(НЕМНОГО МИСТИКИ)
Подводная лодка, истерзанная автогеном, обшитая строительными лесами, опутанная электрокабелями, уныло дремала у стенки судоремонтного завода, вмерзнув в лед. Верхний вахтенный, зябко кутаясь в огромный тулуп, приплясывал у сходни, с завистью глядя, как из трубки на кормовой надстройке лодки вырываются клубы пара: внизу, в отсеках, сейчас тепло («а в турме сейчас ужин – макароны дают…»).
А в теплом центральном посту вовсю шла отработка вахты по борьбе за живучесть. Дежурный по кораблю только что закончил опрос обязанностей, на очереди была отработка борьбы с пожаром. Но, прежде чем объявить учебную аварийную тревогу, он решил дождаться вахтенного центрального поста, который закончил осмотр носовых отсеков и собирался идти в корму.
Нагнувшись к сейфу дежурного по кораблю, вахтенный взял спрятанный там аварийный топорик и повернулся к дежурному:
– Тащ кап-нант, можно, мы сходим в корму вдвоем?
Вахтенный трюмный заранее поднялся с сидушки и вопросительно посмотрел на дежурного.
– Во-первых, я не «кап-нант», а «капитан-лейтенант», не жуй мое звание, его мне главком присвоил, а не кок Андреич на камбузе сварганил. А во-вторых, с чего это вдруг вдвоем? – удивился дежурный. – Шлепай один. И, кстати, почему у вас топор валяется в отсеке? Ну-ка, пришпандорь его на штатное место, а то мех вам все уши поотрывает за свое имущество.
– Один не пойду, – с какой-то тревогой в голосе заявил моторист, спрятав топор за спину.
– Не понял, – удивился дежурный.
– Тащ, да мы уже давно в корму по одному не ходим, – послышался голос электрика.
– И без оружия тоже, – добавил трюмный.
Дежурный вдруг вспомнил: с некоторых пор он стал замечать, что вахтенные осматривают отсеки попарно, но не придавал этому значения.
– В корме привидение живет, – ляпнул вдруг электрик, – вы что, не знаете? Вон, даже штурман, когда дежурит по ПЛ, спит во втором отсеке.
Для отдыха дежурных по кораблю была оборудована каюта в четвертом отсеке в рубке радистов, благо вся аппаратура сдана в ремонт. А личный состав вахты спал во втором, где на месте разобранной кают-компании офицеров были сооружены нары.
«А ведь и правда, – сообразил дежурный,– штурман постоянно валялся на этих нарах среди матросов, мы еще дискутировали с ребятами по этому поводу: либо офицер хочет быть поближе к любимому личному составу, либо его на мальчиков потянуло…».
Тем не менее, у дежурного была одна версия, объясняющая желание трюмного пройтись в корму вместе с мотористом – потянуть время и погулять вместо отработки.
– Не валяй дурака, дружок, лучше расскажи, как будешь действовать при пожаре в отсеке. А ты дуй в корму один, – распорядился дежурный.
Моторист потоптался на месте и упрямо заявил:
– Один не пойду!
Помолчав пару секунд, пояснил, с тоской глядя на дежурного:
– Боюсь один.
– Хватит ерунду пороть, – разозлился дежурный, – марш в корму!
Вдруг вся вахта наперебой стала объяснять, что в седьмом отсеке действительно кто-то ходит, и им страшно находиться там в одиночку. Дежурный подозрительно оглядел лица вахтенных – никто не усмехался и, судя по серьезным взглядам, устремленным на него, не шутил.
Молча встав с кресла, дежурный подошел к «Каштану» и, щелкнув тумблером, подключил седьмой отсек на связь. В центральном сразу стало тихо – все внимательно слушали.
Дежурный, выждав минуту, обвел насмешливым взглядом лица матросов:
– Ну что, гоблины, где ваше привидение? Кроме тишины, в седьмом
ничего не слышно.
Моторист взглянул на отсечные часы – они показывали 19 часов 57 минут.
– Подождите три минуты, тащ, оно выходит ровно в восемь вечера.
Дежурный кивнул головой и сел в кресло, демонстративно скрестив руки на груди и закинув ногу за ногу. «Вот придурки, – думал он, поглядывая на часы, – кого разыграть захотели? Ну, вы у меня сегодня набегаетесь, позаделываете пробоины, гоблины недоделанные!» Он стал думать, в каком бы труднодоступном месте изобразить пробоину, чтобы они попотели, таская раздвижной упор и пластыри. «Пожалуй, устрою им сегодня парочку пробоин в трюмах без иллюминации – пускай с фонариками побегают в кромешной темноте…». Мстительные замыслы дежурного прервал какой-то звук из динамика.
Дежурный прислушался: в седьмом отсеке раздавались шаги. Явственно слышалась шаркающая походка медленно бредущего по отсеку человека – твердыми каблуками по металлической палубе: бум-бум-бум…
Дежурный посмотрел на часы – стрелки показывали ровно двадцать часов. Он растерянно обвел взглядом личный состав. Пять пар глаз торжествующе смотрели на него, мол, мы же говорили, а вы не верили!
Дежурный лихорадочно соображал, что это могло быть? Мгновенная догадка заставила его вскочить с места и вихрем взлететь по трапу на мостик: наверняка заранее договорившись с приятелями, верхний вахтенный потихоньку спустился вниз через люк седьмого отсека и прохаживается там, пугая его, дежурного.
Поднявшись на мостик, каплей окинул взглядом кормовую надстройку и стенку причала. Как ни странно, но верхний вахтенный находился на своем месте – у сходни, пританцовывая на морозе.
Спустившись вниз, дежурный дважды пересчитал личный состав, загибая пальцы, чтобы не ошибиться. Один наверху, пятеро в центральном – итого шесть человек – все на месте! Он прислушался – кто-то продолжал бродить по седьмому, причем звуки несколько изменились – сделав насколько шагов, Оно остановилось, что-то неразборчиво пробормотало себе «под нос», и пошло дальше.
Дежурный решительно направился к кормовой переборке, кинув на ходу мотористу:
– За мной!
Подойдя к переборке между шестым и седьмым отсеками, дежурный прислушался, но, естественно, через переборку ничего не было слышно. Решительно взявшись за рукоятку кремальеры, он открыл люк и быстро влез в седьмой. Обводя взглядом отсек, дежурный отмечал про себя увиденное: разобранный кондиционер у правого борта, койки, металлическая бочка с веретенным маслом, на ней – гаечный ключ («Двадцать два на двадцать четыре» - машинально пробормотал он про себя), задние крышки торпедных аппаратов, машинки клапанов вентиляции, опять койки, лаз в трюм открыт – так и должно быть. Все на месте, как и было два часа назад при приеме дежурства. Но главное – в отсеке тишина и никого нет!
– Центральный! – громко произнес дежурный.
– Есть центральный! – донеслось из «Каштана».
– Мы возвращаемся, седьмой не отключать, - приказал дежурный и вышел из отсека. Шедший за ним моторист закрыл переборочный люк на кремальеру, и они быстро пошли в центральный пост.
– Ну что, ходит? – спросил дежурный у трюмного, стоявшего у «Каштана».
– Пока нет,– ответил тот.
– Подождем, – сказал дежурный и, сев в кресло, закрыл глаза и задумался. Что это могло быть? Звуки шагов и бормотание уж больно реальны. Кто или, скорее, что может издавать такие звуки? Дежурный был грамотным современным человеком с высшим образованием, и, несмотря на то, что он служил на Флоте, а флотский человек, как известно, весьма суеверен, – даже не смотря на это, он ни секунды не сомневался в материальной природе подозрительных звуков.
Давай, работай, инженерная мысль; шевелитесь, извилины! Что у нас есть из источников звука в седьмом? Пожалуй, только отлив пара. Паровая магистраль для отопления лодки проходит через все отсеки, пар поступает с причальной стенки в первый отсек, а отлив пара находится в седьмом. Можно допустить, что скопившийся конденсат под давлением пара «выстреливается» в атмосферу и при этом издает звуки, похожие на шаги, а бормотание – это шум того же конденсата, проходящего по трубе отопления. Но обычно этот процесс происходит с какой-то периодичностью, а не постоянно, да еще четко по времени – в двадцать ноль-ноль! И потом, почему этих звуков не было, когда в отсеке находились люди?
Хорошо, что еще может быть? Лодка вмерзла в лед. Если уровень воды «гуляет» вверх-вниз, то корпус лодки, поднимаясь и опускаясь, может ломать лед, издавая при этом звуки, похожие на шаги. А кто тогда «бормочет» в перерывах между «шагами»?
Размышления дежурного были прерваны уже знакомыми звуками из седьмого отсека: шаги-остановка-бормотание-шаги. Вдруг в эту очередность вклинился новый звук: было такое ощущение, что двинули какой-то металлический предмет по металлической же поверхности, после чего раздался громкий стук упавшей железки на палубу. «Ключ!» – вдруг мелькнула мысль у дежурного, и он отчетливо представил себе картину: бородатый старичок в широкополой шляпе бредет по отсеку, задевает гаечный ключ, лежащий, как помнил дежурный, на металлической бочке с веретенкой, тот падает на палубу… «Похоже», – дежурный прислушался. Шаги остановились, послышалось невнятное бормотание с оттенком недовольства, затем – скрежет металла по металлу, после чего – громкий металлический стук.
«Во – точно! – даже не пришлось напрягать воображение, чтобы представить себе, что могло происходить в это время в отсеке, – нагнулся, поднял ключ с палубы и положил его обратно на бочку».
«Бойцы ждут объяснений и каких-либо действий от офицера», – подумал дежурный, глядя на притихших вахтенных.
– Его зовут Кеша, – пробормотал кто-то из них.
– Хорошо, два человека – осмотреть седьмой, связь по «Каштану», –
принял решение дежурный.
Моторист с электриком пошли на разведку. Дежурный, задумчиво покачивая головой, проводил взглядом вооруженных топором вахтенных и подключил на трансляцию шестой отсек. Через динамик «Каштана» все услышали, как хлопнула носовая переборка в шестом отсеке, «разведчики» подошли к кормовой переборке, несколько секунд препирались, кому первому заходить в седьмой, наконец, послышался звук открываемой кремальеры. И в это мгновение в седьмом наступила тишина – шаги прекратились. Через динамик «Каштана» было слышно, как два человека вошли в отсек, походили по нему, переговариваясь, спустились в трюм.
– В седьмом чисто, – доложил моторист.
– Гаечный ключ на бочке с гидравликой видишь? – спросил дежурный.
– Вижу, лежит на месте, – ответил электрик.
– Сидите там тихо до команды, – приказал дежурный.
Двадцать минут моторист с электриком в седьмом, а вся остальная вахта во главе с дежурным в центральном, напряженно вслушивались, но ничего неестественного не услышали.
– Возвращайтесь, – разрешил дежурный.
«Разведчики» не успели дойти до центрального, как в седьмом «проснулся» Кеша… Гулял он по отсеку ровно до двадцати одного ноль-ноль, после чего затих...
«Что-то нужно объяснить бойцам, – лихорадочно соображал дежурный, – а версий пока только две: отлив пара и лед. Ладно, пока сойдет более-менее правдоподобное объяснение – пар».
Вахтенные внимательно выслушали объяснение офицера, но, видимо, не удовлетворились этим, хотя, было заметно, несколько успокоились. Все-таки хоть какое-то объяснение получили.
Тем не менее, и в дальнейшем по экипажу ходили слухи о домовом Кеше, кое-кто из матросов даже подкармливал его: наливали молоко в миску, крошили туда хлеб, сыр, печенье и ставили все это под торпедные аппараты. К утру миска была чистая.
– Кушает, – шептались в отсеке моряки, настойчиво не замечая крысиный помет вокруг миски.
После того памятного знакомства с Кешей, дежурный собрал целый консилиум из офицеров корабля. Рассказав о происходящих в седьмом отсеке странных событиях, он предложил выдвигать версии. Мех, пожав плечами, выдал «паровую» версию, начальник РТС – «ледяную». Больше предложений не поступало. Однако никто не смог объяснить, почему в присутствии людей звуки в отсеке исчезают. Не нашлось объяснений и времени «прогулок» Кеши – с двадцати до двадцати одного часа – в другое время его никто никогда не слышал.
После выхода подводной лодки из ремонта Кеша, видимо, не покинул свой «боевой пост». Ни в одном отсеке на корабле кошки не приживались: забивались куда-нибудь в угол между трубопроводами, орали благим матом и портили воздух, и только в седьмом отсеке они чувствовали себя нормально, а ведь всем известно, что кошки дружат с привидениями. На людей, наоборот, седьмой отсек действовал отрицательно. Служит, к примеру, торпедист в первом отсеке, служит, «как пудель», на отлично, делают его за это командиром отделения. Соответственно новой должности, переводится он в седьмой отсек – и все! Через неделю, максимум через две бойца не узнать: пьяница, разгильдяй, дебошир! Пришел лейтенант-минер – умница, интеллигент, потенциальный классный специалист и отличник боевой и политической подготовки, но, попав в свой седьмой отсек, начал валять дурака и управлять личным составом «дистанционно» – лежа в койке.
Пришлось и на себе испытать негативное влияние седьмого отсека, или, как его у нас стали называть, «палаты №7»: бывало, идешь по отсекам, проверяешь несение вахты – бодр и весел, деятелен и работоспособен, но стоит закрыть за собой переборку седьмого отсека – тут же нападают усталость и сонливость. Бойцы в таких случаях говорили:
– Кеша на глаза давит!
Вы, наверное, думаете, что я сейчас дам полноценное объяснение всей этой мистике с точки зрения физики–химии–биологии–астрологии? Не дождетесь! Мистика – есть мистика. А с житейской точки зрения, честно говоря, и не хочется искать никаких научных объяснений: если на корабле живет домовой – значит корабль – это не что–то временное, а настоящий ДОМ!
Сейчас, спустя полтора десятка лет (лодку давно уже порезали на иголки) к вопросу: «А что это было?» иногда добавляется второй вопрос: «А где сейчас наш Кеша, оставшийся без крыши над головой?..»
Ведмедь
Был когда-то в ходу такой анекдот: «Чтобы поймать льва, нужно выкопать яму и положить в нее дерьмо. Лев прыгает – лев наш!».
Слушателей почему-то не интересовали чисто «технические» вопросы – откуда берется лев, зачем он прыгает и каким именно образом он становится «нашим». Слушатели всегда задавали один и тот же вопрос: «Откуда берется дерьмо?»
На этом-то и строился расчет! Довольный рассказчик с ухмылкой отвечал: «Увидишь льва – дерьмо будет!». Слушатели, тактично улыбаясь, дабы не обидеть рассказчика, думали про себя, мол, ничего…, со всяким бывает… Они, наивные, относили сей анекдот к разряду «тупых», не подозревая, что согласно русской поговорке, сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок!
Флотский пенсионер Антон Семеныч, прослужив энное количество лет на флоте и дослужившись до старшего мичмана, нашел-таки себе «тихую гавань» и ошвартовался в ней в должности маячника. Как говаривал Лис Маленькому Принцу в известной сказке тезки Семеныча – Антоши де Сент-Экзюпери – «нет в мире совершенства»: «тихая гавань» эта находилась на краю земли – аж на острове Сахалин – и именовалась заливом Терпения. Но это был единственный ее минус. Зато плюсов – пруд пруди! До начальства – как до Господа Бога, рядом – лес, а там – и грибочки, и ягодки, и птички-зверюшки разные летают-бегают: от мышки-синички до глухаря и медведя. А вы говорите – глушь! Не глушь, а райский сад!
И в этом райском саду нашему отставному Антону Семенычу скучать не приходилось: частенько его навещали друзья-приятели по прошлой – флотской – жизни. Да не с пустыми руками приятели в гости ездили! Для перевода всех этих птичек-зверюшек в разряд дичи приезжали гости дорогие в компании с «Макаровыми» да с «Калашниковыми». А любители рыбалки повадились таскать с собой орудия массового лова в ассортименте. Ассортимент обычно извлекался из рюкзаков и был известен простому обывателю под именем «граната».
Как-то раз приехал на маяк приятель Семеныча мичман Ведмидь – от трудов ратных отдохнуть да водицей живой-огненной на природе побаловаться.
Побаловались чуток, перекурили это дело. Потом еще чуток, снова перекурили. Набаловавшись таким образом чуть больше «чутка», возымели они желание в лесок сходить. Да не по грибки-по ягодки, а совсем даже наоборот: по птички да по зверюшки!
Экипировались для этой цели совсем по-взрослому: у каждого на ремне – товарищ «Макаров» болтается, а за спиной – господин «Калашников» пристроился. Идут в ногу, разговоры разговаривают, по сторонам глазеют. Оно хоть и край света, но кр-р-расотища кругом! Солнышко светит, природа зеленеет, птички поют, стада коровок божьих вокруг – нет, не пасутся – роятся… Лепота!
Долго ли, коротко ли шли друзья-приятели, только вдруг обнаружили посреди всего этого великолепия некий бугорок. А в нем – дырища.
«Неспроста это!..» – подумал мичман Ведмидь.
Сделав знак Семенычу, мол, постой на шухере, мичман тихонько подкрался к пещерке и втянул носом воздух.
Оттуда пахнуло так специфически, что в груди у Ведмидя вместо сердца включился отбойный молоток. Притихший было под воздействием окружающих красот охотничий азарт выдал организму порцию адреналина. Лицо Ведмидя покрылось лихорадочными пятнами, глазки заблестели, а в мозгу зашевелилась одна мысль: «То ж не просто бугорок, а берлога, где живет куча мяса, обернутая в мохнатый ковер для жёнкиной спальни, целебное сало для тещи и много еще всякой всячины!».
Пока эта мысль высверливала в мозгу дырочку, мичман потихоньку пятился назад к стоявшему на посту Семенычу.
- Ведмедь! – прошептал на ухо приятелю мичман.
Семеныч тупо посмотрел на Ведмидя, потиравшего в предвкушении ладошки.
- Да я знаю, что ты Ведмидь – так же шепотом (на всякий случай) сказал Семеныч.
- Та не-е-е, - проблеял мичман, не отводя глаз от берлоги и тыча в нее пальцем. – От це – ведмедь!
Потовые железы Семеныча зашевелились и открыли все шлюзы, мгновенно промочив старенькую тельняшку и все остальное вплоть до пяток. Промокший Семеныч замер в ступоре.
- Постой на шухере, – прошипел ему Ведмидь, отползая на цыпочках и шаря глазами по сторонам.
Нашарив дубинку метра три длиной, он закинул автомат за спину и, заговорщически подмигнув Семенычу, взял жердину наперевес и ткнул ею в берлогу.
Внутри глухо взревело и заворочалось. Ткнув еще пару раз для верности, мичман отпустил жердину и отскочил назад, хватаясь на ходу за ремень автомата…
В пылу охотничьего азарта мичман, однако, ни на мгновение не забывал о чувстве самосохранения и соблюдении мер безопасности. Именно из этих соображений он отступил метров на пять назад, оставив между собой и берлогой барьер в виде Семеныча, все еще пребывавшего в ступоре.
Сняв автомат с предохранителя и передернув затвор, мичман взял берлогу на мушку.
Через мгновение жердина, оставленная охотником торчать из берлоги, зашевелилась и вылетела наружу, как пушечное ядро – видимо, мишка трепетно относился к чистоте и порядку и на дух не переносил посторонние предметы в родной хате.
Следом за жердиной из берлоги вылез сам хозяин тайги и, встав на задние лапы, грозно посмотрел на возмутителей спокойствия.
Громада дикого зверя поднималась медленно и неотвратимо, как ДМБ, и чем выше вздымалось мохнатое чудовище, тем шире раскрывался рот у Семеныча, завороженно глядевшего в глаза таежного великана. Так бандерлоги когда-то смотрели на ужасного Каа и организованно, четким строевым шагом (поротно, на одного линейного дистанции) маршировали прямо к нему в пасть…
Повторить подвиг бандерлогов Семенычу помешала оглушительная автоматная очередь над ухом: это мичман Ведмидь приступил к своим прямым обязанностям – начал добывать медвежью шкуру.
Дистанция стрельбы исключала всякую возможность послать хоть одну пулю «за молоком». В итоге, выпустив в мохнатую мишень весь рожок, Ведмидь ни разу не промахнулся.
Тем не менее, меткость стрельбы была относительной: все пули в мишени, но ни одной в «десятке». Область поражения практически соответствовала очертаниям мишени. То ли отдача автомата привела к подобному казусу, то ли сказалось нервное напряжение, но отстрелялся мичман Ведмидь на оценку «удовлетворительно».
Раненый мишка в очередной раз взревел, легким толчком лапы убрал с дороги помеху в виде пребывавшего в шоке Семеныча и бросился на обидчика-тезку.
«Легкий» толчок мишки заставил Семеныча на мгновение почувствовать себя воздушным шариком. Кувыркаясь в воздухе, он краем глаза отметил, что его напарник отбросил в сторону ставший бесполезным автомат и пустился наутек. Разъяренный медведь, разбрызгивая кровь из тридцати ран, понесся следом.
Мичман мчался через кусты, не разбирая дороги и не оглядываясь. По пятам за ним, так же не разбирая дороги, ломился через тайгу «бешеный танк», оставляя за собой вырванные с корнем кусты и сломанные деревья.
Все время повторяя про себя: «Боже ж мий, Боже ж мий!» – Ведмидь несся по тайге еще минут десять. Через десять минут тайга кончилась. Мичман затормозил на краю обрыва. Метрах в двадцати под ним шумел океан, окатывая солеными волнами острые камни – вниз не прыгнешь!
Проклиная свою судьбу, мичман отчаянно искал выход из тупика... Спасение нарисовалось в виде кривой убогой сосенки, прилепившейся к краю обрыва и нависавшей прямо над пропастью.
Времени на размышления не было. Мичман подскочил к сосне и, практически не дотрагиваясь до нее, взлетел на самую макушку. Приклеившись к спасительному дереву, Ведмидь посмотрел вниз.
Из тайги, пошатываясь, вышел супостат.
Конечно, медведю ничего не стоило достать обидчика с дерева: достаточно было либо потрясти сосну, либо просто сломать ее – и мичман посыпался бы вниз, как яблоко с яблони. Но тридцать пулевых пробоин в медвежьей шкуре все-таки сделали свое черное дело. Последние силы и остатки крови мишка потратил на забег по тайге. Сил хватило только дойти до сосны. Печально взглянув на висящего над пропастью обидчика, Потапыч тяжело вздохнул и, не отомщенный, тяжело рухнул на землю.
Повисев на сосне еще некоторое время (для верности!), тезка почившего в бозе гиганта стал медленно сползать с дерева.
Минут через десять к сосне вышел Семеныч. Убедившись, что медведь больше не опасен, Семеныч осмотрелся в поисках напарника. Горе-охотника он не увидел, зато услышал подозрительный шорох и невнятное бормотание в кустах неподалеку от сосны.
Приготовив (на всякий пожарный) пистолет, Семеныч раздвинул кусты и заглянул внутрь.
Там в позе эмбриона сидел охотник Ведмидь, кряхтел, непрерывно гадил и, удивленно заглядывая себе между ног, повторял странную фразу:
- Видкиль же воно берется?.. Видкиль же воно берется???
