Из воспоминаний барона Василия Алексеевича Роткирха
Было бы неблагодарностью с моей стороны не почтить добрым словом память прекрасного человека Сергея Герасимовича Батурина, бывшего в первых годах моего служебного поприща, в конце тридцатых и в сороковых годах, начальником 5-й пехотной дивизии.
Он был любим офицерами и особенно солдатами, которые видели, как он "распинался" за них. Про него у солдат сложилась даже поговорка: "Сергей Батурин собой недурен!", тогда как, в сущности, было совсем наоборот, - он был очень неказист.
Небольшого роста, довольно полный, с щетинистыми черными усами и бакенбардами, с долгими руками, на коротких ножках, вечно живой, вертлявый, он заставлял всякого, видевшего его в первый раз пред фронтом, смотреть на него с каким-то вопросительным недоумением.
В Батурине заключалось "два" человека: один дома, другой во фронте. Дома гостеприимен, хлебосол, радушен как истый русский боярин, в обществе приятен, весел, остроумен; но перед фронтом "ломался", "скоморошничал", "вертелся как петух на шпиле кирки" и сыпал, словно из рукава, поговорками, пословицами и церковнославянскими изречениями.
Надобно было видеть, как он подходил к фронту, особенно в полной генеральской форме, в шляпе, надетой с поля, в лосинах и ботфортах. Он приближался в каких-то лансадах (здесь прыжках), размахивая руками до самых плеч и как-то особенно выворачивая ножки.
"Разыгрывал" ли он Суворова или кого другого, или же был самородком, оставалось неразгаданным. С солдатами здоровался он с какою-то особою для слуха интонацией. Обойдя фронт, он приступал к осмотру подробностей обозреваемой части, и тут-то "начинался ливень" его прибауток, который, если бы их записывать, составили бы целую книгу.
Привожу некоторые, кроме общеизвестных:
- "Ни один Гаврило не наплюет себе в рыло".
- "Воспитали Терёху за мерку гороху".
- "Не заметил звонарь, что под глазом фонарь".
- "Растеряла Матрёна свои веретёна".
- "Плакала Аксинья, что не удалась ботвинья".
- "Хватилась Хавронья о печку спросонья".
- "Поверила рожа, будто больно пригожа".
"Собачиться во фронте" считалось в то время воинской добродетелью, и Сергей Герасимович "собачился", быть может, больше других; но, с окончанием смотра, этот добрейший и благороднейший человек всё забывал, отдавал в приказах лишь в мягкой форме указания на более выдающиеся отступления и отменял отсылку под арест тех офицеров, которым приказывал "идти на гауптвахту".
Особенно неприятен во фронте был он для полковых командиров, которые должны была выслушивать вот какие речи:
- Что вы, в аренду взяли полк, что ли? На что ни взгляни, - все требует ремонта. А ремонт где? В кармане у полкового командира! А еще молитесь: "и очисти ны от всякия скверны"! Но каково мне между вами? Вот уж воистину "со беззаконными вменился".
Где-то я рассказал, как один начальник дивизии, глядя во внутренность отлично вычищенного ружейного ствола, воскликнул: "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его", причем украдкой кивнул на бригадного командира. Это и был Сергей Герасимович Батурин.
О себе он не раз говорил: "Я сам архиепископ Архангелогородский, Вологодский, Костромской и Галицкий" (это были названия полков его дивизии).
Любимым его адъютантом был капитан Соломоний, диаметрально противоположный своему генералу: огромный, полный мужчина. Генерал, "вертясь пред фронтом", беспрестанно обращался к адъютанту с приказанием: "Пишите! пишите!" и тот знай пишет, не отводя карандаша от своей записной книжки.
Бывало, иной ротный командир, представляя свою роту, ловко подойдет, отсалютует и отрапортует так, что понравится начальнику дивизии; но вот смотр, и слышится: - Скверно! Гадко! Тот же "поп всю обедню испортил". На гауптвахту! На гауптвахту его!
Прибаутки нередко вызывали улыбку слушателей; но Боже сохрани, если ее замечал Сергей Герасимович: он немедленно отсылал на гауптвахту офицера, не умевшего скрыть улыбку.
Любопытно было видеть, как он смотрел юнкерские команды. Нельзя сказать, чтобы Сергей Герасимович не любил юнкеров, хотя и обзывал их "шляхтою голопузою", "кислой амуницией", "Митрофанушками" и т. п. Напротив, его частые смотры доказывали его заботливость о них.
Он отличал образованных юнкеров и принимал их у себя, хотя во фронте и кричал: - Мне не нужна твоя голова, спрячь ее себе в карман; мне нужен носок, чтоб ты умел вытягивать его на учебном шагу.
Нередко он входил и в имущественное положение юнкеров, и для этого спрашивал: -Ты великодушный, малодушный или бездушный?
Если юнкер не понимал вопроса, он пояснял:
- Сколько у тебя душ крестьян? Если спрашиваемый отвечал, например, что отец его имеет 25 душ, он был "малодушный", если же ни одной, то "бездушный".
Сергей Герасимович не жаловал только тех юнкеров, которых присылали в полки из кадетских корпусов за леность или дурное поведение. Он всегда приказывал держать их в ежовых и приветствовал весьма нелестным комплиментом: - К нашему берегу ничего доброго не приплывет: или щепка, или...
Здоровается, бывало, с юнкерами также своеобразно: - Здорово "отроцы в пещи!".
Если юнкера дурно показывали себя на смотру, Батурин выходил из себя и кричал: - Мерзко! Гадко! Это бараны! Это тельцы, их же и "на алтарь возложите" не довлеет. Полковой командир, поджарьте хорошенько эту "молодую говядинку".
Раз на смотру он начал расспрашивать фамилии юнкеров. Один из них назывался Чиж, а следующий за ним Кошко.
- Вот тебе и на! Чижа поставили рядом с кошкою! Берегись, чиж: несдобровать тебе при кошке!
Третий был Салов. - Это что за безобразие! - накинулся Батурин на заведующего юнкерскою командою. - Как сметь поместить кошку между чижом и салом!
Офицер улыбнулся, и Сергей Герасимович приказал ему после смотра отправиться на гауптвахту, но потом отменил приказание.
Мое знакомство с Сергеем Герасимовичем началось по истечении четырех месяцев моей юнкерской службы. Я был назначен к нему на ординарцы. Он пригласил меня обедать и после обеда навязал собственноручно на мой тесак серебряный темляк. Этим он пожаловал меня в портупей-юнкера и поставил во главе всей юнкерской команды полка.
Крепко любили его солдаты и даже не боялись вовсе, хотя он и старался "строить из себя зверя". Бывало, когда он придет запросто в лагерь, солдаты толпами бегут за ним; он шутит с ними, идет на ротные кухни, пробует пищу, заходит в кружки песенников, расхваливает тех, которые хорошо поют или пляшут; а солдаты из кожи лезли, чтоб угодить своему отцу-командиру и при каждой встрече непременно запевали любимую его "Акулину":
"Акулина, - это что?
- А тебе, сударь, на что? ".
В особенности солдатики усердствовали перед ним во время полковых праздников и обедов, устраиваемых для него после инспекторских смотров. Они затевали разные игры, "лодки", наряжались в фантастические костюмы и проч. Сергей Герасимович любил эти удовольствия. Имея слабую голову, он после 2-3 бокалов шампанского становился отменно весел, получал страсть со всеми целоваться, выходил к солдатам, обнимал их, целовал и поощрял к новой изобретательности.
С пирушек офицеры обыкновенно уносили его на руках домой, посадив в кресло и в предшествии музыки. Качаньям и крикам "ура! " не бывало конца.
Но, раз, все мы, офицеры, струхнули таки порядком. В Динабурге, после инспекторского смотра, мы пригласили Сергея Герасимовича на обед, устроенный в нижнем этаже "Офицерского флигеля", выходившего окнами на плац-парад. День был жаркий, все окна отворены, на плацу играла музыка, пели и плясали песенники.
Генерал был в самом веселом настроении духа и сыпал разными прибаутками и текстами. "Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд", говорил он усердно наполнявшим его бокал. Вдруг, в самом конце обеда, видим, чрез плац приближается к нам "другой Батурин", в полной генеральской форме, с эполетами из соломы; за ним такой же огромный адъютант, как и Соломоний.
Тот идет походкой Батурина, также размахивает руками и выворачивает ноги. "Господи, что же это такое? Очевидно это карикатура на Батурина. Он может оскорбиться, подумает, что его захотели осмеять. Все пропало! Разгневается старик, и имеет на то полное право!".
Но вот карикатура ближе, ближе, здоровается с музыкантами и песенниками голосом и манерою Батурина, распекает солдат, оборачивается к адъютанту с приказанием: "пишите, пишите"! и тот действительно пишет. Наконец, "искусственный генерал" подходит к окошку, из которого Батурин смотрел на плац, протягивает фамильярно руку и говорит:
- Здравствуйте, ваше превосходительство! Позвольте с вами познакомиться: я генерал-лейтенант Сергей Герасимович Батурин, собой недурен!
У всех нас похолодело сердце. "Ну, думаем, беда!". Но ничуть не бывало! Сергей Герасимович начал от души хохотать, вышел на плац, стал обнимать и целовать своего двойника и потом подарил ему пятирублевую бумажку.
Оказалось, что это был унтер-офицер 2-й карабинерной роты Зубков, первый запевало и плясун. Мы потом также набросали ему в шляпу немало денег за удовольствие, доставленное начальнику дивизии; но ведь этим он мог накликать на нас целую гору неприятностей. Полковой командир приказал, однако, выдержать Зубкова неделю в арестантской кордегардии.
Все подчиненные Батурина воспоминают его благодарным сердцем. Мы любили его со всеми его недостатками, со всеми его странностями. Никого из офицеров он не погубил; не было случая предания кого-нибудь из них суду. А скольким благотворил он втайне, скольких поддерживал! Да и он ли один?
Благородная супруга его, рожденная Воейкова, москвичка, также как и муж, непосредственно и через сына (служившего поручиком в Галицком егерскому полку) также спасала многих от несчастий.
Стоило промотавшемуся полковому казначею или какому-нибудь впавшему в ошибку офицеру покаяться пред начальником дивизии и просить его защиты, и великодушный генерал всегда спасал от погибели. Сергей Герасимович был "пастырь добрый, иже душу свою полагает за овцы"; любил свою часть, был ее отцом родным и печальником о судьбе каждого, начиная с солдата.
Он не походил на тех начальников, которые стыдятся своей части, ненавидят ее, щедры на выговоры и аресты, а не на награды, чем роют между собою и ею никогда незаполнимую пропасть и даже не имеют в гардеробе своем мундира командуемой ими части; а между тем, не стыдятся получать жалованье за свое командование.
Но вот на место благородного графа Крейца (Киприан Антонович) назначен командиром 2-го армейского корпуса злой Купреянов (Павел Яковлевич). Этот зверь начал крепко жать начальников дивизий и особенно нашего дорогого Батурина. Впрочем, он вообще был враг генералов.
Бывало, последних по целым часам нарочно держал у себя в приемной и в то же время, назло им, просил в кабинет прапорщиков, ежели таковые появлялись по какому-нибудь случаю.
Не выдержал долго такого обращения Сергей Герасимович и разошелся с Купреяновым. Его произвели в полные генералы и назначили членом одного из тех учреждений, где заслуженные воины почиют на лаврах до самой смерти.
Повторю о нем то же, что сказал об Андрее Михайловиче Симборском: "если он и имел свои недостатки, то это была пыль на благородном металле, которая овеяна дыханием смерти".
Другие публикации:
- Кто не знал Андрея Михайловича Симборского в Динабурге? (Из воспоминаний барона Василия Алексеевича фон Роткирха)
- В 1843 году 2-й пехотный корпус перемещен был из Литвы в Царство Польское (Из воспоминаний барона Василия Алексеевича фон Роткирха)
- В России находился запас серебра, что его было некуда девать (Из воспоминаний барона Василия Алексеевича фон Роткирха)