Сегодня, 18 июня, 150 лет со дня рождения одного из главных артистов Московского Художественного театра, одного из его основателей, – Ивана Михайловича Москвина (1874 – 1946).
Театром он был «отравлен» (собственное выражение Ивана Михайловича) с 14-ти лет.
«Первый мой отравитель – Ф.А. Корш, который за двадцать копеек давал возможность смотреть первоклассную труппу во главе с В.Н. Давыдовым. Главным же моим отравителем был наш знаменитый Малый театр. Но он был для меня тогда менее доступен. Галерея стоила 35 копеек. Отравился я настолько крепко, что в нашей убогой квартире, в комнате не более двух жилых площадей, стал с товарищами устраивать домашние спектакли. Играли запоем, не переставая, пьесу за пьесой».
Так сам Иван Михайлович писал в своей автобиографии.
В семье юношу прочили по коммерческой части, и он действительно окончил курс бухгалтерии, но все же пошел поступать в школу при Малом театре. Провалился. Тогда отправился в Филармоническое училище. Туда его приняли, но через полгода, понаблюдав за учеником, Владимир Иванович Немирович-Данченко вынес свой вердикт: артиста из Москвина не получится. Однако на лице Ивана было написано такое страдание, что Немирович сжалился и оставил его еще на полгода.
На самом деле, так часто бывает в актерских школах. Кто-то поначалу не может показать себя, тушуется, учение ему не дается, но спустя время происходит некий прорыв – и человек раскрывается. Так и Москвин в итоге хорошо зарекомендовал себя в Филармоническом училище.
По окончании училища, в 1896 году, он поехал со знаменитой актрисой Малого театра Гликерией Федотовой и будущим своим коллегой по МХТ Александром Вишневским в гастрольную поездку в Тамбов. Затем играл в Ярославле, следом в Москве – в любимом с отрочества театре Корша. Все это были небольшие роли, самые значительные из них – Медведенко в «Чайке», Загорецкий в «Горе от ума», Милонов в «Лесе».
Знаменитым Москвин стал в 1898 году, после того, как сыграл царя Федора Иоанновича в самом первом спектакле Художественно-Общедоступного театра. Роль эта досталась ему не сразу, существовали и другие претенденты, самый серьезный из них – Всеволод Мейерхольд. На том, чтобы отдать роль кроткого царя 24-летнему Москвину, настаивал Немирович-Данченко, он же начал репетировать со своим бывшим учеником.
Москвин позже вспоминал об этом так:
«В смысле бытовом мне эта роль далась нетрудно. Родился я в патриархальной семьей, богомольной. В церковь меня заставляли ходить лет с шести, поднимали к ранней обедне в шесть часов утра, заставляли церковную службу достаивать до конца. Кремль, кремлевские дворцовые палаты и все соборы я знал очень хорошо, потому что сестра моя жила в Кремле, а я часто гостил у нее; церковного пения и “малинового” звона наслушался до отказа и сам звонил и пел в церкви.
Когда Константин Сергеевич посмотрел две картины из “Царя Федора”, срепетированные в его отсутствие, он позвал меня к режиссерскому столу и, взволнованный, с заплаканными глазами, сказал, что царя Федора буду играть я и с завтрашнего дня должен приступать к дальнейшим репетициям уже всей пьесы. У меня закружилась голова и ослабели ноги от неожиданной радости».
Царя Федора Москвин играл в общей сложности на протяжении 45-ти лет, выходил в этом образе на сцену более 600 раз.
Более сорока лет он играл и другую знаменитую свою роль – Луку в «На дне» Горького. И снова при создании этого образа Москвину помогли жизненные наблюдения. Много раз, совершая в детстве вместе с сестрой пешие путешествия в Троице-Сергиеву лавру, он встречал по дороге странников. Самых разных – странных, юродивых, мудрых, блаженных, утешающих. Из этих-то мимолетных встреч и вырос Лука.
Огромным событием для всей театральной России стал его Федор Протасов в «Живом трупе» Льва Толстого. Эта пьеса впервые была поставлена уже после смерти автора, в 1911 году. Премьеру в Художественном театре ждали с нетерпением и трепетом – настолько сильной была тоска по звучащему слову великого писателя. Кроме того, думалось, что спектакль прольет свет на тайну последнего ухода Толстого, ведь судьба Феди Протасова с его попыткой бегства от мира так явно перекликалась с судьбой самого Льва Николаевича.
Критик Сергей Дурылин в своей статье о Москвине – Протасове отразил эти всеобщие чаяния:
«Я помню, как расходились из театра после генеральной репетиции "Живого трупа". Тихо, сосредоточенно, будто действительно шли из митрофаньевского зала Московского окружного суда, где только что так неожиданно, так безапелляционно, и не приговором суда, а волей свободного человека, закончилось дело о дворянине Федоре Протасове. Один, теперь уже давно умерший писатель остановил меня тогда и сказал: "Я дважды прочел книжку Черткова об уходе Льва Толстого, и так и не понял, отчего и куда он ушел. А вот сейчас Москвин объяснил мне это. Я теперь знаю, отчего ушел Толстой, и понимаю, отчего он не мог не уйти". Эти слова мне показались тогда и продолжают казаться теперь лучшей оценкой исполнения Москвиным роли Федора Протасова».
Москвин очень любил играть. Ведущий артист МХТ, он с готовностью выходил и в маленьких ролях, вроде повара в «Чайке» или гостя в «Дикой утке». Но жажду актерства в его случае, кажется, не способны были унять никакие роли. В книге Михаила Чехова «Путь актера» приводится поразительный рассказ о том, как Москвин понарошку «хоронил» актеров и актрис МХТ, соглашавшихся на это: заставлял их ложиться на стол и, обливаясь слезами, служил по ним панихиду. А иногда он брал картонный детский гробик, «садился на извозчика и ездил по улицам Москвы без шапки, крестясь и плача».
Некоторые его роли были столь значительны, что казались пророческими. Так осенью 1917 года, накануне революции, Иван Москвин сыграл Фому Опискина в «Селе Степанчикове» – создав поистине грандиозный образ хама, опьяненного чувством вседозволенности, тем, что он становится властителем мира, вершителем судеб.
Вот как писала о даре Ивана Михайловича Москвина историк театра Инна Соловьева:
«Он равно разгадывал души униженных и оскорбленных и души унижающих и оскорбляющих; заставлял волноваться не только внутренней жизнью царя Федора с его стремлением "всех согласить, все сгладить", вернуть миру гармонию, но и внутренней жизнью глупого конторщика Епиходова и паяца-властолюбца Опискина. Как артист Москвин жил неистребимым любопытством к людям и ощущением их ценности. Взятое из гущи жизни обретало у него театральную увлекательность: знаток быта, он сгущал его и сообщал ему масштабность; владея всем богатством русских интонаций, он строил характер, играя речевыми изгибами, переменами звуковой окраски и темпа».
В двадцатые-сороковые годы он сыграл роли, которые также называли шедеврами: Хлынова в «Горячем сердце», Ноздрева в «Мертвых душах», Флора Федулыча Прибыткова в «Последней жертве». Когда в СССР были введены звания, конечно, именно Москвин стал одним из первых народных артистов.
... В июне 1941 года Художественный театр находился на гастролях в Минске. Бомбить город немцы начали почти сразу, уже 24 июня центр Минска превратился в руины. Бомба попала в склад с мхатовскими декорациями, среди того, что сгорело, оказались и декорации легендарного спектакля «Дни Турбиных».
Стало понятно: надо срочно эвакуироваться. В этот момент ответственность за судьбу мхатовцев взял на себя Москвин. Иван Михайлович отправился к руководству города с требованием вывезти театр. Ему, как депутату Верховного Совета, предложили уехать одному и давали легковую машину, но Москвин отказался категорически, страшно кричал, сказал, что без театра никуда не поедет и попросил дать хотя бы грузовик. К тому времени весь Минск горел.
Грузовик дали. Личные вещи мхатовцы бросили, чтобы двигаться налегке. 117 человек шли пешком: грузовик подвозил часть людей километров десять, а потом возвращался за следующей партией. Москвину очень помогал Федор Михальский – легендарный администратор МХАТа не терял спокойствия и чувства юмора.
Так прошли-проехали 200 километров до Орши. Оттуда Москвин направил телеграмму наркому путей сообщения Лазарю Кагановичу. Черновик этой телеграммы, написанной рукой Москвина, хранится сегодня в Музее МХАТ. «Очень прошу вас дать распоряжение Смоленск дать нам три вагона до Москвы чтобы мы имели наконец возможность добраться до нее. Нас 117 человек. Народный артист Союза Москвин». Вагоны дали ближе к Можайску. Мхатовцы во главе с Москвиным вернулись в Москву.
Такая вот история из последних лет жизни Ивана Москвина. Наверное, из-за этого умения взять на себя ответственность за всех в 1943 году, после смерти Вл.И. Немировича-Данченко, его назначили директором МХАТа. Пробыл он на этой должности недолго, всего три года.
Фото из фондов Музея МХАТ
Также будет интересно: