сам стал убийцей; или, если мог помочь и не помог — тот сам убить повелел <…> Божьи законы повелевают лишь при многих свидетелях осудить на смерть человека. Вы же только в воде доказательства видите и говорите: «Если начнет утопать — невиновна, коль поплывет — то колдунья!» Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, ее поддержать, чтоб не утонула, чтобы и вас вовлечь в душегубство; как же, отринув свидетельство человека, создание Бога, идете к бездушной стихии, к воде, чтобы принять доказательства, Богу во гнев?».
Серапион намекает и на то, что участники этих расправ движимы стремлением присвоить чужое добро или свести счёты с врагами: «Вы же, как можете вы осуждать на смерть, если сами страстей преисполнены? И по правде не судите: иной по вражде это делает, другой — желая той горестной прибыли, третий — по недостатку ума; хотел бы убить да ограбить, а что и кого убивать — того и не знает».
Он восклицает: «О люди! это ли ваше раскаянье? тем ли Бога умолите, что утопленника или удавленника выроете? этим ли Божию кару хотите ослабить? Лучше, братья, отстанем от злого, прекратим все злодеянья: разбой, грабежи, пьянство, прелюбодейство, скряжничество, ростовщичество, обиды, воровство, лжесвидетельство, гнев и ярость, злопамятство, ложь, клевету».
Особый интерес представляет «Наставление тверского епископа Семена» [6]. В нём он прямо утверждает личную ответственность князя — в том числе ответственность посмертную, перед самим Богом — за поступки его подчинённых (таких как тиуны), отвергая тем самым рассуждения в духе «добрый царь — злые бояре»:
“Полоцкий князь Константин, прозванный Безруким, собираясь укорить у себя на пиру за что-то своего тиуна, сказал при всех епископу: «Владыко, где будет тиун на том свете?» Епископ Семен отвечал: «Где и князь!» Князь же, рассердившись, говорит епископу: «Тиун неправедно судит, взятки берет, имущество людей с торгов продает, мучит, злое все делает, а я тут при чем?» И говорит епископ: «Если князь хороший, богобоязненный, людей бережет, правду любит, то выбирает тиуном или иным начальником человека доброго и богобоязненного, исполненного страха Божия, разумного, праведного, творящего все по законам Божиим и судить умеющего. Тогда князь — в рай, и тиун — в рай. Если же князь лишен страха Божия, христиан не бережет, сирот не милует и вдовиц не жалеет, то ставит тиуном или начальником человека злого, Бога не боящегося, закона Божия не знающего, судить не умеющего, — только для того, чтобы добывал князю имущество, а людей не щадил. Как взбесившегося человека напустить на людей, вручив ему меч ,— так и князь, дав округу злому человеку, губит людей. Тут и князь — в ад, и тиун с ним — в ад!»”.
Показательно «Сказание об Индийском царстве» [7], повествующее о мифической «стране пресвитера Иоанна» и переведённое (с определёнными дополнениями) на Руси в XIII или XIV веке и обладающее чертами утопии, идеального царства, воплощающего представления людей тех времён о правильной социальной иерархии. «Иоанн, царь и поп» рассказывает о своем царстве, помимо всего прочего, следующее:
«И нет в моей стране ни вора, ни разбойника, ни завистливого человека, потому что земля моя полна всякого богатства <…> Есть у меня палата золотая, а в ней — правдивое зеркало, оно стоит на четырех золотых столбах. Кто смотрит в зеркало, тот видит свои грехи, какие сотворил с юности своей. Вблизи того зеркала есть другое зеркало, стеклянное. Если мыслит кто-нибудь зло на своего господина, то лицо его в том зеркале выглядит бледным, как бы неживым. А кто хорошо думает о господине своем, то лицо его в зеркале сияет как солнце».
Наконец, куда более поздняя, относящаяся уже к событиям феодальной войны XV века «Повесть об ослеплении Василия II» интересна тем, что, описывая мотивацию заговорщиков, организовавших в 1446 году свержение и ослепление великого князя московского Василия II, раскрывает и представление тех людей об «общем благе» как концепции, описывая то оправдание (хотя и лживое), которым заговорщики во главе с Дмитрием Шемякой, двоюродным братом Василия, старались прикрыть свои действия после того, как Василий сперва попал в плен к казанскому хану Улу-Мухаммеду в битве при Суздале, а затем был освобожден при условии выплаты огромного выкупа:
“Внушил дьявол князю Дмитрию Шемяке мысль овладеть великим княжением, и он начал сноситься с князем Иваном Можайским, говоря, что «царь отпустил великого князя под условием, скрепленным присягой, что царю достанется власть в Москве, и во всех русских городах, и в наших отчинах, а великий князь хочет править в Твери». И так по дьявольскому наущению князья сносились между собой и устроили заговор со своими советниками, которые у них тогда были — Константинович и прочие бояре, не желающие добра своим государям и всему христианству. И отправляют послов с теми же речами к великому князю Борису Тверскому
Князь же Иван сказал ему: «Господин государь, если захотим тебе зла, то пусть будет и нам зло. Но делаем мы это ради христианства и из-за твоего выкупа: ибо, увидев это, татары, пришедшие с тобой, облегчат выкуп, который ты обязался давать царю»”.
Как видим, заговорщики стараются оправдать свои действия через обвинение великого князя в сговоре с одним из ордынских ханов, предательском по отношению к его собственному княжеству и ко всей Руси (утверждая, что великий князь намерен отдать хану Москву, собственную вотчину, а сам захватить Тверь, чужое княжество), а также утверждая, что их действия помогут уменьшить дань, наложенную на Русь татарами.
Итак, на Руси XIII-XV веков, как можно увидеть, уже имелось достаточно развитое представление как о характере взаимоотношений князей друг с другом (недопустимость убийства родичей, представление о губительности междоусобиц), так и князей с подданными (справедливый суд как долг князя, ответственность князя за дела подчиненных и ответственность за судьбу страны) и подданных с князем (верность правителю), а также общее представление о нормативных взаимоотношениях в обществе в целом (недопустимость захвата чужого имущества, неправого суда, лжесвидетельства, ростовщичества, забота о благополучии бедных и нищих как долг всего общества).
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Литература:
1. https://dzen.ru/a/ZmXUWfkqHGOjsRIP
2. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4950
3. https://dzen.ru/a/ZcyrvutsU0zEdWLQ?
4. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4952
5. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4963
6. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4965
7. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4966
Вам также может быть интересно: