Апостол Павел к своем послании Ефсянам говорил: да боится жена мужа своего. Тем самым подчеркивал — жена должна уважать его, но никоим образом не бояться. Ведь если прочитать фразу полностью, то она будет звучат следующим образом: так каждый из вас любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа.
По неизвестной причине на Руси слова святого иначе трактовать стали. В ее родительском доме на самом видном месте висела плетка, которую называли «дурак». Нельзя сказать, что батюшка ее часто в руки брал, но порой случалось. Сам родитель любил повторять слова из «Домостроя», когда сыновья его спрашивали, как им с женой обращаться, коли женятся: «А про всяку вину по уху, ни по виденью не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть; никаким железным или деревянным не бить. А только плетью с наказанием бережно бити и разумно, и больно, и страшно, и здорово».
Слава Богу, ее супруг не бил. Но она его и без этого жутко боялась. Только взгляд его пронзительный на себе ловила, внутри немела сразу. Все, что сказать хотела, забывала. А порой так хотелось словечко молвить о том, какие вокруг него неискренние люди крутятся. Однажды даже целую речь приготовила. Целый день речь учила, желая донести до него, что никому из них верить не стоит. Первым в списке, как ни странно, стояла ее родня.
Прекрасно знала, пользы от них государю никакого. У братушек одно на уме — покушать поплотнее да на боковую. Батюшка от собственной значимости упивается, будто его прямая заслуга в том, что дочка с царем обвенчалась. О дядюшке Афанасии и вовсе молчит. Тот таким гоголем ходит, что другие бояре в след плюют. В тот вечер, когда собралась рот открыть, супруг в хорошем расположении духа был. Шутил, улыбался. Мария немного осмелела, вздохнула глубоко, но в последний момент сдержалась. Побоялась, что царь осерчает после ее слов и сошлет семейство, куда дальше. Ей же без поддержки остаться, одно означало — погибнуть. Потому, стиснув зубы, делала все, что родные приказывали.
Именно по их совету, Марьюшка первое время своей семейной жизни пыталась царю на свою сторону склонить. Дядюшка говорил, что мужики дюже слез женским не любят и все готовы сделать, лишь бы они не плакали. Вот она и принималась рыдать, да украдкой за реакцией супруга из-под ладошки поглядывать. Да только Ивана Васильевича подобные ухищрения за душу не брали. Наоборот, порой казалось — рыдания сии ему удовольствие доставляют. Уж с очень большим интересом посматривал, когда плакать начинала.
Зато просьбы ее завсегда мимо ушей пропускал. Едва с чем обращалась, тут же приказывал молчать, предупреждающе посохом постукивал да брови супить начинал. Словом, молодая царица постоянно пребывала в состоянии близком к истерике. С одной стороны супруг грозный велел не беспокоить, как он молвил, глупыми прошениями. С другой — родня в бок толкает — почто о семейном благополучии не хлопочешь? А как тут хлопотать? Два раза попыталась милость для брата Михаила выпросить, да ничего не получилось. От пронзительного взгляда царя дара речи лишилась. Язык враз к небу прирос, да в горле пересохло.
Все потому, что на память неожиданно смерть сродственника ее предшественницы Анастасии Романовны пришла. Сказывают, царь приказал обрядить его в шутовские одежды, а потом повелел медведем задрать. Как представила, что и с братьями подобное сделать смогут, едва сознания не лишилась.
Но все это еще можно было пережить. Жизнь в непосредственной близости с двумя царевнами адом стала. Вели себя они просто паскудно. Елена — змея подколодная, постоянно губы в ниточку поджимала и при встречах разные колкости бросала. Чаще всего с ее уст слетало презрительно:
— Голытьба!
Она вовсе с ней не считалась. А ведь должна была! Мария по всем правилам свекровью приходилась, и не важно, что не родной! А сыну ейному — мачехой. Следовательно, уважать обязана и в пояс каждый раз кланяться. Но Елена ни разу даже головы перед ней не склонила, зато родством своим постоянно кичилась. Постоянно подчеркивала:
— Род Шереметевых знатнее и богаче бояр Нагих!
Как тут стерпеть и промолчать?!
— Подумаешь, боярами стали, минув чин окольничих! Подумаешь, в Ливонской войне да казанских походах с царем Иоанном участие принимали, — не выдержав, промолвила Марьюшка, — Нагие тоже на печи не отсиживались!
Что тут началось! Каких только гадостей про свою семью не услышала.
— Голые, вы голые! — смеялась в голос Елена, — потому и фамилия у вас такая — Нагие!
С трудом удержалась, чтобы в ее татарскую рожу не вцепиться. Если бы гнева царского не побоялась, точно бы так поступила. Желая на место поставить, цыкнула:
— Молчи, несчастная! Я — жена царская. А ты пока еще никто!
Как ни странно, но помогло. Стерва в ответ лишь глазками черными стрельнула, словно ножом полоснула. Но зато другую забаву придумала. Чуть что, всегда подчеркивала, как ее царевич любит. А уж когда забрюхатела, вообще спасу никого не стало. Пузо вперед выпятит и шествует гордо. В церкви впереди нее к кресту прикладываться спешила. Вела себя так, будто она и не царица вовсе.
Ирина, жена Федора поумнее казалась. Активно на рожон не лезла. Глазенки потупит и шествует за ручку с Федором да воркует нежно, ну, чисто, голубок да горлица. Но это не мешало во время службы, когда никто не видел, толкать локтем в бок, особенно, когда прознала, что Марьюшка ребенка ждет.
Одно время про нее грязные слухи пошли, вроде, как не от царя он. Ясное дело — стервы эти его распускать стали. Кто же еще на подобное пойти мог? Счастье, что никто при дворе не поверил. Иначе пришлось бы ей смерть лютую принять. Трудно, ох, как трудно, в царском тереме жилось!
Трудно сказать, кто больше обижал — горделивая Елена или надменная Ирина. К слову сказать, сколько за этой парой наблюдала, так и не поняла — имелась ли меж них любовь, или же показухой занимались, чтобы другим, глядя на них, завидно становилось.
Все вокруг судачали — умом царевич не вышел. Что с ним сестра всесильного Годунова делает по ночами? Скоро станут на высокую колокольню по крутой лестнице взбираться да в колокола бить. Это, как известно, его любимое дело! Да еще улыбаться бессмысленно и по сторонам с придурковатым видом посматривать... Мария-Марфа точно знает — зря языками трепали. Умнее и хитрее человека, чем царевич Федор, не сыскать было. Жизнь его шла по установленным им же правилам, которые он ни разу не нарушил. Пока вокруг все его за дурочка принимали, он свою линию твердо вел.
И супруга ему в этом верной помощницей стала. Все вокруг знали, что Ирина Годунова воспитывалась вместе с царевичем Федором. С годами между ними и вовсе возникли нежные чувства, которые переросли в любовь и закончились браком. Со стороны царевича они были искренними. А вот с ее... Сложно сказать, чего там больше — любви ли расчету имелось. Только внешне молодая чета смотрелась идеально.
Обычно молодой наследник любил вставать в четыре утра, а то и раньше. Совершив полагающийся туалет, прикладывался к кресту, что приносил ему священник. Потом ему в комнату вносили икону Святого, чей день праздновался и царевич начинал долго и много молиться. Обычно это продолжалось более часа, а то и дольше. Закончив возносить хвалу Богу, Федор Иоаннович отправлял слугу спросить у супруги — хорошо ли почивала любимая? Затем они встречались в комнате между покоями и шли, держась за руки и воркуя, в церковь к заутрене.
Сейчас уже можно признаться — завидовала невесткам, их нежным отношениям с молодыми мужьями. Ей о подобном и не мечталось. Гораздо позже, когда обрела способность спокойно рассуждать, стала понимать — в том, что против нее молодые женщины образовали коалицию имеется и ее вина. Надо было с ними себя попроще да поласковее вести. Она же, когда прознала, что царь завещает Федору жениться на Милославской по причине бесплодности жены его, радости своей скрыть не стала. С улыбкой прибежала к Ирине да поинтересовалась — не помочь вещи собрать? Да только зря веселилась. Молодую боярыню похитили из отцовского дома и постригли в монастырь далекий... А Ирина осталась царствовать.
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 44
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке