Пролог
– Григори-и-й! Гри-и-ш! Да чтоб тя черти взяли… Гришка!
Раида сидела на кровати, широко расставив толстые ноги и лениво почёсывая спину запрокинутой за голову рукой. Ходики на стене с косящей направо-налево по ходу движения маятника, кошкой показывали семь утра. Где там этот храпоидол, чем занимается, куда уже усвистал?
– Гриня!
– Ну чего тебе? – раздался недовольный голос мужа Гриши, тощего, ледащего мужичонки, который на фоне пышнотелой Раиды смотрелся подростком, если бы не его измождённое, сморщенное личико.
Сморщиться было отчего. Раида всю жизнь была больной. То там стреляло, то здесь прихватывало. В итоге в постели валяться да мужа тискать была мастерица. Да рожать – одного за другим родила троих детей, «отстрелялась», как она говорила, да на том закончила. Старшие, Егор да Верка, уже подросли, стали по хозяйству помощниками, младшая Клавка была пока что маминым хвостиком. Вернее, папиным – Раида родительские обязанности после родов посчитала выполненными. Потому младшую особо не любила – какой с неё прок? Только под ногами путается.
– Принеси воды, Гриня. В груди что-то прям жжет, так жжёт – мОчи нет.
«Поменьше бы груздей солёных трескала на ночь – глядишь, и изжоги бы не было,» - подумал Гриша, таща из сеней ковшик ледяной водицы. Но именно подумал. Не сказал вслух. Иначе бы Раида завелась на полдня, переела всю плешь. Причитала с плаксивостью и нытьём, что вот её, такую больную, чуть ли не при смерти, никто не жалеет и не ценит.
Хотя имя той болезни он определил давно – лень. И все свои многочисленные хозяйские обязанности по содержания сельского дома и подворья жена давным-давно взвалила на него да на подрастающих детей. Она бы сейчас и пятилетнюю младшенькую впрягла, та бы ей воды тащила – да только дочка уже с половины седьмого утра рассыпанный в баньке мешок фундука перебирала. Припахали дитё.
– На! – он сунул ковшик в руки жены и заторопился. – Эта, поехал я. Михалыч бригаду к восьми утра в центральной усадьбе собирает. Нельзя опаздывать. Так что ты детей-то в садик и школу давай собирай, а то опоздают. Каши я там им наварил, покормишь. Да пошевелись ты, Ираида! – в сердцах назвал он её полным именем, которое она так любила за необычность.
Ираидой дочь назвал приезжий музыкант, руководитель сельского клуба. Он быстренько обаял её мать, тогда – первую певунью на селе. Столь же быстренько женился на ней, потому что та понесла от него. А потом быстренько пропал в неизвестном направлении, успев, правда, дать новорождённой дочери это чудное по нынешним местам имя. Не то Ирина, не то Аида. В общем, так девчонка сама себя потом и окрестила – Раида.
Нравом была в мамку-певунью, с её идеальным слухом. И столь же безалаберная да ленивая. И безответственная, как и исчезнувший папаша. И теперь сидела, с тоской глядя на замусоренный пол. Придётся самой убирать – детки иначе в школу и в сад опоздают.
Во дворе затрещал мотоцикл, потом лязгнули засовом ворота, и муж уехал. Начался обычный Раидин день.
Из огня да в полымя
И деревни той, считай, уже нет, и мать к пятидесяти годам превратилась в полную неопрятную старуху – но каждое утро для Клавы превращалось в натуральный «День сурка», с дурной периодичностью одних и тех же событий.
Встать, как стрелки часов едва перевалят за шесть утра. Тихо, стараясь не греметь, приготовить на всю семейную ораву завтрак. Орава – это муж. Сын. Свёкор. Свекровь. Старший брат мужа (слава богу, без жены, он развёлся, а то ведь и на жену нужно было готовить и её двоих невоспитанных спиногрызов, которых она в пику мужу забрала с собой).
Дом был огромным. Начало ему в своё время, до войны ещё, положила добротная деревенская изба из выдержанных брёвен лиственницы – железного дерева, вечного, которое не горит. Не горит оттого, что чуть ли не полвека в воде вымачивалось. Да притом на дне – тонет оно, даром что дерево. Итальянский город Венеция, говорят, на сваях из лиственницы вот уж без малого тысячу лет стоит – и ничего ему не делается. Так и этот дом тысячу не тысячу, но лет пятьсот ещё постоит, будь он неладен. Вместе со всем обитающим в нём семейством. Свёкром этим, старым бабником, что до сих пор норовит Клавку где в углу притиснуть. Со сварливой да плаксивой свекровью (как тут маменьку с подобным нравом не вспомнить?). С детьми - оболтусами, ленивыми да невоспитанными.
Дом со временем разрастался пристройками, комнатами, даже банькой, которая была его частью. Второй, летней, кухней с обширной верандой. А потом восточная его часть ещё и мезонином украсилась, вполне жилым и удобным. Так что приходилось ей с ведром и тряпкой не только вправо-влево и вперёд-назад по нему шастать, но ещё и вверх-вниз, по чуднОй винтовой лестнице.