Бледные, словно обескровленные пальцы отчаянно цеплялись за серое растрескавшееся дерево старой двери. В глазах девушки, которую выталкивали в одной рубашке среди ночи из дома, бились ужас и непонимание. Здоровый детина в чёрных одеждах, раздражённый её сопротивлением, резко дёрнул девушку за плечи назад. От неожиданности пальцы её разжались, и она бы упала на спину навзничь, если бы её сразу же не толкнули вперёд. Споткнувшись о порог, она вылетела из двери и очутилась на тёмной улице лицом в грязи.
«Именем святой и справедливой инквизиции!» - негромко, чеканя каждое слово, произнёс человек в чёрном капюшоне, почти полностью закрывавшем его лицо. Плечи девушки, лежавшей у его ног, вздрогнули и сжались, словно она пыталась слиться с землёй, раствориться в грязной луже. Грубые руки подхватили её под локти, встряхнули и поволокли по узкой улочке на праведный суд, призванный спасти её заблудшую душу.
Дверь тихо скрипнула, и из тёмного проёма боязливо выглянула женщина. Она посмотрела вслед чёрным фигурам, тащившим девушку прочь, сдавленно всхлипнула и быстро прикрыла рот дрожащей рукой.
Суд был недолгим. Отец Тома слыл инквизитором милосердным, не подвергал еретиков и ведьм долгим пыткам, предпочитая им очищающее пламя костра. «Неразумные! Они обвиняют святую инквизицию, дарующую им жизнь вечную взамен такой короткой телесной жизни, в жестокости!» - говорил он. Для того, чтобы слуги инквизиции пришли в дом еретика или ведьмы, достаточно было простого доноса от бдительных горожан. Суд не требовал присутствия свидетелей. Святой отец был убеждён в том, что праведные прихожане не отправят невиновного в очищающее пламя.
В полдень следующего дня в центре городской площади уже установили эшафот, обложив его дровами и вязанками хвороста. У эшафота толпился народ в предвкушении зрелища. Посещение казни было обязательным, как дело богоугодное, даже для детей, которых родители выталкивали вперёд, в первые ряды, чтобы те не упустили ни мельчайшей подробности казни очередной ведьмы.
А ведьма стояла на эшафоте, привязанная к столбу, не поднимая головы. Грязные спутанные волосы закрывали её лицо и грудь.
Отец Тома поднялся по ступеням эшафота и обернулся лицом к толпе. Толпа всколыхнулась волной и затихла. Святой отец откинул с головы капюшон, открыв бледное лицо с обтянутыми кожей скулами и горящие праведным огнём глаза. За небольшой проповедью против ересей и колдовства последовал длинный приговор на латыни. Позади отца возникла тёмная фигура палача, в руках которого вспыхнул факел. Толпа взревела в предвкушении. Палач пошёл вокруг эшафота, поднося факел к хворосту. Тот вспыхивал сразу, языки пламени устремлялись к центру и вверх, туда, где без чувств от ужаса обмякло на верёвках хрупкое тело юной ведьмы. Пламя хищно скользнуло к её ногам. Голова девушки дёрнулась и откинулась назад. На мгновение толпа увидела её широко распахнутые глаза, а затем огонь, сминая хрупкое тело в уродливое нечто, взметнулся ввысь, и вслед за огнём к небу рванулся и замер на самой высокой ноте крик ведьмы, чья свободная очищенная душа устремилась навстречу свету. Толпа взревела.
Позади зрителей, почти сливаясь с серой каменной стеной, стоял невысокий молодой человек. Когда вспыхнуло пламя, и по площади поплыл сладковатый запах горелой плоти, ноздри его хищно расширились. Не отрываясь, он смотрел на эшафот, жадно вдыхая воздух, налитый дымом и отчаянием жертвы. Уже погасло пламя, народ разошёлся по домам, а человек всё стоял, не двигаясь, и в глазах его отражались языки отгоревшего костра.
***
–Только такого достоин Господь! – хрипло прошептал инквизитор, подняв голову вверх и стараясь рассмотреть каждую деталь нового собора, с которого только сняли строительные леса.
Отец Тома никогда не видел ничего подобного! Величественное и при этом лёгкое здание устремлялось к небу изящными пинаклями-башнями, словно молитва раскаявшегося грешника, взывающего к богу. Капители колонн венчали витые сплетения роз и лилий. Причудливый узор, напоминающий языки пламени, украшал вытянутые окна.
Спутник святого отца, тот самый молодой человек, жадно наблюдавший за казнью ведьмы, удовлетворённо скользил взглядом по изгибам и изломам своего творения. Это был первый собор, спроектированный молодым архитектором, и собор этот превзошёл все, созданные до него.
–Рено, сын мой, ты сотворил чудо, и сотворил его удивительно быстро! – обернулся к архитектору инквизитор. – Сомнений нет, труды были не напрасны!
–Святой отец… – начал архитектор, неохотно отрывая взгляд от своего величественного и прекрасного детища. – Осталась внутренняя отделка. И мастера закончат её без меня, теперь это работа художников. Я бы хотел…
Лицо инквизитора стало холодным и жёстким.
–Ты бы хотел уехать. Я знаю. Я слышал, тебя звали в Париж. Но это невозможно. Ты не сможешь ничего создать там. Ты вырос при аббатстве, я с детства наблюдал за тобой, и в величии этого собора я вижу то, что вдохновляло тебя эти годы: пламя святых костров инквизиции, освобождающее души еретиков! Париж полон греха, а здесь, в Амьене, жители бдительны, и священный суд не дремлет. И только здесь, не затмевая свой разум греховными соблазнами столицы, ты сможешь создать великолепные творенья, которые возвеличат Амьен и аббатство!
Рено упрямо помотал головой, словно отгоняя навязчивую муху:
–Жители Амьена? Да они собираются на площадь поглазеть, как корчится в огне очередная жертва, радуясь в глубине души, что не они привязаны к столбу на этот раз! Твои костры, святой отец, горели только потому, что это было нужно мне! Понимаешь? Мне! Ты прав, в каждом из этих окон – пламя, сожравшее очередную девку, о которой я сообщил твоему праведному суду! Неужели в Париже инквизиция оставит без внимания доносы бдительных граждан?
–Молчи! – святой отец в ужасе отшатнулся от архитектора. Он бросил взгляд вверх, на рвущиеся к небу колонны и башни, на языки пламени, скользящие по окнам, увидев в них не отражение очищающего огня, а искажённые лица невинно сожжённых, развернулся и направился прочь, на ходу натягивая капюшон, словно пытаясь отгородиться от гневного и презрительного взгляда молодого архитектора, провожающего сутулую спину святого отца.
***
«Именем святой и справедливой инквизиции!» Носок тяжёлого сапога выбил дверь, запертую изнутри на хлипкий засов. Грубые руки вытащили из постели ничего не соображающего спросонья архитектора и вытолкнули его за дверь, в вязкую ночную темноту. Он не сопротивлялся, не пытался кричать, обвиснув, словно марионетка с обрезанными нитями, на руках служителей священного суда. Когда их фигуры растворились в темноте улицы, бледное лицо отца Тома, сдёрнувшего с головы капюшон, белёсым пятном проступило из ночного мрака. Раскрытым ртом он хватал прохладный воздух, словно пытался утолить дикую жажду. Наконец, успокоив дыхание, он снова накинул капюшон и медленно побрёл по извилистой узкой улице. Из окон, прикрытых лёгкими ставнями, доносились обычные звуки спящего города: храп, детский плач, похотливое женское хихиканье… Запахи нечистот и испорченной еды смешивались со свежестью летней ночи, раздражая и напоминая о низости и греховности человеческой жизни.
Инквизитор подошёл к собору, даже в ночи поражавшему изяществом форм, открыл тяжёлую дверь и шагнул внутрь. Ещё не было фресок и росписей на стенах, ещё не установили тяжёлые подсвечники и скамьи. Только белое мраморное распятие светилось над алтарём.
Отец Тома прошёл вдоль нефа, не отрывая взгляда от распятия, остановился перед ним и опустился на колени. Он долго вглядывался в лицо белой фигуры, словно пытаясь найти ответ своим мыслям, но ответа не было.
«Господи! Всю свою ничтожную жизнь я служил тебе верой и правдой! Я стремился искупить свой самый большой грех, совершённый, когда я был ещё бестолковым юнцом-послушником и поддался соблазну. Во искупление вершил я суд именем твоим. Я уверовал в прощение, когда плод греха моего, мой сын, создал этот храм во славу твою. Я не хотел отпускать его, опасаясь, что соблазны Парижа погубят великий талант. Но корни греха моего дали страшные всходы. И я сам поливал эти всходы кровью тех невинных, которых казнили по доносам моего сына и по решению моего суда. Удобрял пеплом костров, на которые он моими руками отправлял жертвы только для того, чтобы его безумие порождало идеи для храма во славу твою. Твою ли? Или это сам дьявол в его обличье построил собор из того пепла, которым стали невинные? И не услышим ли мы их крики в молитвах тех, кто придёт сюда славить Господа?»
Летние ночи коротки. Первый солнечный луч смело проник в сводчатый зал собора через высокое окно башни, украшенное языками пламени, и осветил тёмную фигуру, лежащую лицом вниз на полу перед распятием, раскинув руки.
В воскресный полдень жители Амьена, взбудораженные новостью о том, что главный архитектор нового собора оказался еретиком и богохульцем, собрались на городской площади. Лицо отца Тома, зачитавшего приговор, было бледнее обычного. Поговаривали, что святой отец серьёзно болен и потому не выходил из кельи всю неделю. Однако голос его был твёрд и холоден, когда произносил он перечень прегрешений привязанного к столбу грешника. А тот смотрел поверх толпы на высокие остроконечные башни своего творения, и очищающее пламя уже отражалось в его глазах.
В ту же ночь в Амьене вспыхнул пожар, и, не выдержав жара, обрушились стены нового собора. Только белое распятие уцелело на том месте, где был алтарь.
***
«А сейчас мы подъезжаем к главной цели нашей сегодняшней экскурсии – замечательному образцу поздней готики, известному на весь мир, – Амьенскому собору.»
Молоденькая девушка-экскурсовод, сидя на переднем сиденье яркого автобуса, рассказывала любопытным японцам о достопримечательности, ради которой они приехали в Амьен. Туристы с японской сдержанностью улыбались, внимательно слушали и вытягивали шеи, пытаясь поскорее увидеть знаменитые башни и колонны и держа наготове фотоаппараты последних моделей.
«Данные раскопок подтверждают легенду о том, что этот собор был построен на месте другого, вероятно, уничтоженного пожаром. Говорят, что сгоревший собор был прекраснее существующего и явился одним из первых образцов так называемой «пламенеющей готики». Он был спроектирован во времена, когда инквизиция охотилась на ведьм, молодым архитектором Рено. По легенде, глава святой инквизиции, отец Тома, был его отцом, и в приступе безумия приговорил своего незаконнорождённого сына к сожжению за ересь, а затем сжёг и сам собор. Несколько позже по чертежам, оставшимся от Рено, возвели новый храм, однако, как и любая копия, он значительно уступал оригиналу. Но вероятнее всего, это только легенда, не имеющая документального подтверждения».
Автобус остановился, туристы высыпали на площадь и остановились, заворожённо глядя на отражение заходящего солнца, пламенеющего в сводчатых окнах изящных пинаклей.
Автор: Irynne
Источник: https://litclubbs.ru/articles/49709-gotika.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
