Здравствуйте, дорогие читатели! Кажется, Кот окончательно пришёл в себя после педагогического марафона, а потому может вернуться на своё место, то есть на цепь, и продолжить мяуканье.
А ещё в эти дни хочется вернуться к Пушкину.
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…
Знаменитое вступление к «Руслану и Людмиле», как все, конечно, помнят, лет на десять «моложе» самой поэмы и, возможно, именно поэтому очень часто используется во всевозможных заставках и мультфильмах как вступление вообще к пушкинским сказкам. Конечно же, это не случайно: всем известные строки «Там русский дух… там Русью пахнет!» в полной мере могут быть отнесены к любой из сказок. И, наверное, тем это поразительнее, что сюжеты очень многих сказок имеют совсем не русское происхождение.
«Что за прелесть эти сказки, каждая есть поэма!» - писал Пушкин брату о сказках няни, но ведь эта прелесть – и его сказки.
В страшно далёком детстве Пушкин начался для меня как раз с «Лукоморья» и «Сказки о мёртвой царевне» - читать я ещё не умела, а сказку наизусть декламировала.
И очень была удивлена несколько лет спустя, когда прочитала у братьев Гримм о Белоснежке и семи гномах. Первая реакция была – они же у Пушкина это взяли! Разумеется, сейчас я знаю, что всё было, как говорят в наше время, «с точностью до наоборот», но тем не менее…
Сейчас обычно указывают на источники сюжета примерно вот так: «Данное произведение создано по сюжету народной сказки, известной многим народам мира». Помимо «Белоснежки» ссылаются на сказку «Волшебное зеркальце» из сборника А.Н.Афанасьева, и на русские сказки, помещённые в нескольких сборниках. Только вот что интересно: сборник Афанасьева увидел свет во второй половине 1850-х годов, другие поминаемые сборники – и того позднее (на грани XIX и ХХ веков), а в это время сказка Пушкина была уже хорошо известна. У Афанасьева мы можем увидеть явные пересказы некоторых литературных сказок – так что, кто и у кого брал сюжет, весьма спорно.
А вот сходство с произведением братьев Гримм (точнее, с их записью народной сказки) несомненно. И тем интереснее проследить, как типично западноевропейская история стала русской. В своё время я писала о сказочной балладе «Жених», тоже как будто выросшей из сказки Гриммов, но, тем не менее, нашей, народной. Давайте посмотрим, что же здесь.
Сходства, конечно, много.
Вот, например, характеристика королевы-мачехи в «Белоснежке»: «Эта вторая жена его была красавица, но и горда, и высокомерна, и никак не могла потерпеть, чтобы кто-нибудь мог с нею сравняться в красоте».
И у Пушкина:
Правду молвить, молодица
Уж и впрямь была царица:
Высока, стройна, бела,
И умом и всем взяла;
Но зато горда, ломлива,
Своенравна и ревнива.
Диалоги же мачехи с зеркальцем совпадают практически дословно.
Однако уже с самого начала внимательные читатели увидят, как много различий в этих сказках при, казалось бы, очень большом сходстве. Вот начало сказки в записи братьев Гримм: «Зимним деньком, в то время как снег валил хлопьями, сидела одна королева и шила под окошечком, у которого рама была чёрного дерева. Шила она и на снег посматривала, и уколола себе иглой палец до крови. И подумала королева про себя: «"Ах, если бы у меня родился ребёночек белый, как снег, румяный, как кровь, и чернявый, как чёрное дерево!" И вскоре желание её точно исполнилось: родилась у ней доченька – белая, как снег, румяная, как кровь, и черноволосая; и была за свою белизну названа Белоснежкой».
Мне этот рассказ кажется совершенно бесстрастным: сидела, шила, загадала желание, желание исполнилось… Конечно, придаст трагизма следующая фраза: «И чуть только родилась доченька, королева-мать и умерла». Но всё равно тон повествования очень спокоен.
А что же у Александра Сергеевича? Буквально с первых строк мы читаем рассказ о любви и разлуке, которые, как известно, «не ходят одна без другой»:
Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
И царица у окна
Села ждать его одна.
Ждет-пождёт с утра до ночи,
Смотрит в поле, инда очи
Разболелись глядючи
С белой зори до ночи;
Не видать милого друга!
Не кажется ли вам, что эти безнадежно устаревшие сейчас (да и в пушкинское время, думается, тоже) «инда», «глядючи», помимо сказочности, придают речи поэта какую-то удивительную теплоту, а ещё и доверительность тона? И вот это описание, так похожее на народные песни:
Только видит: вьётся вьюга,
Снег валится на поля,
Вся белёшенька земля.
И уже не загадывание, как у братьев Гримм, будет – не случайно же потом раздосадованная молодая царица воскликнет о падчерице:
И не диво, что бела:
Мать брюхатая сидела
Да на снег лишь и глядела!
Ей не понять, как это можно - сидеть и ждать любимого.
А дальше будет такой горестный рассказ о смерти царицы-матери, которой только что «в сочельник в самый, в ночь» «Бог дал дочь»:
Рано утром гость желанный,
День и ночь так долго жданный,
Издалеча наконец
Воротился царь-отец.
На него она взглянула,
Тяжелёшенько вздохнула,
Восхищенья не снесла
И к обедне умерла.
Нигде больше в сказке ни одного слова не будет сказано о царице-матери. Но мне представляется, что буквально в нескольких строках Пушкин создал пленительный женский образ. И когда потом мы будем читать о душевной красоте юной царевны, то, наверное, подумаем, что свои лучшие качества она унаследовала от матери.
**************
А ведь это только самое начало! Дальше таких расхождений будет куда больше…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
