Марина Раскова, которой посвящён этот канал и моя книга, скорее всего, никогда бы не попала в авиацию, если бы не её двоюродная сестра. Надежда Владимировна Сумарокова (дочь дяди Марины) к началу 1930-х уже работала в Военно-воздушной академии, куда позднее позвала и кузину. Я нашла в одном из столичных архивов биографию Надежды Владимировны, написанную ей самой. Этот документ ещё нигде не опубликован, и я предлагаю вам с ним ознакомиться. Он большой, поэтому я публикую его несколькими частями. Ниже представлена вторая часть автобиографии. Подробно эта семья исследуется в книге "Марина Раскова. За страницами "Записок штурмана". Купить её можно, заполнив форму по ссылке или написав на почту lukoyanovahistory@yandex.ru
"...Приехав туда, я с азартом принялась за учёбу. Все роты помещались в Монастыре, а наша 4-я рота – где была я и Зина Кокорина, которая в одно время со мной была зачислена, но мы друг о друге до этого момента ничего не знали и встретились только в школе уже – помещалась в быв. Поповском доме, рядом с монастырём. Я была счастлива, что учусь лётному делу. Летали с инструкторами на «фарманах» и «Вуазенах», этих летающих гробах, чиненых, перечиненных, трофеях от гражданской войны. Фигуры на них делать было нельзя и летали по кругу только. Был во всей школе только один приличный самолёт «авро», на котором можно было делать фигуры. Инструктором этого самолёта был лётчик Филиппов. Самый отчаянный и значит самый любимый инструктор. Вот к нему и стремились все попасть. Наша четвёртая рота имела первенство в этом отношении. Пока монастырские 3 роты ещё спали, мы энтузиасты из 4-й роты устраивали утренний кросс. Вперегонки мчались на аэродром, чтобы первыми разбудить лётчика Филиппова, который жил на аэродроме. И вот было счастье – лететь с инструктором при восходе солнца на «авро», а главное покрутиться до начала учебного дня.
В одно время со мной в Егорьевской школе учился и прославленный лётчик Андрей Юмашев. Он был в 1-й роте. В то время, в лётном пайке нам давали папиросы. Я была курящей, а он всю жизнь был некурящий. Поэтому частенько я получала от него его папиросы. Товарищ он был всегда прекрасный, отзывчивый и добрый. Летал он художественно – красиво.
Так продолжалось до 30-го сентября 1923 г. В этот день, меня и Зину Кокорину неожиданно вызывают в Учебную часть и показывают приказ Троцкого, который был тогда Наркомвоенмор «женщин, находящихся в Армии изъять и демобилизовать». Мы были потрясены. Мы скоро должны были стать лётчиками, и вдруг «изъять». Этого допустить нельзя было. Командование отнеслось к нам сердечно и по нашей просьбе нам дали отпуск в Москву «по семейным обстоятельствам». Курсанты товарищи провожали нас очень трогательно по братски желая успехов. Мы решили воевать. И вот началась борьба. День за днём бомбардировали правительство. Где только не были – и у Наркома, и начпура и в СТО и наконец у Калинина. Троцкий упёрся, уверял, что женщинам не место в Армии, а тем более в Военной авиации. Нач. Пур уговаривал подождать, когда будет Гражданская авиация. Но мы ждать не могли и не хотели. И только Калинин, на наши отчаянные мольбы пошёл нам навстречу. Было в правительстве совещание и постановили: «Находящихся в армии женщин оставить, но новых не принимать» (в виде подопытных кроликов). Но эта битва продолжалась три месяца, а тут приказ о расформировании Егорьевской школы. Зина Кокорина добилась зачисления в Борисоглебскую школу, а я в азарте хлопот заболела плевритом и меня медкомиссия не пропустила в Борисоглебск. Лечилась я на ходу и продолжала добиваться направления в школу, т.к. иначе мне бы грозила демобилизация. Тогда мне предложили в Главвоздухфлоте, что меня направят в Ленинградское авиа-техническое училище. Я изучу хорошо материальную часть самолётов и моторов и это мне позволит стать ещё лучшим лётчиком, когда здоровье окрепнет. Ленинград меня устраивал, т.к. я скучала о сыне, и хотелось быть ближе к нему. В январе 1924 г. я приехала в Ленинград. Явилась в Авиа-техническое училище. Но Ф.И. Жаров встретил меня крайне неприветливо. Он объявил, что «женщин в его школе не было и не будет», и что он этого не допустит. И будет поставлен вопрос – или он на своём посту останется, либо я попаду в школу курсантом. Что существование одной женщины среди тысячи курсантов, подорвёт дисциплину и т. под. истины. Я не сдавалась, говоря, что я нахожусь уже в Армии и стремлюсь так или иначе стать лётчиком. В ответ он мне сказал, что всё равно он меня сейчас не зачислит, т.к. занятия уже начались давно уже больше года в последнем наборе. Комплект полный, а тем временем он согласуется с командованием, я решила конечно не сдаваться, т.к. подобное консервативное отношение к женщине мне вовсе не понравилось. Я отправилась в штаб Ленинградского военного округа, к командующему округом и члену РВС. Член РВС позвонил по телефону Н-ку училища Ф.И. Жарову, и спросил причину, почему он отказывается зачислить меня в своё училище? Жаров ответил, что не потерпит женщин в среде курсантов, что это обстоятельство может внести хаос и подрыв дисциплины. И также твёрдо объявил, что пока он Н-к училища, он этого не допустит. Член РВС отнёсся ко мне очень доброжелательно, тем более, что он ознакомился с документами, характеризующих моё упорство в достижении своей цели. Он мне сказал, что в данный момент он не может заставить Жарова меня принять, в виду того, что ближайший набор будет только летом 1924 г., т. е. месяцев через 5. Ну а что было делать мне? Как использовать меня, не демобилизовывая? Тогда решили временно меня направить в Военно-авто-броневую школу, в качестве курсанта. В автоброневой школе мне несколько не подвезло. Месяца через два, когда мне подгоняли сапоги под мой размер, то сапожник ставил шило в одном сапоге. Когда я пришла за сапогами, он мне предложил их сразу надеть. Я натянула сапог, что то мешает. Сапожник на это ответил, что ничего мешать не может. Тут же присутствовал мой командир отряда, который стал подтрунивать над «женскими нежностями», что я просто к сапогам ещё не привыкла. И оба предложили, чтобы я встала притопнула ногой. Я так и сделала и от боли меня всю свело. Я говорю, что там гвоздь, который мне вошёл в ногу. Не верят, т.к. по уверению сапожника, сапоги прошили деревянными шипами. У меня появился уже холодный пот от напряжения. Сдаться, конечно, я не могла. Самолюбие не позволяло. Но я стала настаивать, чтобы сапожник проверил сапог. Стали стаскивать сапог. Боль усилилась и стала нестерпимой. Я стиснула зубы и категорически объявила, чтобы отрезали подметку. Увидев, как я побледнела, сапожник испугался и срезал подметку. И вдруг все увидели, что по самую рукоятку в подошве у меня шило. А шили кривое. Оно мне и рвало ногу при попытке снять сапог. В околотке врача не оказалось. Тогда я попросила сапожника вырвать сразу шило, а не тянуть. Так и сделали. Йода не оказалось. Обернули газетой ногу, обула валенки и ушла домой. Ну, а на другой день уже встать не могла, раздуло ногу. Началось венозное заражение крови. Температура выше 40º. Вызвали врача но пришёл фельдшер, объявив с апломбом, что у меня грипп и надо принять аспирин и английскую соль. Мне становилось всё хуже. Заражение стало общим. И только на третий день, видя, что дело плохо, меня отправили скорой помощью в хирургическую клинику Военно-медицинской академии к проф. Фёдорову. Там я пролежала полтора месяца в тяжёлом состоянии. Но организм у мня был очень крепкий и я выжила, несмотря на огромную потерю крови при операции. А переливание крови ещё тогда не делали. Вышла я из госпиталя как раз к отправке в лагерь. Стояли в Детском Селе. Пребывание всё время на свежем воздухе и здоровая пища, деятельная военная жизнь – всё это меня укрепили, и по окончании лагеря я снова отправилась в штаб Военного округа в РВС, чтобы напомнить, что всё-таки я не забыла того, что я должна быть в Авиации. Тогда член РВС сказал мне следующее: «я приказом Вас направлю в авиатехучилище на новый набор, согласно приказа ВВС, но т.к. Жаров продолжает сопротивляться, то с назначением вы явитесь, на другой день, как я уеду в отпуск. Я не хочу звонков Н-ка училища. А приказ он обязан выполнить, хочет он или не хочет. И тут же мне предложил заняться организацией осоавиахимовской работы в штабе по общественной линии, чтобы я была всегда в фокусе зрения, для оказания мне помощи в нужную минуту. Я была счастлива и согласилась со всем.
С авто-броневой школой я распрощалась и снова отправилась в авиа-тех. училище. Жаров, познакомившись с приказом сказал: «хорошо, я должен выполнить приказ но имейте в виду, что если я что-либо замечу в поведении или учёбе, то вылетите в 24 часа. Приказом явиться в распоряжение командира 3-й роты». Итак я стала курсантом 3-й роты Военно-авиа-технического училища.
С увлечением училась теории и проходила практические занятия по освоению материальной части моторов и самолётов. Работала также в мастерских. Со всеми курсантами была в хороших, товарищеских отношениях и никаких инцидентов никогда не было, чего так боялся Н-к учичлища. Всё моё время было максимально загружено учёбой и общественной работой, которую я вела в самом училище, а также в штабе округа по организации Осовиахимовского уголка и авиа-пропаганде. Затем меня привлекли и в Райком в качестве пропагандиста авиации выступать на заводах и предприятиях. Про меня говорили, что я сама являюсь живой пропагандой лётного дела. Со мною одновременно была принята ещё девушка Валя Виноградова, но мы с ней были в разных классах и разных подразделениях и жили не вместе, т.к. она вышла замуж за курсанта, а по окончании школы была вскоре демобилизована по особым причинам.
Об училище у меня осталось самое тёплое воспоминание, как о хорошем тесном спаянном большом коллективе, с хорошей дисциплиной и с хорошей дружбой между членами коллектива. 6-го апреля 1926 г. был проведён торжественный выпуск и я была назначена, согласно моей просьбе в эскадрилью Внешней школы лётчиков-наблюдателей, которая была в Ленинграде, в качестве авиа-механика. Я уже была 3 года на военной службе, закалилась, возмужала и ходила в галифе и шнурованных высоких ботинках – венгерках. Приняла полностью военный вид и духом и внешностью, но прибыв в жскадрилью, я снова натолкнулась на недоверие командования – как это женщину прислали механиком на самолёт? Пришлось снова прибегнуть к помощи штаба округа. Наконец меня назначили механиком на самолёт Юнкерс-21 с мотором BMW. Мне дали сначала хорошего опытного моториста. Но тот очень мрачно отнёсся к этому назначению, и сказал комиссару, что над ним в деревне будут смеяться, что его начальник «баба». Тогда мне дали в помощь молодого призывника, очень активного и исполнительного моториста. Однажды приключился казус со мной. Заряжали с вечера самолёт для утренних полётов. Он влез на стремянку, а я подавала ему ведро с маслом-гаргойль. Схватив ведро, он покачнулся и вылил всё ведро мне на голову. Хохоту было много и меня выкупали в бочке с бензином, т.к. с головы текло масло и всё обмундирование было насквозь пропитано маслом. Эскадрилья была дружная, знали мою любовь к полётам и поэтому я ежедневно летала и на своём самолёте и на других, якобы для проверки матчасти. А меня попрежнему сверлило желание летать как можно больше и получить лётное звание. Лётчики давали мне управление и учили меня, а командование агитировало меня подавать в Военно-воздушную академию, т.к. я всё время проэктировала новые типы самолётов и моторов, чтобы быстрее летать. Но, как говорится, я ещё «не перебесилась». Меня больше всего привлекал воздух, а садиться на долгие годы за академическую скамью, мне не хотелось. И я решила подать рапорт о зачислении меня в число слушателей Высшей школы лётчиков наблюдателей, в эскадрилье которой я служила...
Продолжение следует!
