Густая грозовая ночь окутала городок. Вспышки молний озаряли мрачный силуэт, застывший на верхушке колокольни единственного в городке храма.
Услышав по радио, внезапно прервавшее выпуск новостей, "Лебединое озеро", он стремглав взбежал по скрипучим ступеням на самый верх и замер, воздев руки к грозовому небу.
Раскаты грома сливались с его демоническим хохотом. Крупные капли дождя стекали по мрачному лицу, подобному лику сурового Христа в блеске молний.
Никто из жителей городка не поверил бы, что это скромный фрезеровщик Григорий Аронович Маранц. Старый еврей, много лет трудившийся на местном заводе.
Все в городке знали Маранца.
Его считали чудаковатым стариком, доживающим свой век в безвестности и нищете.
Сутулый, одинокий, вечно бормочущий что-то под нос, в очках с толстенными стеклами, он вызывал у рабочих лишь насмешки да глупые подколы.
На заводе, где Григорий проработал большую часть жизни, его никогда не любили и считали странным. Работяги издевались над ним, злобно дразнили "Марамойкой" и строили догадки, что старик либо тронулся умом, либо скрывает какую-то постыдную тайну.
- Эй, Марамойка, ты чего там себе под нос шепчешь опять? Никак мантры читаешь, или молишься своему еврейскому богу? - ехидно спрашивал бригадир Петрович, сплевывая. А затем, смачно затянувшись беломориной, бригадир нарочито грубо отпускал тяжёлую руку на дряхлое стариковское плечо и хищно улыбался.
И в раздевалке, и в столовой, Маранц всюду попадал под раздачу.
- Сдается мне, братцы, что наш Гриша - гoлубoй! Ни бабы у него, ни детей. Небось по ночам мужикoв к себе водит, сoдoмит прямо на святых иконах, - гоготал слесарь Витек, толкая Григория локтем под общий смех.
Старик лишь сильнее сутулился и опускал голову, не говоря в ответ ни слова. Его уже давно не задевали подобные насмешки и издевки. Словно тяжкий крест, он безропотно нес эти унижения, понимая, что Господь посылает ему такие испытания не просто так.
За неделю до роковой ночи Григорий отправился на городской базар за провизией. Пробираясь сквозь толпу покупателей, он вдруг заметил старуху в черном платке, пристально глядящую на него из-под густистых бровей. Маранц хотел было пройти мимо, но старуха преградила ему путь.
- Погоди, милок, - прошамкала она беззубым ртом. - Я ведь тебя узнала. Ты ведь не тот, за кого себя выдаешь, верно?
Григорий похолодел. Неужели кто-то раскрыл его тайну? Он попытался обойти старуху, но та вцепилась костлявой рукой в его рукав.
- Не спеши, батюшка. Знаю я, кто ты есть! И пришла тебе сказать - скоро все закончится. Твои муки, страдания - все будет позади. Готовься к последнему испытанию.
- Ты ошиблась, бабушка, - пробормотал Григорий, отводя взгляд. - Я простой фрезеровщик, Маранц моя фамилия. Отпусти, мне идти надо.
- Эх, отец Григорий, не признаешь, значит, - вздохнула старуха, разжимая пальцы. - Ну да ладно. Когда час пробьет, сам все поймешь. А пока неси свой крест, молись да верь. Только вера тебя и спасет.
И старуха растворилась в толпе, оставив Григория в смятении и тревоге.
Всю неделю после этого разговора он места себе не находил, твердил молитвы и ждал знака свыше.
Вечерами, возвращаясь в свою убогую квартирку в обшарпанной пятиэтажке, Григорий часто сталкивался у подъезда с вечно пьяным, безработным соседом Кольком.
- О, жидяра, явился! Что, Гришаня, опять на своем заводе хреновины всякие точишь? Лучше бы бухнул с мужиками по-человечески! - Колька пошатывался, преграждая дорогу.
- Отстань, охальник! Дай пройти! - Григорий брезгливо отталкивал его, стараясь не касаться замызганной одежды. От соседа несло перегаром, потом и блевoтинoй.
- Ух ты, цаца какая! Руки ему марать не хочется! - Колька сплевывал вслед уходящему старику. - Ничего, скоро всех жидов и пидoрoв в расход пустят, так и знай!
Но каждую ночь, запершись в своей комнатушке, Григорий доставал из тайника древние иконы, зажигал лампадку и подолгу молился. Он просил Господа даровать прощение всем своим хулителям и обидчикам, молил о спасении их неразумных душ.
Изможденный постом и бдением, в те недолгие часы, что удавалось поспать, Григорий часто видел один и тот же сон. Он стоял в царских палатах, в полном иерейском облачении. Перед ним был юный царевич Алексей, сидящий на престоле - живой, здоровый, сияющий нездешним светом. "Радуйся, Григорие! Молитвами твоими спасется Русь!" - произносил отрок и осенял его благословляющим жестом. И тогда Григорий понимал, что все его скорби, унижения и страдания - не напрасны. Что близок тот час, ради которого Господь сохранил ему жизнь.
И вот, наконец этот миг настал. Услышав "Лебединое озеро" по радио, он наконец понял, о чем говорила ему старуха на базаре.
В ту победную ночь Григорий впервые за много лет ощутил себя не жалким старым фрезеровщиком, а тем, кем был на самом деле - великим праведником и молитвенником за Русь. Стоя на колокольне под раскатами грома, он хохотал и плакал от счастья. Слезы радости и скорби катились по его лицу, смешиваясь с потоками дождя.
Наутро горожане с удивлением обнаружили тело старого фрезеровщика Маранца у подножия колокольни с блаженной улыбкой на устах.
Никто так и не узнал, что в ту ночь над городком взмыла ввысь, сливаясь с громом, лебединая песнь Григория Распутина - великого подвижника, всю жизнь хранившего веру в возрождение России.